- Есть... десять нарядов... вне очереди...
- А теперь выйдите, снова зайдите и доложите о себе, как полагается! - скомандовал я. - Марш за дверь!
Крюков попятился за дверь, а когда объявился снова, уже слегка напоминал человека. Фуражка его теперь хотя бы сидела ровно, остаток пуговиц был застегнут.
- Товарищ полковник! Гвардии капитан Крюков... - слабым голосом начал он.
Желвак на его щеке полиловел пуще прежнего. У офицера с такой мордой противно было принимать рапорт по всей форме. Внешний облик рапортующего дискредитировал чеканные уставные обороты.
- Отставить! - приказал я. - Где Генерал?
Простой вопрос поставил генеральского адъютанта в тупик. Взгляд его бестолково заметался по комнате, взлетел к потолку, затем пробежался по полу и наконец уперся в вещмешок. Крюков широко распахнул рот, но не произнес ни одного слова: как будто вдруг онемел или запамятовал родной язык.
Мне надоело цацкаться с этим пентюхом. Я крепко взял его за плечи и пару раз капитально потряс, надеясь вернуть ему дар речи и память на слова. Зубы Крюкова дважды лязгнули.
- Где Генерал? - гаркнул я ему в самое ухо. - Вы прилетели вместе?
- Так точно! - покорно ответил Крюков. Голова его моталась из стороны в сторону. - Никак нет!
- "Так точно" или "никак нет"?! - рявкнул я, теряя терпение.
Вместо прямого ответа капитан неожиданно разрыдался в голос, словно какой-нибудь рядовой-первогодок. К небритости, желваку и порваному мундиру разом добавились еще слезы и сопли. Вид побитого офицера гораздо гаже, чем вид офицера пьяного, но офицер плачущий мерзее втройне.
- Наша маши-и-ина... - простонало это ничтожество в капитанских погонах.
- Что "маши-и-ина"? - злобно переспросил я. - Угнали? Кончился бензин?
- Взорвала-а-а-ась...
Я почувствовал, как мне на голову валится потолок - вся многотонная масса потолочных балок, кирпичей и железных перекрытий. Нет, этого не может быть! Бред собачий!.. Отпуская Генерала в горы, я менее всего волновался за его безопасность. Слава кавказского миротворца защищала нашего кандидата от любых местных неприятностей. На самый крайний случай при нем имелись вооруженная охрана и даже сапер...
- Как взорвалась? Почему?! - Я вновь затряс Крюкова - безвольного, как поролоновый манекен для штыковых атак.
- Минное по-оле... - захныкал адъютант, растирая сопли по щекам. - Возле самой гробни-ицы... Не было же его на карте, не было... И, главное, сапер наш, Родя Шухов, еще сказал: ох, не нравятся мне эти камушки. А Генерал ему: не ссы, проедем, я заговоренный... Очень ему хотелось на генерала Гамаля в гробу посмотреть... И у третьего камушка как рва... как рва...
На половинке последнего слова капитан застрял. Я испытал прилив острой ненависти: сначала к Генералу, а следом и ко всей его непутевой команде. У-у, проклятые мудаки! Чтобы так обосраться!
- Ведь вас же, сволочей, предупреждали! - Я еще раз бултыхнул тело Крюкова туда-сюда, надеясь сбить его яйца в гоголь-моголь. - Вам же было сказано! Ни один волос! Не должен! Упасть! С его головы!
С внезапной прытью генеральский адъютант вывернулся у меня из рук.
- Не упал, товарищ полковник! - истерически воскликнул он. - Ни один! Можете пересчитать!
Он рванул завязки своего грязного сидора и сунул его прямо мне под нос.
Я сразу же понял, отчего этот сопляк затруднялся с точным ответом на мой вопрос. Генерал все-таки прибыл в Москву.
Но не в полном составе.
Авангардом к нам долетела одна его голова. Остальные части тела подзадержались где-то в арьергарде.
- Больше ничего... и никого... - Вырвавшись от меня, адъютант исчерпал последние силы. Совсем обмякший, он теперь жался к стене и тонко подскуливал. - Меня - через окно, я кувырком... А они все там, у третьего ка-а-мушка. От них даже фуражек...
Не дожидаясь, пока капитан Крюков окончит свой скулеж, опять загудел факс-аппарат. Я машинально глянул на выползающий лист.
"Зум зум, - добросовестно печатал аппарат, - зум зум зум зум зум зум зум зум зум зум..."
Мною овладело абсолютное спокойствие. Теперь я знал, что мне следует делать. Ни шагу назад, твердо сказал себе я. Ни шагу. Капитуляции хотите? Не дождетесь, господа шпаки: полковник Панин из тех, кто сражается до конца. Начатое будет довершено, пусть даже все мраморные слоники мира пойдут атакой на мой бастион. Я в порядке. В полном порядке. Броня крепка. Все движется по намеченному плану. Мелкие трудности устранимы.
- Андрей! - Впервые за сегодня я обратился к генеральскому адъютанту по имени. - Перестаньте вы реветь, черт вас возьми. Ну-ка, выпейте... - Я достал из личного сейфа фляжку с коньяком и заставил сопляка сделать несколько глотков. - Вот, уже лучше... Теперь отвечайте: вы еще кому-то об этом успели рассказать? Кому-нибудь в Кара-Юрте? На аэродроме? Пилоту "сессны"? Говорили, ну?
- Никак нет! - Поролоновый манекен вспомнил уставные слова. - Они все думали, я пьяный...
- А здесь, в штабе, вашего прихода никто не заметил? - Спрашивал я скорее для проформы: в эти утренние часы здесь не бывает никого, кроме дежурного. Но дежурного Богуша я сам же отпустил. Как чувствовал.
- Никак нет! - доложил Крюков и вытер слезы. - Кроме вас, товарищ полковник.
- Очень хорошо, - сказал я, прислушиваясь. В коридоре было тихо. - Да не кисните вы, капитан! На войне как на войне. Приказываю сделать еще три глотка из фляжки... Выпили? Тогда идемте, вы мне покажете на карте точное место, где это произошло.
Я выключил факс-аппарат и, прихватив планшет, повел с собою Крюкова в нашу секретную комнату. Карта Кавказа у нас висела только одна - дерьмовая и мелкомасштабная. Сейчас мне это было только на пользу. Адъютанту Генерала пришлось подойти к карте вплотную, почти упереться в Кавказские горы своим сопливым носом. Я тем временем расстегнул планшет и не торопясь запустил туда правую руку.
- Кажется, вот здесь... - проговорил Крюков, но обернуться ко мне не успел.
- Зум зум! - С этими словами я дважды выстрелил из своего "стечкина" ему в затылок.
40. ЗАМ. ГЕНСЕКА ТОВАРИЩ СЫРОЕЖКИН
Полночи и все утро я провел в комнате с задернутыми шторами в компании пяти дебилов: четырех живых и одного покойного. Дорого бы я заплатил, чтоб эти четверо дружно гикнулись, а пятый, наоборот, открыл глаза. Но с костлявой такой бартер не пропирает. И покруче меня пробовали сторговаться - бесполезняк. Раз уж забрала, то с концами.
А зря, между прочим. В наше время четыре к одному - высокодоходная ставка. Другой бы на ее месте костьми лег за такой профит, с руками бы отхватил. Но нет чудес и мечтать о них нечего. На обратный ченч старуха никогда не идет, даже по самому выгодному обменному курсу. Упрямая дура.
Я посмотрел на перекошенное лицо покойника. При жизни тот не отличался особым шармом, а уж после смерти запросто мог сделать заикой любую комсомольскую лахудру из обслуги. Спасибо, его хоть затащили сюда под покровом темноты, обернув в газеты. Вспомнили, слава Богу, про элементарную конспирацию. Могли бы не вспомнить: притаранили бы свежего трупака у всех на виду - как ильичево бревно на субботнике. С них бы сталось. Гляньте, мол, дорогие товарищи. Наш генеральный секретарь слегка окочурился по пути домой. Может, съел чего-нибудь?
Телохранители, мать их растак, про себя выругался я. Дуболомы безрукие. Совки позорные. Бодигарды дырявые. Одно тело вчетвером не могли сохранить. А теперь даже не способны рассказать, отчего вдруг любимый вождь взял и откинул копыта. У них выходит очень просто: генсек был живой, потом стал дохлый. Типа того ежика, который разучился дышать и помер.
- ...Хватит! Начинаем заново! - сурово потребовал я, прерывая глухой коллективный бубнеж. - Будете теперь говорить по одному... Сперва ты! - Я показал на Матвеева, который сидел у стенки с краю.
Бодигарды стихли. Трое из них начали сверлить глазами крайнего. Усатый Матвеев беспокойно завозился на стуле.
- С самого начала? - переспросил он.
- С самого, с самого! - нетерпеливо кивнул я. Мои японские часики пожирали утренние минуты одну за другой. Скоро могли явиться Царькова и прочие штаб-активистки. - И быстрее, пока комсомолия сюда не набежала.
- Ага. - Матвеев нервно распушил свои усы. - Сначала. Понятно. Ну мы, короче, вчера утром загрузились в машину, чтобы двинуть в этот колхоз. И повезли мы с собой наглядную агитацию, флаги с символикой, значки, а еще партийную прессу в количестве двухсот штук газет. И сказал нам Товарищ Зубатов, заглянув в багажник: возьмите же еще листовки - и взяли мы пять пачек листовок, но вы велели: лучше семь - и положили мы к пяти еще две пачки, без базара, раз надо, так надо...
Усач-охранник завел свою шарманку слишком уж издалека. Он бы еще начал с ветхозаветной истории: с Адама Смита, бородатого дедки Маркса и первого съезда РСДРП.
- Ближе к делу! - перебил я. - Чего я говорил, я и сам пока помню. Не тяни резину, давай о главном.
- О главном, - тупо повторил за мной рассказчик. - Ага. Врубился. Ну мы, в натуре, прибыли на место, а там уже этих колхозников как семечек. Никто не сеет, не пашет - все ждут. И уже трибуна на ихней горке готова для Товарища Зубатова. И взошел он на горку, и обратился с речью к труженикам села, и поведал он им...
- Все, заткнись! - обрезал я. - Лишаю тебя слова. Так мы до вечера не кончим... Рассказывай теперь ты, - мотнул я головой в сторону следующего. - Только в темпе.
Я уже понял, что от Матвеева ничего путного не добьюсь. Поглядим, будет ли прок от Маркова.
Второй телохранитель шустро вскочил с места, едва не сметя на пол двух соседей.
- Во-во, товарищ Сыроежкин, все прям так и было, падлой буду! - скороговоркой зачастил он, размахивая руками. - Как приехали, генсек сразу на митинг, а потом уж в трудовые коллективы, по плану, с наглядной агитацией, с выступлениями, а в одной хлебопекарне все семь пачек листовок раздали, тем более она все равно простаивала, туда муки не завезли, потому что на этой самой машине поехали за школьной самодеятельностью, чтобы концерт провести в честь дорогого гостя... - Марков перевел дыхание, облизал губы и добавил: - ... А мы с него глаз не спускали, охраняли, каждую минуту были начеку, хоть товарища Иванова спросите...
Если учесть, что вернули они генсека в дохлом виде, добавление было чистой шизой.
- Умолкни и сядь, недоумок, - велел я. - Ты исчерпал свой регламент... Лукин, тебе слово.
Третий из четверки опасливо глянул на меня снизу вверх. Затем снова приклеил свой взор к полу.
- Да чуваки уж все сказали, - произнес он, старательно вытирая потные руки о штаны. - Про митинги, про агитацию... Об чем говорить-то?
- О деле, дубина, - нежно ответил я. - Про митинги мне больше не надо. Расскажи про обратную дорогу. Вот вы сели в машину, выехали из колхоза в город... дальше? Что лично ты видел?
- Больно мне надо глазеть по сторонам, - забурчал Лукин, не переставая утюжить ладонями штанины. - Я-то сам баранку кручу, товарищ Сыроежкин. Мне на дорогу смотреть положено, а не в салон. Вы этих спросите, кто сзади был, с генсеком и корзиной...
- Ты что несешь? - удивился я. - Сдурел? Какая еще корзина? Потребительская, что ли?
Похоже, и от Лукина сегодня толку было, как от осла молока.
- Я спереди, я баранку кручу, - тускло повторил водитель и покосился на соседей справа. - Пусть чуваки скажут, кто сзади...
Матвеев и Марков вторично оказались крайними. По команде моего указующего пальца им пришлось отдуваться по новой.
- Ну мы, в натуре, опять полезли в машину, - заунывно затянул Матвеев. - И сел я на заднее сиденье, и генсек сел туда же, и пришли к нему прощаться колхозники, и узнав, что ему тут понравилось больше всего, возгордились они и дали ему в дорогу полную корзину...
- Вернее, не полную, а половину, - подхватил за ним Марков, - и не корзину, а так, легкую корзинку. Вообще корзиночку, товарищ Сыроежкин. Маленькое такое лукошко, плетеное, там сливы были, не очень много, товарищ генеральный секретарь сказал, что он еще покушает в пути, поскольку очень любит это дело: вкусно, витамины, и косточки там совсем мелкие... почти все...
Это неосторожное "почти" разом объяснило мне все.
Я поочередно обвел мрачным взглядом каждого из охранников. Чуя недоброе, главный телохранитель генсека стал медленно отползать вбок вместе со стулом.
- Иванов! - Я поймал его глазами, с намерением испепелить на месте.
- А чего я, я-то спереди сидел... - попробовал увильнуть тот.
- Иванов ! - страшным голосом сказал я. - Отвечай! Куда генеральный девал косточки от слив?
- Это... в открытое окошко бросал... - забегал глазками бугай-телохранитель.
- Все он бросил? До одной?
Четверо бодигардов - от Иванова до Матвеева - трусливо затаили дыхание, еще не решаясь признаться. Тогда я чуть раздвинул шторы и впустил в комнату немного утреннего света. Плотные серые тени съежились и побледнели. Сразу стал заметен синюшный оттенок лица мертвого генсека. Такой, я слышал, бывает у удавленников.
Сомнений не осталось.
- Продажная желтая пресса, - печально сказал я, обращаясь к охране, - плетет о нас всякие небылицы. Якобы мы, придя к власти, вернем тридцать седьмой год... Что за бред сивой кобылы! Да вас бы, остолопы, в тридцать седьмом за одну лишь ссадину на мизинце вождя шлепнули бы мухой, без суда. А я тут с вами разговоры разговариваю. И, возможно, ограничусь вычетами из вашего жалованья...
Охранники задышали нормально. Зная мой строгий характер, никто из них не думал отделаться так дешево. Однако мочить четырех шестерок сейчас не было времени. За два дня до выборов раскол в партии нерентабелен. Тем более когда биржевый курс доллара довольно высок, а котировка политических репрессий на фондовом рынке еще крайне низка.
- ... Вы только растолкуйте мне одно, - продолжил я свою мысль. - Любой человек, даже генеральный секретарь, может подавиться косточкой, понимаю... Но почему же вы, дебилы, просто не стукнули его по спине?
- Стукнуть? генерального секретаря партии? - На лице бугая Иванова отразилось замешательство. - У нас не было инструкций его бить, товарищ Сыроежкин. Такие вещи только съезд решает, двумя третями голосов, он нам всегда говорил...
Зубатик сам себя угробил, понял я. Я давно предлагал ему не жмотничать: брать себе в охрану не идейных борцов, а валютных секьюрити из "Феликса" - тем-то безразлично, кого стеречь. Но вождь не захотел отдаваться в руки буржуазных наймитов, и вот вам результат. Демократический централизм сгубил своего преданного поборника. Смерть и устав партии явились к финишу ноздря в ноздрю.
- Увы нам, - проговорил я. - С косточкой в горле он бы не дотянул до съезда. Стало быть, вы проявили преступную халатность. После выборов каждый отстегнет по пятьсот зеленых в партийную кассу. А пока... есть у кого-то при себе металлические деньги?
Охранники полезли в кошельки и начали там копаться. Улов оказался небогат - золотая пятирублевка царской чеканки, два посеребренных полтинника к юбилею Москвы, да еще потертая денежка достоинством в пять дойчмарок. Советской мелочи с серпом-молотом на реверсе никто в кошельках не держал. Потому мне пришлось прикрывать глаза вождю монетами с двуглавым орлом. Слава Богу, нас не видят секретаришки из провинции: для них мой жест выглядел бы чистым надругательством над трупом вождя.
- Прощай, товарищ! - сказал я, делая вид, будто давлю подступившую слезу. Четверка вооружилась носовыми платками и последовала моему примеру.
Прощай, ягодолюб, добавил я уже про себя. Прощай, народный избранник. Прощай, доктор социологии. Тебе уже никогда не сделаться членкором, даже если я перекуплю всю Академию наук... Ах, какая потеря для партии! Какая потеря для меня! Как же ты мне подгадил, свинья! Убил бы тебя за это.
Совершив обряд расставания, я ненадолго задумался, где бы припрятать усопшего. Вынос тела из комнаты теперь был исключен: пока мы валандались, вокруг стало многолюдно. За стеной уже скрежетал ксерокс, свистел электрочайник, туда-сюда сновали пришедшие на работу активистки. Один раз в мою дверь уже бдительно царапнулась товарищ Царькова - якобы подписать у меня срочную платежку, а на самом деле проверить, с кем это я. Ревнивая лахудра, естественно, не знала про мертвого партийного вождя. Она подозревала, что я с ночи заперся с живыми беспартийными шлюхами.
Так куда же нам затарить генсека? Шифоньер отпадал - доверху набит плакатами. Под диванчиком в углу? Туда он точно не влезет, ножки коротки. В сортире? Натыкаться на него всякий раз, когда тебе приспичит? Благодарю покорно. Не настолько я хладнокровен... А кстати! Вот это уже неплохая идея.
На глазок я вновь оценил габариты вождя. Если хорошо утрамбовать, здесь-то он поместится. И с точки зрения диалектики все будет правильно: надстройка и базис. Вверху тома классиков марксизма, внизу замороженный актив нашей партии. Ее золотой фонд - кадры.
- Кладите его сюда. - Я подошел к книжному шкафу и распахнул дверцу потайной секции-холодильника.
Без всякой натуги бодигарды сноровисто запихнули тело генсека в морозильную камеру и утрамбовали его за пять минут.
- Влез! - доложил Иванов. - Весь поместился.
Это была хорошая профессиональная работа. Напрасно они, ей-Богу, подались в телохранители. В морге они смотрелись бы гораздо лучше. Правда, неживое тело и хранить легче - достаточно минусовой температуры.
- Все, валите отсюда! - скомандовал я этим лоботрясам. - Ни с кем не болтайте, быстро прыгайте в свой "джип", и по газам. До понедельника отсидитесь на даче в Волынском, а я пока постараюсь разгрести ваше дерьмо... И запомните самое главное: любому, кто посмеет трепаться, я не обещаю спокойной и безбедной старости. Скорее всего, болтун не доживет до нее. Понятно? Тогда сгиньте... Ну, чего ждете?
Охранники замялись. Кажется, эту похоронную команду кое-что смущало. После томительной паузы Иванов все-таки осмелился.
- Товарищ Сыроежкин, - робко проговорил он. - Мы вот... Мы только хотели спросить... А кто у нас теперь будет... кандидатом в президенты?
Подобное любопытство я предвидел.
- Странный вопрос, - ледяным тоном сказал я. - И еще страннее слышать его от товарищей по партии... ЦК давно утвердил единую кандидатуру. - Я указал пальцем на дверь шкафа-холодильника. - Вы хотите оспорить линию ЦК? Может, вы ошиблись партией?
- Мы не спорим! - торопливо закивал Иванов. - Не спорим! Но ведь Товарищ Зубатов... он это... он ведь немножко... - Охранник вдруг заделикатничал, не решаясь назвать труп трупом.
Партийных дуболомов я всегда мог сломить их же оружием. Недаром же перед тем, как сделать ставку на Зубатика, я прочитал полтонны всякой литературы... Оставив ледяной тон, я заговорил вкрадчиво.
- Во-первых и во-вторых, - начал я, - вы обязаны помнить про коллективность партруководства и роль личности в истории. Сила партии - в связи с народом, ибо историю творит не Иванов, Петров или Сидоров, но, прежде всего, народ. Масса. Следовательно, генеральный секретарь - только флаг, символ генеральной линии партии. Если угодно, ее товарный знак. Но будете ли вы менять товарный знак фирмы, когда ее дела на подъеме? Тысячу раз нет.
По привычке меня ненароком занесло в коммерцию, но дуболомы этого не заметили. Они хлопали ушами, впитывая политграмоту.