- Нет, - помотал головою замороченный Шустов. - А надо было?
- И не надо было, - лаконично ответил я. - Где сейчас эти двое, Мельников и Печерский?
- Я пока оставил их в тон-ателье, - доложил Юра. - Взять с них объяснительные? Будете гнать?
На мгновение мне очень захотелось ослушаться Железного Болека и все-таки вытурить обоих негодяйчиков из "Останкино", поганой метлой. С убийственной статьей в трудовых книжках, чтоб их ни на один коммерческий канал не взяли, даже уборщиками...
- За что же их гнать? - пожал плечами я и небрежно сунул пленку в верхний ящик стола. - Хорошие инициативные работники. Наоборот, пусть им выпишут премии.
- А... - начал оторопевший Юра, провожая взглядом кассету и одновременно пытаясь не упустить из виду выражение лица начальника. - Ага... Понял... Премии... Ясно... - Глаза моего заместителя чуть было не разъехались в разные стороны. Юрина физиономия сейчас живо напоминала экран старого советского цветного телевизора: блеклые ненатуральные краски, уплывающая вбок картинка, частота строк вдвое выше среднего. Еще одна такая встряска, и к природной близорукости Шустова добавятся благоприобретенные косоглазие плюс нервная трясучка.
- Так надо, Юра, - сжалился я над бедным Шустовым. - Парни во что-то вляпались, сверху велено спустить на тормозах. И не спрашивайте, сам больше ничего не знаю.
На лицо моего зама медленно вернулись нормальная развертка по горизонтали и более-менее приличная цветопередача. Еще не "Sony", но уже не "Рубин".
- У нас есть вакансии в корпунктах, поближе к северу России? - осведомился я, как только цветовая гамма Юриного лица достигла нормы.
Слава Богу, среди недугов Юры склероз отсутствовал.
- За полярным кругом практически везде недобор, - немедленно ответил Шустов. - В Воркуте, Норильске, Верхоянске, Нижне-Колымске... В Нарьян-Маре вообще собкоров не осталось. Их там и было-то всего двое, Шеллер да Михайлов.
- И где они теперь? - полюбопытствовал я. Корреспондентскую сеть я знал плоховато, передоверяя ее своему заму.
- Олега Шеллера поощрили переводом в Париж, - объяснил Юра. - За классные натурные съемки оленеводов, вторая премия на телефестивале в Торонто... А Сережу Михайлова задрала рысь.
- Какая еще рысь? - удивился я.
- Точно не знаю, - шмыгнул носом Шустов. - Рыжая, приблизительно. Возможно, с кисточками на ушах. Поймать все равно не удалось: говорят, ушла в тайгу.
В моем воображении возникли два заснеженных чучела - Мельников с Печерским - в компании рысей, полярных волков, белых медведей и прочей саблезубой голодной живности. Причем, за сотню километров до ближайшей распивочной. Я человек не мстительный, но ведь должна быть в мире справедливость? Пусть Фортуна помогает этим двоим где-нибудь в северных широтах. Если вдруг захочет.
- Ну, что же, - проговорил я, - подготовьте приказ об их временном переводе в Нарьян-Мар. Прямо с сегодняшнего дня, чтоб в воскресенье уже улетели. И скажите в бухгалтерии, пускай оформят все северные надбавки, как положено. Приказ потом передадите Аглае - она сразу и завизирует. Северные рубежи нашей Родины нельзя надолго оголять. Не ровен час нагрянут янки с Си-Эн-Эн.
- Ясно... - повторил Шустов. Осмысленное выражение уже прочно утвердилось на его лице. Долгосрочная командировка к оленям мало чем отличалась от увольнения, но формально не считалась таковым. Теоретически мы посылали на север самых крепких и стойких полпредов нашей телекомпании.
Когда мой заместитель покинул кабинет, я извлек из ящика стола кассету и украдкою принялся ее разглядывать. Вообще-то следовало бы скопировать пленку или хотя бы ее посмотреть, однако я не решался. Меня по-прежнему не оставляло чувство, что Железный Болек все время наблюдает за мной, за каждым моим телодвижением, и в любой момент готов высунуться из портрета Президента над креслом, чтобы пребольно щелкнуть меня по затылку... Нет, не будем искушать судьбу. Послушание - залог долголетия. Александр Яковлевич никогда не испытывал терпение Кремля, а потому и просидел здесь так долго. Его пример - другим наука. Меньше будешь знать - долго не состаришься.
Я решительно завернул кассету в прозрачный полиэтиленовый пакет, для верности заклеил скотчем. (Так и отдам!) Посидел, подумал, посоображал, чего же мне сейчас больше хочется: рискнуть? не рисковать? И того, и другого хотелось примерно одинаково. Я еще раз вгляделся в многозначительные бурые разводы кофейной гущи. Должен ведь я знать, из-за чего я отправляю двух гавриков в тайгу на съедение хищникам? Или не должен? Да - или нет? Сжав в кулаке кубик, я загадал: четная цифра - я немножко посмотрю пленку, нечетная - оставлю, как есть.
Выпала четверка! Опасная, несчастливая цифра. Но четная.
Покосившись на портрет Президента, я отодрал скотч от пакета, опять извлек кассету и на цыпочках подошел к видеомагнитофону в углу кабинета. Наверное, с такими же чувствами очередная жена Синей Бороды приближалась к секретной комнате. И знает ведь, что нельзя, но очень хочется.
Кассета со щелчком встала на место. Я отмотал немного, затем, напоследок поколебавшись, нажал на "play"... и мгновенно испытал глубокое разочарование.
Запись была низкого качества. Даже не низкого - нулевого. Безнадежный производственный брак, еще хуже, чем утром. На экране мельтешили какие-то машины, чьи-то макушки и ботинки. Крупно вылезла и пропала мигающая фара. Наверное, похмельный Печерский все же искупал в спирте казенный "Бетакам", еще в колхозе "Заря". А, может быть, видеокамера прыгала в его руках вверх-вниз по причине жестокого послеколхозного тремора. Пару минут я старался поймать хоть на стоп-кадре какую-нибудь мордашку, но кроме бегущих по экрану носов и щек, зафиксировать ничего внятного не удалось. Один раз мне показалось, будто расплывшееся в кадре лицо отдаленно напоминает Железного Болека. Но кто рядом - ни за что не разобрать, да и сам Болек - под вопросом...
Пришлось вытащить кассету обратно и снова ее упаковать. Подумать только: я был на грани увольнения из-за такой бестолковой дряни, которую даже толком посмотреть нельзя. Как обидно! За подобное качество работы почетная ссылка в Нарьян-Мар - слишком мягкая санкция.
Я набрал номер Шустова и, дождавшись его трепетного "алло", сказал:
- Слушайте, Юра, я еще раз хорошенько подумал о новом назначении для наших героев. Да-да, я все о Мельникове с Печерским... У нас случайно нет корпункта где-нибудь в Антарктиде?
30. МАКС ЛАПТЕВ
Для тех, кто любит искать черную кошку в темной комнате, давно изобретен прибор ночного видения. Такое хитрое устройство на селеновых батарейках, внешне напоминающее аппарат для коррекции зрения в кабинете офтальмолога. Разница в том, что через линзы у окулиста ты все-таки видишь мир в красках, а приспособление для отлова кошек дает тебе плоскую выцветшую картинку, типа любительской черно-белой фотографии.
Но Бог с ними, с красками. Я согласился бы и на черно-белое изображение этого Глеба Заварзина - лишь бы не пялиться теперь в непроницаемо-густой сумрак, реагируя только на голос хозяина комнаты. И отчего капитанам ФСБ не выдают в личное пользование столь необходимые для жизни приборы? Надо при случае подать докладную генералу Голубеву. Положим, нашей конторе эта моя идея с повсеместным ночным зрением обойдется недешево. Но, как известно, слепой платит дважды. Кто может гарантировать, что скромный ветеран малой войнушки не держит сейчас в руках портативную швейную машинку марки "Стингер"?
- ... Арестовывать? - преувеличенно бодро переспросил я. - С чего это вы решили, Глеб Иванович, будто ФСБ желает вас обязательно арестовывать?
Из угла, где сидел Заварзин, донесся неясный шорох: как будто тяжелая птаха в безветренный день уселась на слегка провисшую бельевую веревку. В худшем случае, это могло быть звуком медленно натягиваемой тетивы лука или арбалета. В лучшем - вздохом потревоженной подтяжки. Предосторожности ради я стал медленно, по миллиметру в минуту, сдвигаться на край сиденья.
- Узнаю родные органы, - с укором сказал мне невидимый Глеб Иванович. - У нас в батальоне особист был, Гарик Луковников, так он тоже увиливал до последней минуты. Мы его Бонифацием звали, Гарика этого. Бывало, уже и ордера у него на руках, и тумбочки прикроватные уже обшмонал, и "калаши" вынул из пирамиды, а все вкручивает парням, что, мол, это обычная плановая проверка личного состава и скоро они, как огурцы, вернутся обратно в часть, исполнять свой воинский долг... Все вы, особые, - одинаковые мастера придуриваться и темнить.
Заварзин был ко мне явно несправедлив. В его комнате без единого лучика света дальше темнить было некуда.
- А почему вы его Бонифацием звали? - поинтересовался я, чтобы выиграть время. Придуриваться не хотелось. Но и честно отвечать на вопросы насчет ареста пока было рановато. Если Глеб Иванович и есть "Мститель", то всякое возможно. Вплоть до.
- Гарика-то?.. - Невидимка чуть помедлил. - Кино было похожее, "Каникулы Бонифация". Вроде мультика, про льва из цирка. Луковников наш тоже часто ездил на каникулы. Законопатит кого-нибудь в дисбат, а сам - в отпуск. Цирк, одним словом.
- Я, между прочим, три года в отпуске не был, - зачем-то признался я.
- Вот самое время и сходить, - рассудительно заметил Заварзин. - Повяжете меня, и гуляйте смело. Вам из-за меня выйдут тройные каникулы, мне из-за вас - баланда тюремная. За правду готов я и пострадать.
Со стороны могло показаться, что собеседник мой искренне тоскует по "воронку", наручникам и КПЗ. Припомнив разговор с Ваней Воробьевым про чокнутых инвалидов, я еще немного сместился на край табуретки.
- Глеб Иванович, - задушевно проговорил я, обращаясь к тому месту в темноте, откуда доносились голос и шорохи, - с какой же радости в тюрьму вас сажать? Растолкуйте уж, будьте добры.
В сумраке опять вздохнула потревоженная тетива арбалета (или резина подтяжек). Скрипнуло старое дерево - не то кресло, не то диван. Звякнула в углу неясного назначения железка. Затем мой собеседник коротко и сухо кашлянул.
- Вот и Бонифаций был такой деловой, - сказал он. - Всюду нос свой совал. Откуда, спрашивает, соломка в вещмешках и где, спрашивает, подствольнички со склада? Вчера только были, сегодня сплыли. Объясните, говорит, простому человеку, где они? Будто сам, шнырь, не знает, чего такое натуральный обмен.
- Мне не надо объяснять, что такое натуральный обмен, - успокоил я Заварзина. - Это все равно, что бартер. Правильно?
- Точно, бартер, - с удовлетворением откликнулся ветеран-невидимка. - И Бонифаций был такой дошлый. Тоже вот так же доставал по ерунде рядовой личсостав и сержанта. Все вы, особые, - одного поля яблочки. Ягода от ягодки... Знаем-знаем.
Незнакомый особист с львиным прозвищем стал помаленьку доставать и меня. Грустно, когда нашу службу по невежеству путают с ГУО или тем более с военной контрразведкой. У тех свои каникулы, у нас - свои.
- Глеб Иванович, - терпеливо произнес я. - Давайте не будем отвлекаться. Лучше расскажите, за какие конкретно грехи вас арестовывать? Вы что, застрелили этого самого Бонифация?
Под аккомпанемент деревянных скрипов невидимая во мраке резина издала новый тяжкий вздох. У Глеба Ивановича были, вероятно, самые чуткие в мире подтяжки. Они отзывались на каждое движение их хозяина.
- Бонифация? - В голосе Заварзина прозвучало сожаление. - Нет, его-то я точно не тронул. Не довелось. Однозначно.
Важные вопросы надо задавать как бы между прочим, перемешивая их с пустяковыми. Только тогда есть надежда на успех, который дилетанты от сыска почему-то называют "моментом истины".
- Так кого тогда убили вы? - зевнув, лениво осведомился я. - А, Глеб Иванович?
- Президента России... - торжественно объявил мне Заварзин. - Его, душегубца!
Мне послышалось, что к скрипу мебели и стонам резины сразу добавился еще один важный звук: громкий шум съезжающей набок крыши.
- Та-ак, - протянул я, стараясь сохранить невозмутимость. - Значит, вы лишили жизни главу государства и за это я должен вас арестовать... Та-ак. Понимаю. Серьезное преступление. И когда, извините, вы Президента нашего... того? Просто по-человечески интересно, накануне-то выборов.
- Убить я его не убил, но смерти его желаю! - провозгласил Заварзин. - Я хочу, я именно хочу убийства!
После этих слов крыша с прежним звуком вернулась почти на то же место. Опасения мои оказались преждевременными: Заварзин всего лишь выдал желаемое за действительное. Не исключено, что и письмишко в Кремль накатал он. Тоже мне, братец Карамазов.
- За что же вы его эдак круто? - осторожно поинтересовался я. - Как-никак всеобщий избранник, верховный главнокомандующий, почти помазанник божий... Народ может вас не понять.
- Наро-о-од, скажите пожалста! - нарочито гнусавя, передразнил меня невидимый ветеран. - Да весь народ наш - дерьмо. Дерррь-мо! - Последнее слово он с явным наслаждением повторил по слогам. Четко и вкусно, словно команду "кру-гом!" на плацу.
- Неужели весь? - удивился я. - И Алла Борисовна? - Я был уверен, что хотя бы для нее суровый кандидат в "Мстители" сделает исключение.
- Весь, от начала до конца, - убежденно произнес Глеб Заварзин и снова защелкал во мраке таинственными подтяжками. - Целая свора вонючих засранцев. Крысы тыловые. Глисты в томате. Говнюки. Пока я горел под Ялыш-Мартаном в своем БМП, бортовой номер сто семнадцать "бис", они у меня тут комнатенку одну втихую оттяпали. Зачем, говорят, ему вторая комната, раз все равно жена сбежала? Это, значит, Верка, сука... Хватит, говорят, ему и одной за глаза... Теперь они заявы на меня строчат - то в ЖЭК, то в мэрию, а то и в органы... Пидоры знойные! Эх, замочу же я их! Однозначно! - Ветеран возвысил голос до крика и в подтверждение своих угроз резко долбанул в стену чем-то железным. По звуку - здоровой металлической скобой или молотком.
С той стороны сразу же раздался ответный стук. Впрочем, довольно слабый: там, наверное, берегли штукатурку и обои.
- Зассали! - злорадно сообщил мой собеседник и вновь победно шваркнул по стене своим металлом. - Боятся они спецназа, сволочи! Мне бы сейчас систему "Град", минут на десять, - мечтательным тоном прибавил он. - Я бы им такую зачистку Кара-Юрта устроил, долго бы помнили, паразиты...
Я уже понял, что для Заварзина весь народ, включая Аллу Борисовну, сосредоточился в его соседях по квартире. Наверное, и главу нашего государства ветеран поселил где-то поблизости от себя, между кухней и коммунальной уборной.
- Глеб Иванович, не связывайтесь вы с "Градом", - сказал я, когда обмен ударами в стену, наконец, прекратился. - Сильная штука, весь дом ваш развалится к чертовой маме. Давайте-ка лучше вернемся к Президенту...
- Чтоб он сдох! - не переводя дыхания, тотчас же откликнулся Заварзин. Ветеран был неутомим. - Полководец долбаный! Сраный козел! Начал войну зимой, это ж охренеть можно! Я понимаю, конституция, порядок, блин, но потерпи ты до лета, а там наводи порядок, пока не умудохаешься. Не-ет, зимой его потянуло!.. Зимой! Да еще в горах! Да с этими мазуриками в Генштабе!.. Ты сам-то попробуй повоевать на таком ветру, если на блок-постах каждой ночью по минус двадцать пять... Если во всей роте по документам - полный ажур, а в наличии - по одному полушубку на четверых... и те, которые есть, за спирт и соломку моментом отойдут к духам. По бартеру, значит... А как, скажите, без спирта и без соломки, когда эти ненормальные духи босиком по снегу шпарят, аты и в родных сапогах просто загибаешься от холода, ногою не пошевелишь?.. Там за ночь не то что тебе пальцы - член примерзнет к пулемету! Видали вы примерзшие члены мертвых рядовых спецназа? На утренней зорьке видали, нет?.. Ну, валяйте, забирайте меня на свою Лубянку, раз не видали. Бонифаций накануне Дня Конституции обязательно кого-нибудь утаскивал, план у него был. У вас, поди, тоже разнарядка, перед выборами-то...
Мрачно заскрипела мебель, и в который уже раз тяжко вздохнула невидимая резина. Заварзина опять заклинило на их батальонном особисте - отменной, скорее всего, сволочи. Меня же тема войскового воровства сегодня ни капли не интересовала: дело-то было понятное и привычное, еще со времен Александра Македонского. Начальники в армии крадут, чтобы хорошенько нажиться. Младшие чины - чтобы элементарно выжить. Как хотите, но мерзлому спецназу в горах я не прокурор и не судья.
- Вам, наверное, Генерал сильно нравится? - предположил я, надеясь отвернуть беседу куда-нибудь в сторону, подальше от армейского бартера и сволочи Бонифация. Например, в сторону ближайших выборов. - Худо-бедно, а он закончил эту войну. Герой...
- Герой? - злобно переспросил в темноте Заварзин. - Да я бы ему башку оторвал! И лысого этого, това-а-арища из Думы, заодно с ним пригробил. Задушить бы его - вот и вся недолга! Своею собственной рукой!
- Погодите, Глеб Иванович, а тех-то двоих с какой стати? - тихо полюбопытствовал я. Даже в черном безумии обязана быть своя логика. Если один кандидат плохой, то другой должен выглядеть лучше, и наоборот. Заварзин же был убийственно настроен ко всем сразу. Такой тип вполне мог бы отправить взрывную цидулю и в Кремль, и в Думу, и вообще куда угодно, хоть в Международный валютный фонд.
- Лысого из Думы - за то, что чесал языком, когда мы мерзли! - мигом растолковал мне ветеран. - Трепливый ур-род! Ему, выходит, теплый Крым подавай, море подавай, виноградное винцо подавай, а нашим, значит, парням - чего? Холодные горы, ночью минус двадцать пять, драный полушубок на восьмерых и спиртяга в ржавом котелочке...
- А Генерала за что?..
- Предатель! - не дал мне договорить воинственный Заварзин. - Иуда! К будущей осени наши бы духов и так кончили, всех до единого. Выкурили бы огнеметами, маленько причесали бы "Градом". Потом ковровая бомбардировка с воздуха - ох и здоровская вещь, когда с умом! Города ихние, понятно, с одного налета не разменяешь, зато от аулов один только дым вонючий остается и мелкое-мелкое такое крошево, вроде салатика "оливье". Ходишь потом, смотришь: где косточка, где глазик, где духов ноготок обкусанный вместе с пальчиком... Похоронной команде делать нечего. - О бомбардировке Глеб Иванович разглагольствовал с каким-то сладким упоением, как о любимой женщине. - Сколько мы их, на хрен, положили! Сколько они наших из засад постреляли!.. А теперь, выходит, у нас с духами мир? Братание с духами, получается? И все чтобы Генерал этот в президенты прошел? Да в гробу я видал такой мирный договор и такого, к гребаной матери, Генерала!.. В гробу! В гробу! Однозначно!
Невидимые миру подтяжки аккомпанировали каждому возгласу ветерана глухим резиновым шелестом. Скрипела растревоженная мебель. В кромешном мраке комнаты мне от всех этих выкриков и звуков стало как-то не очень уютно. Я уже догадался, что Заварзин, скорее всего, ничем серьезным не вооружен - иначе бы с такими настроениями давным-давно оставил от своей коммуналки пепелище. Но тем не менее осторожность не помешает. Даже безоружные, психи бывают весьма опасны и не ограничиваются одними письмами с теплыми пожеланиями скорейшей смерти.
В который уже раз я инстинктивно подвинулся к краю табуретки... И, не рассчитав своего последнего движения, опасно забалансировал на краю, рискуя позорно свалиться прямо на пол.
Ах ты, Господи! До чего же ты неуклюж, капитан Лаптев!