Адела даже не подозревала, какие ностальгические воспоминания пробудит во мне её совершенно бредовая с точки зрения логики идея поиска золота инков. Кладоискательство было навязчивой мечтой моего детства, причём привлекала меня в нём не столько материальная сторона дела, сколько захватывающий процесс поисков.
Я зачитывалась книгой "История морского пиратства", подчёркивая в ней абзацы, где упоминались места, в которых, по преданию, пираты спрятали свои несметные богатства. Я вырывала из библиотечных книг карты, на которых были помечены маршруты кладоискателей в Китае и Юго-Восточной Азии, и в то же время я, несмотря на юный возраст, прекрасно понимала, что границы родного, но, к сожалению, чересчур бдительного государства, как всегда, на замке.
Я с грустью думала о том, что мне не суждено будет проникнуть за пределы "железного занавеса". Я не смогу бороздить просторы Карибского моря в поисках нафаршированных сокровищами необитаемых островов, мне не доведётся отыскивать заброшенные золотые шахты где-нибудь в районе Тсинлинг Шана или нырять с аквалангом у берегов островов Тонга, исследуя заросшие водорослями и ракушками остовы пиратских кораблей. Эта мысль приводила меня в отчаяние.
В развитии нездоровой склонности к приключениям, путешествиям и кладоискательству, отчасти были виноваты мои родители. Моя мать была геологом, и даже входила в состав экспедиции, открывшей самое большое в Советском Союзе месторождение алмазов - трубку "Мир", а отец был мастером спорта по альпинизму и горным лыжам, и проводил большую часть времени в горах.
С детства я слушала рассказы матери о её путешествиях по Якутии, о том, как однажды она, заблудившись в тайге, вынуждена была застрелить собаку, чтобы накормить четырёх обессиливших от голода мужиков, как она опускала руки в самую обычную, ничем не примечательную лужу, и вытаскивала из неё сверкающие алмазы.
Когда мне исполнилось десять лет, отец взял меня на первое восхождение, причём не с новичками, а сразу разрядниками. Он научил меня относиться к горам, как к живому существу, которое может убить тебя, если ты будешь неосторожен и нарушишь неписанные Правила Гор, или может подарить тебе высочайшее наслаждение общения с ним.
Мне никогда не нравилось выражение "покорять гору". На гору можно было взойти, но её нельзя было покорить, как нельзя было покорить тайгу. Горы выковывали у людей специфическую психику. Они безжалостно отсеивали слабых и трусливых. Перед лицом опасности характер каждого человека раскрывался так, как он никогда не раскрылся бы в городе, и этот романтизм силы, взаимопомощи и уверенности в себе создавал совершенно уникальную, неповторимую атмосферу.
Сибирская тайга была такой же притягательной и почти такой же опасной, как горы. Там тоже существовали свои правила. Нельзя было прислоняться к деревьям, потому что с виду могучие и крепкие, но совершенно прогнившие изнутри стволы обрушивались от лёгкого толчка, и могли придавить тебя насмерть, с виду твердая почва превращалась в смертельно опасную болотную трясину и неожиданно проваливалась у тебя под ногами, а за поворотом лениво текущей реки тебя мог подстерегать бурный водопад.
Я путешествовала по рекам, в которых находили алмазы. Я выяснила, что россыпь золота можно обнаружить, присматриваясь к растущим у воды кустам - на их ветвях оседали крохотные золотые чешуйки, вымываемые водой и уносимые вниз по течению, и узнала множество самых невероятных способов, которыми старатели ухитрялись добывать драгоценный жёлтый металл.
Возможно потому, что я росла среди коллекций камней, среди книг о камнях, слушая рассказы о камнях и играя с украшенными бриллиантами, изумрудами и жемчугом фамильными драгоценностями моей бабушки, я была совершенно равнодушна к золоту и драгоценным камням. Они не стали для меня недоступными символами богатства и престижа, и я не понимала, как можно решиться на убийство или рисковать собственной жизнью из-за пригоршни золотых самородков или красивых прозрачных кристаллов. Алмаз для меня был просто прозрачным камнем, на гранях которого свет преломлялся сильнее, чем у горного хрусталя, а золото - не подверженным окислению жёлтым металлом. Искать их было гораздо увлекательнее, чем владеть ими.
Из-за золота и алмазов государство выделяло деньги, вертолёты, лодки и оборудование людям, которым нравилось путешествовать по диким неизведанным местам. Благодаря им я могла очутиться в самых дебрях тайги, где в окружности пятисот километров не было ни одного человека, если, конечно, не считать кочующих на оленях эвенков; где не отравленные химией реки были полны рыбой, животные не боялись людей, а под густым покровом тайги в изобилии росли грибы, черника и морошка.
Никакое золото, никакие алмазы на свете не могли заменить уникальных впечатлений и воспоминаний, которые остались у меня от путешествий по Сибири. И вот теперь, благодаря бредовой затее Аделы пуститься на поиски золота инков, я снова смогу пережить давно забытые ощущения.
И всё-таки я никак не могла избавиться от смутного ощущения беспокойства. Что, если Адела права, и Чиан Бенвитун перед смертью действительно пытался произнести "золото Атауальпы"? Конечно, это совершенно безумное предположение, но вдруг его зарезали потому, что ему стала известна тайна инкских сокровищ? И почему за нами следили? Возможно, люди, убившие Чиана, считают, что Аделе тоже что-то известно. Что, если они последуют за нами в Перу? Если это мафия, она достанет нас на любом континенте.
Я потрясла головой. У меня явно разыгралось воображение. Мои безумные предположения, несомненно, могли бы послужить украшением детективного романа, но в реальной жизни подобного просто не бывает. Самое лучшее - забыть навсегда об этой истории и спокойно наслаждаться путешествием. Возможно, Чиан вообще ничего не пытался сказать, и это был просто предсмертный хрип, а Адела со своей буйной фантазией сделала из мухи слона.
От размышлений меня оторвал раздавшийся из репродуктора голос стюардессы:
- Через пять минут наш самолёт будет пролетать над Акапулько - одним из самых знаменитых курортов мира. Увидеть Акапулько смогут пассажиры, сидящие по правому борту.
"Повезло", подумала я, вглядываясь в замаячившую на горизонте синюю полоску океана.
Я сидела как раз в правом ряду.
Под крылом самолёта мелькнули игрушечные кирпичики отелей, затерявшиеся между складками гор и лазурной громадой Тихого Океана, а затем земля осталась позади. В течение ближайших четырёх часов полёта нам предстояло видеть только воду.
Я со вздохом отлепилась от окна и откинулась на спинку кресла.
- Я думал, что вы за весь полёт так и не оторвётесь от иллюминатора, - произнёс по-английски насмешливый голос.
Повернув голову, я впервые взглянула на своего соседа и пожалела о том, что не сделала этого раньше.
Судя по выговору, хотя я и не считала себя экспертом в английском языке, это был американец, да и выглядел он соответственно. Это было живое воплощение американской мечты - высокий шатен лет тридцати с небольшим с выразительными чертами лица, светло-серыми глазами и чуть асимметричной нагловато-обаятельной улыбкой, которую многие женщины, наверняка, сочли бы неотразимой.
- Я впервые лечу над этой частью Мексики, - тоже улыбнулась я в ответ.
В глазах американца мелькнуло хорошо знакомое мне выражение. Похоже, он относился к широко распространённому типу чересчур уверенных в себе мужчин, которые каждую мало-мальски привлекательную представительницу слабого пола расценивают как объект для лёгкого и ни к чему не обязывающего флирта. Альда таких мужчин ненавидела. Я, наоборот, считала, что они весьма забавны и здорово украшают нашу жизнь, если, конечно, не воспринимать их слишком всерьёз и не позволять им эту жизнь портить.
- Фрэнк Даунфолл, - представился он.
- Хорошо, хоть не Лоудаун, - усмехнулась я.
Я подумала, что общение с Аделой дурно сказывается на мне. Чисто инстинктивно я скопировала её манеру флирта с дразнящим оттенком стервозности. Впрочем, как оказалось, я выбрала правильную тактику. В глазах Даунфолла отразилось одобрение. Видимо, ему не нравились девушки, смотрящие на него наивными, преданными и широко открытыми голубыми глазами. Для него была не столь важна постель, сколько предваряющий её азарт любовной игры, а игра в поддавки его не прельщала.
О том, что, вопреки всякому здравому смыслу, многим мужчинам нравятся стервы, я с удивлением узнала в шестнадцать лет. В то время я училась в знаменитой на всю Москву математической школе, собираясь в будущем стать гениальным математиком, а многомерные пространства и доказательство великой теоремы Ферма интересовали меня намного больше, чем скучные и примитивные подростки моего возраста.
Столь странное для молодой девушки увлечение математикой объяснялось очень просто: моя мать, некоторое время преподававшая в Московском Университете, ухитрилась купить кооперативную квартиру с доме, построенном специально для преподавателей Университета, и только на моём этаже обитало по меньшей мере с десяток математиков, большая часть которых была кандидатами или докторами наук.
Как я быстро убедилась, математики были самыми загадочными, ненормальными, и в то же время любопытными людьми на свете.
Чуть ли не каждый день к нам в гости забредал вдребадан пьяный, но жутко талантливый математик Алексей Андреевич, чтобы почитать нам свои новые произведения. Он был немыт, от него плохо пахло, и нередко у него была расстёгнута ширинка, но когда он читал мне свои статьи о сравнительном анализе квантовой физики и шаманских ритуалов Крайнего Севера, об энтропии и негентропии, об обратной перспективе в древнерусской живописи, или о греческой философии, моё сердце замирало от восторга.
Впервые я познакомилась с творчеством Алексея Андреевича в десять лет, и немедленно захотела стать такой же умной и эрудированной, как и он. Что же касалось его беспробудного пьянства и совершенно бомжовского вида, то и этому нашлось вполне приемлемое оправдание. Мне рассказали, что в сталинские времена его собственная невеста после какой-то глупой ссоры написала на него донос, и блестящий молодой математик на одиннадцать лет загремел на нары сибирских лагерей. После такой встряски немудрено было стать алкоголиком.
Но самой замечательной личностью нашего этажа была Лёлька, моя соседка слева. Она вытворяла самые невероятные вещи, вроде хождения в грязных кедах по потолку, чтобы подразнить соседку-кагэбэшницу, а в её малогабаритной двухкомнатной квартире тусовались знаменитые учёные, художники-абстракционисты, непризнанные поэты и просто бедные родственники из провинции.
Именно у Лёльки под драматический накал "Страстей по Иоанну" Баха я познакомилась с Петей Шкваркиным, который меня и просветил насчёт пользы женской стервозности.
Петя Шкваркин был в два раза старше меня. Кроме того он был математиком, шизофреником и гомосексуалистом, то есть, с моей точки зрения, на редкость оригинальной и интересной личностью. Поскольку в советские времена гомосексуалисты ещё были редкостью, по крайней мере в тех кругах, где я вращалась, я чрезвычайно гордилась знакомством с ним.
Петя приходил ко мне каждый день, и мы разговаривали часами. Точнее, больше говорил он, а я, в основном, слушала. Даже это оказалось весьма сложной задачей, поскольку, как известно, мышление шизофреника, особенно обладающего широкой эрудицией, весьма специфично, и следить за его мыслью и совершенно неожиданными, непонятными и непредсказуемыми аналогиями и переходами с предмета на предмет было непросто. Общение со Шкваркиным я воспринимала, как упражнение, развивающее интеллект, хотя и уставала при этом, как рабочий овощебазы, разгрузивший десяток вагонов с арбузами. Однако иногда он, как не странно, говорил довольно дельные вещи.
- Мужчинам нравятся стервы, - заявил он однажды, - но только в том случае, если это аристократические стервы. В женщине должно чувствоваться почти демоническое достоинство, она должна уметь держаться, как королева, а её взгляд должен откровенно говорить мужчинам "А пошли вы все!"
Чтобы проиллюстрировать свою мысль, Петя отвёл меня в Пушкинский музей и показал портрет красивой женщины в жемчужно-сером платье.
- Вот это настоящая аристократическая стерва! - сказал он. - Запомни её взгляд, почувствуй себя так, как чувствует она, и тогда успех тебе обеспечен! Ты не должна просто притворяться стервой, ты должна ощущать стервозность своей душой!
Я впилась взглядом в холодную красавицу. Она смотрела прямо на меня. Её глаза казались живыми. Они передавали мне что-то чуждое, непонятное и чётко не определённое. Чисто автоматически я выпрямилась, расправила плечи, слегка повернула голову, скопировав её позу, и в этот момент меня охватило странное чувство. Мне показалось, что часть её души переселилась в меня. Моё восприятие было не таким, как обычно. Моя поза, моё настроение, мой взгляд словно говорил всему миру: "А пошли вы все!" Я сама стала совершенно обособленным миром. Я ощущала себя самодостаточной и прекрасной, как замкнувшая на себе даже собственное гравитационное поле нейтронная звезда. Впервые на эмоциональном уровне я поняла, что именно Шкваркин называл стервозностью. Это не были обычно подразумеваемые под этим словом свойственные многим прекрасным дамам скандальность и мелочность.
Аристократическая стервозность заключалась в нарциссическом противопоставлении себя миру и, соответственно, мужчинам. Именно поэтому налёт стервозности в красивой женщине чисто автоматически вызывал у мужчин с сильным характером интерес и азарт борьбы. Такую женщину надо было покорять, как вершину. Любовный союз с ней не позволял расслабляться. Он стимулировал и возбуждал, как ощущение опасности.
Чувствовать себя стервой мне совершенно не понравилось. Во-первых мне в принципе были антипатичны стервы, а, во вторых, в глубине души я считала мужчин, которым нравятся женщины стервозного типа, полными придурками и мазохистами.
Но, как ни странно, тактика, подсказанная шизофреником Петей, оказалась на редкость действенной, и я научилась легко распознавать мужчин, которые тащатся от стерв. На первых курсах университета, для тренировки оттачивая техники обольщения представителей сильного пола, я использовала тактику стервозности с неизменным эффектом, хотя и с лёгким отвращением.
Решительно, этот полёт превращается в "вечер воспоминаний"!
- Эй, где вы? Вы меня слышите? - донёсся до меня голос Даунфолла.
- Что? - встрепенулась я. - Вы что-то сказали?
- У меня создалось впечатление, что вы пребываете в трансе, - усмехнулся американец.
- Я почти не сомкнула глаз этой ночью, - соврала я. - Так что не удивительно, что я сплю на ходу.
- А я-то подумал, что это мой взгляд вас загипнотизировал.
- Увы, - я пожала плечами. - Я совершенно не гипнабельна. Это было трагедией моей молодости. Я всегда мечтала под гипнозом за две недели в совершенстве овладеть английским языком, но ничего не получилось. На этот проклятый английский я угробила лучшие годы своей жизни.
- Но вы неплохо владеете им, - решил польстить мне Фрэнк.
- Вы тоже, - вернула комплимент я.
Даунфолл рассмеялся. Хорошо хоть чувство юмора у него есть.
- Я уже представился, - заметил он. - Может быть теперь и вы скажете, как вас зовут?
- Ирина Волкова.
- Ирина, - повторил он. - Кажется, это русское имя?
- Угадали, - сказала я.
- Так вы русская? - удивился он. - Вот бы не подумал! Впрочем, я никак не мог определить, откуда у вас такой акцент. И каким ветром вас занесло в туманную Лиму?
- Просто хочу посмотреть страну, - ответила я. - Самый обыкновенный, скучный и примитивный туризм.
В отверстие между кресел просунулась сонная мордочка разбуженной нашим разговором Аделы. От одного взгляда на Фрэнка её глаза вспыхнули, как лампочки новогодней гирлянды.
- Мы ищем золото Атауальпы! - радостно заявила она. - Кстати, в моих жилах течёт кровь последнего императора инков, так что я немножечко принцесса. А чем занимаетесь вы?
- Торговля недвижимостью, - сказал Даунфолл. - Так значит вы ищете золото Атауальпы? Вряд ли это можно назвать скучным и примитивным туризмом.
- Внимание! - произнёс голос из репродуктора. Ровно через пять минут наш самолёт пересечёт линию экватора. Из зимы вы перенесётесь в лето. Чтобы отпраздновать такое событие, наша авиакомпания предлагает вам на выбор вино или шампанское.
- Хорошо, что нас по такому случаю не собираются искупать в океане, - сонно проворчал Бобчик.
- А ведь он запал на тебя! - торжествующе заявила Адела, распахнув дверь моего номера в отеле "Посада дель Инка", расположенном на углу Conde de la Moncloa и улицы Освободителей.
Мы с Бобчиком хотели остановиться в расположенном в центре и более престижном "Шератон Лима отеле", в котором, помимо всего прочего, были казино, бассейн, сауна, теннисный корт и спортзал, но Адела упёрлась рогом. Ей, видишь ли, импонировало, что в названии отеля упоминались инки.
Так мы оказались в Сан Исидро, "спальном" районе Лимы. Впрочем, "Посада дель Инка", открытый только в прошлом году, тоже был первой категории. Это оказалось стилизованное под старину сильно вытянутое в длину красно-жёлтое двухэтажное здание с плоской черепичной крышей и большой крытой террасой ресторана, на которую вели отделанные внизу булыжником многочисленные полукруглые арки.
- Ты слушаешь, что я говорю? - настаивала Адела. - Ты ему понравилась!
- Ты тоже ему понравилась, - заметила я. - А ещё ему понравились стюардесса, молоденькая таможенница с косами, девушка из паспортного контроля…
- Не болтай глупостей! - раздражённо прервала меня подруга. - Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
- Даже если это и так, мне это безразлично, - сказала я. - Я слишком ленива для однодневных курортных романов.
- Ну конечно, тебе вынь да положь большое и светлое чувство, - съязвила Адела.
- Я была бы тебе очень благодарна, если бы ты прекратила своё грубое вмешательство в мою личную жизнь, - сказала я.
- Но ведь и ты на него реагировала, - продолжала гнуть свою линию подруга. - Я же видела, он тебя возбуждает!
- Подумаешь, возбуждает! - фыркнула я. - Шоколадные конфеты с ликёром возбуждают меня ещё больше, но это не значит, что я буду трескать их с утра и до вечера.
- Луис! - многозначительно произнесла подруга. - Всё дело в Луисе.
- Он тут вообще не причём, - сердито возразила я. - И вообще, я больше не хочу обсуждать эту тему.
- Кстати, ты так толком и не объяснила мне, чем закончился твой разговор с Луисом, - проигнорировав мою последнюю фразу, - сказала Адела. - Значит он отказался приехать в Перу?
- Не совсем так, - поморщилась я. - Луис всегда очень тактичен. Он деликатно дал мне понять, что загружен работой по самую шею, и вряд ли сможет вырваться в Лиму, но если только у него появится возможность, он будет очень рад увидеть меня и так далее.