– Нет, нет, нет! – твердо сказал Келп и его глаза не мигали. – Я сказал тебе, Бернард, никакого насилия, это старая семейная традиция. "Есть несколько способов ободрать кошку".
– И все они убивают кошку.
– Богом клянусь, Бернард, – заверил Келп и поднял руку как бойскаут. – Мой брат хочет только узнать наверняка, кто тот парень и решение его проблемы на сто процентов не будет включать физическое насилие.
– Он хочет предложить ему большую сумму денег?
– Понятия не имею, о чем думает мой кузен, – ответил Келп, моргая как сумасшедший.
– Все верно, – только и сказал Бернард. – Скажи мне, что ты знаешь о том мужчине.
– Он белый, – начал Келп, – высокий, худой, черные волосы и у него проблема с ногой. На правую ногу надет большой ортопедический ботинок, он хромает. Кроме этого, его "взяли" за что-то в конце октября, я не знаю по какой причине, но очень известный адвокат по имени Д. Рэдклайф Стонвилер освободил его.
Бернард сильно нахмурился:
– Ты знаешь много интересных подробностей о том парне.
– Пожалуйста, Бернард, – сказал Келп. – Только не спрашивай, откуда я получил информацию, иначе мне придется выдумать какую-нибудь смехотворную ложь, а я не слишком хорош в этом.
– Ах, Энди, ты недооцениваешь сам себя.
В это время принесли еду и вино.
– Неплохо, – заметил Бернард. – Давай-ка пока покушаем, а я обдумаю все.
– Отличная идея, – согласился Келп.
И они ели и пили вино, и в конце трапезы Бернард попросил:
– Энди, ты можешь мне пообещать, что если я дам тебе что-нибудь об этой птичке, то ничего противозаконного не произойдет?
Келп уставился на него:
– Ничего против закона? Бернард, ты не можешь быть серьезным. Ты вообще понимаешь, сколько существует законов?
– Все верно, – согласился Бернард, сделав глубокий вздох, – все верно.
Но Келп возбудился и уже не мог остановить себя.
– Ты не можешь даже пройтись по улице, чтобы не нарушить закона, Бернард, – злился он. – Каждый день они утверждают новые законы, и они никогда не аннулируют старые, и ты не можешь жить нормальной жизнью, не совершая ничего противозаконного.
– Хорошо, Энди, хорошо. Я согласился с тобой, разве нет?
– Бернард, прикинь в своей голове, сколько законов ты нарушил за сегодняшний день?
Бернард строго указал на него через стол:
– Отстань, Энди. Я не шучу.
Келп остановился, сделал глубокий вздох, взял себя в руки и произнес:
– Извини, эта тема мне не безразлична, вот и все.
– Энди, позволь мне перефразировать тебя, хорошо? Никаких серьезных преступлений.
Нет, подожди, ты начнешь сейчас говорить о промышленном загрязнении. А я говорю об насильственных преступлениях. Это справедливая просьба?
– Бернард, – сказал торжественно Келп, – это не мое намерение или моего брата, чтобы повредить хоть один волосок на голове того парня. Он не хочет его убить или ранить. Хорошо?
– Спасибо тебе. Позволь мне сделать телефонный звонок, и я буду видеть, чем смогу помочь, – и, отодвинув свой стул, добавил: – Пока меня не будет, закажи мне эспрессо и самбуку, хорошо?
Он встал и направился к телефонной будке.
– Бернард, – пробормотал Келп, после того как тот ушел, – ты грабитель с большой дороги.
Но он все же сделал заказ официантке на кофе и самбуку для него и для себя. Он жевал одно из кофейных зерен самбуки, когда вернулся Бернард. Келп тревожно взглянул на него, но Бернард сначала пробовал свою самбуку, а затем положил кусочек сахара в кофе.
Наконец, помешивая свое эспрессо, он посмотрел серьезно на Келпа и сказал:
– Твой брат связался не с тем парнем.
– Я так и думал.
– Его зовут Лев Зейн и у него худшая из всех картотек.
– Я не знал об этом.
– Находился много раз под подозрением, всегда в совершении серьезных вещей: убийство, покушение на убийство, отягчающие обстоятельства, два раза за поджог, но никогда не был осужден.
– Скользкий тип, – предположил Келп.
– Как змея, но в два раза опаснее. Если твой кузен хочешь иметь с ним дело, то он должен быть очень осторожен.
– Я передам ему. Ты часом не взял адрес, когда говорил по телефону?
Бернард покачал отрицательно головой:
– Зейн явно не домосед. Он живет то в меблированных комнатах, то в отелях. Он нелюдим и часто переезжает.
– Чёрт бы его побрал!
– Есть только одна вещь, которая может пригодиться. Существует некая клиника в Вестчестере, которую он иногда посещает по причине проблем с ногой. Видимо, это единственное место, где он проходит курс лечения, это та клиника.
– Как она называется?
– "Westchester Orthopedic".
– Спасибо, Бернард. Я передам моему кузену.
Бернард ткнул пальцем в сторону Келпа:
– Если что-нибудь случится с Зейном, – сказал он, – все, что угодно, я отнесу это на твой счет, Энди. Клянусь, я сделаю это.
Келп развел руками в знак полной невиновности. Его усталые глаза не мигали.
– Думаешь, я не понимаю это, Бернард? Я знаю, что ты простой парень. Я бы не позвонил тебе, если бы собирался выкинуть что-нибудь в этом роде.
– Все верно, – согласился Бернард и, расслабившись, он посмотрел на свою самбуку, улыбнулся и произнес: – Ты всегда пробуешь это?
– Пробую что?
Бернард достал упаковку спичек, зажег одну и поднес к самбуке. Крошечное синее пламя образовалось на верхнем слое ликера, в котором плавали кофейные зерна. Бернард встряхнул спичку и присел, улыбаясь синему пламени.
Келп не понял задумки:
– Для чего это? – спросил он.
– С помощью этого ты как бы поджариваешь зерна кофе.
– Но что тогда горит?
– Спирт, конечно, – Бернард выглядел испуганным. – Видит Бог, ты прав, – произнес он и задул огонек.
– Надеюсь, что ты загадал желание, – сказал Келп.
Глава 6
Тощий черный кот прыгнул с пола на подоконник, где Лео Зейн наливал молоко в блюдце.
Поставив пакет молока на столик рядом, Зейн задержался у окна, чтобы почесать кота за ухом, который лакал молоко. Тоскливый мартовский дождь стучал по стеклу… и нога Зейна продолжала болеть. Это из-за погоды, конечно, а еще влажность в конце зимы, поездка в клинику, первая за шесть месяцев и которая прошла не совсем хорошо.
Было бы неплохо выбраться на некоторое время туда, где тепло и сухо. Может Лос–Анджелес... сидеть на солнце, чтобы кость его ноги поглощала тепло. Впитывать тепло телом, всем телом, которое сейчас было холодным и слабым. Боль, вызванная сыростью, словно смерть ползла вверх по каркасу его ноги, наполняя весь организм холодом и судорогами. И не важно, сколько одежды было на нем, не важно, как тепло он обогревал комнату или сколько горячего кофе выпивал, всегда присутствовал это мучительный холод глубоко в костях.
Так что же его держало в Нью-Йорке? Сущие мелочи, за исключением его собственной летаргии. Каждый год, приблизительно в одно и то же время он делал одни и те же туманные планы о поездке, но он никогда не следовал им, он всегда находил какой-нибудь предлог. Ему казалось, что он стал зависимым от климата, который явно вредил ему. А в этом году?
Ну, по факту, в этом году есть одно или два незавершенных до конца дела. Жена психиатра, например. Оказалось удивительно сложным избавиться от нее. Конечно, запланированные убийства, которые должны были выглядеть как аварии или несчастные случаи были всегда самыми сложными. А потом еще была работа для Чонси, которая все еще была под вопросом. Безусловно, Зейн не собирался пускать это дело на самотек. Его беседа с тем парнем, Дортмундером, плюс периодические наблюдения за ним, убедили Зейна, что воришка не выкинет ни одного фокуса. После того как Чонси получить выплату от страховой компании (возможно в следующем месяце, но вероятнее всего в мае), Дортмундер обязан, конечно, вернуть картину, а Чонси заплатит Зейну оставшиеся пятнадцать тысяч долларов причитающиеся по контракту и на этом точка.
Жена психиатра. Если бы только она водила автомобиль. Надо подумать… в нужный день и в ее возрасте… какое-то движение привлекло внимание Зейна.
Там, снаружи – мужчина, сгорбившись под дождем, садился в автомобиль, темно-синий седан ягуар, припаркованный возле пожарного гидранта. Регистрационный знак машины указывал, что она была из Нью-Джерси, и Зейн размышлял о том, чтобы это значило.
Разместив регистрационные знаки на авто, уже нет возможности парковаться везде, где душа пожелает, хотя именно так и поступали доктора по вызову на дом. Возле клиники они парковались везде и не было случайно там ягуара темно-синего цвета как этот?
Там, снаружи – дворники ягура щелкали во время движения, ударяя с силой назад и вперед. На глазах Зейн ягуар отъезжал, медленно катясь вниз блока вплоть до желтой стрелки "вправо" на светофоре – пульсирующее яркое пятно под дождем. Он не был уверен, что видел именно эту машину неподалеку от клиники. Возможно тот же цвет, но вот та ли модель?
"Шшшшш!" прошипел кот и начал царапать запястье Зейна.
Пораженный Зейн ослабил хватку. Потерявшись в своих мыслях, он чуть было не придушил кота, который теперь убежал и спрятался под кушетку. Чтобы чем-то занять себя он поднял пакет молока и, прихрамывая, направился к холодильнику. Глаза кота вглядывались в него из-под кровати, но хозяин проигнорировал его. Он снова начал думать, но уже переключившись с неразрешимых вопросов об авто на другие заботы. Он присел за стол и погрузился в свои мысли: глаза затуманились, руки расслабленно лежали на поверхности стола, боль в ноге была на момент позабыта, на мгновение было позабыто все.
Жена психиатра. Авария, падение... хм…
Глава 7
Келп был так счастлив, он ликовал:
– И больше не говори, что я для тебя, Дортмундер никогда ничего не делаю. Только не после всего этого.
– Верно, – согласился Дортмундер. Чувство долга в ответ на помощь другого человека всегда заставляло его нервничать. И то, что тем другим человеком был Келп, не улучшило ситуацию.
– В течение двух месяцев я вел наблюдение за той клиникой. Я перечитал тысячу книжек в мягкой обложке. День за днем, три-четыре дня в неделю и, приятель, в конце концов, я попал в точку.
– Без сомнений, – снова согласился Дортмундер. – На этот раз определенно да.
Последние два месяца Келп три раза следовал за хромым мужчиной до его дома от Вестчестерской ортопедической клиники. Это место, по сути, являлось единственной достоверной и постоянной нормой, которой придерживался хромой человек. И все три раза Келп настаивал, чтобы Дортмундер сопровождал его в поездках в отдаленные окрестности, чтобы посмотреть на тех парней, но, ни один из них даже отдаленно не напоминал убийцы, которого Дортмундер встретил в ноябре.
Но на этот раз Келп был уверен:
– Абсолютно, – сказал он. – И ты знаешь почему? Потому что я подождал, пока он войдет в здание, а затем пошел за ним и увидел почтовый ящик, где значилось: "Зейн, комната тринадцать".
– Ладно, – опять согласился Дортмундер.
– Итак, мы нашли его.
– Пока что его нужно будет контролировать, – произнес Дортмундер. – Мы должны быть уверенны, что он не исчезнет.
– О, конечно, – Келп выглядел немного обиженным. – Может быть, другие ребята могут заняться этим, хм? В последние два месяца я провел больше времени в машине, чем Эй–Джей Фойт.
– Ах, естественно, – ответил Дортмундер, – мы будем меняться по очереди.
– Хорошо, – сказал Келп, и наступила небольшая пауза.
Дортмундер фыркнул, затем потер кулаком свой нос, подтянул свои штаны:
– Кум… как… – пробормотал он, поперхнулся, прокашлялся.
– Что? – спросил Келп, наклонившись к нему, глядя тревожно и заботливо.
– Мммм… – затянул Дортмундер и засунул палец в ухо, покрутил там, пытаясь возможно найти серную пробку. Затем вздохнул глубоко, заложил руки за спину, крепко обхватив их, и сказал: – Спасибо, ну, Энди.
– Ах, конечно, – ответил Келп. – Не стоит.
Глава 8
– Достаточно неплохо, – прокомментировал Дортмундер.
Грисволд Покьюлей бросил на него взгляд:
– Неплохо? Дортмундер, я скажу тебе, что это. Это произведение гения.
– Я так и сказал, что выглядит неплохо.
Оба были правы. Только что законченная картина на мольберте Покьюлея была штучной работой, подделанной так блестяще, так обстоятельно. Она доказывала, что внутри бренного тела Грисволда Покьюлея был заключен дух гения, который до этого в прошлом выбирал и иные необычные сосуды для своего обитания.
Испачканная маслом рука держала кисточку с остатками краски, затуманенные бесцветные глаза наблюдали за проделанной работой, за неторопливым рядом пигментов картины. Ян Винбис мог бы гордиться им.
Слева от Покьюлея на стене размещались два десятка прибитых и приклеенных изображений "Глупость ведет человека к гибели", начиная от полноразмерных фотокопий и заканчивая уменьшенными копиями, вырванными из книг по искусству.
Различий в цвете и деталях между этими многочисленными имитациями было достаточно, чтобы остановить даже самого решительного копииста, но каким-то способом Покьюлей прошел через это минное поле и сделал верный выбор. Дортмундер, глядя на почти завершенное произведение, думал, что видел точную такую же картину в гостиной Арнольда Чонси. Это, конечно, была не она, но расхождения, от которых нельзя было уйти, были ничтожно малы.
Покьюлей в настоящее время размышлял о тьме в правом нижнем углу, где дорога поворачивала вниз к темному склону. Это оказалось самой сложной частью работы, поскольку самым неясным было, как избежать конкретизации деталей и в тоже время уйти от невыразительности и размытости. Это были люди во мраке, тьма окутывала их едва видимыми волнами, намекала на гротескность, указывала на формы и очертания, движение. Кисть Покьюлея двигалась осторожно поверх этой темноты, касалась легко, останавливалась, возвращалась и снова двигалась вперед.
Было начало апреля, три недели прошло с того момента как Келп, наконец-то, нашел убийцу, и Дортмундер впервые вернулся в этот чердачный магазин после той ночи в декабре, когда Покьюлей окатил ледяной водой первоначальную задумку Келпа.
Дортмундер несколько раз порывался вернуться, чтобы посмотреть, что творит Покьюлей, но его разведывательные телефонные звонки к художнику всегда натыкались на безжалостные негативные ответы: "Мне не нужна куча дилетантов дышащих мне в затылок". А когда Дортмундер пытался обратить внимание, что это в его затылок дышат и делает это профессиональный киллер, то Покьюлей только и отвечал: "Я позвоню тебе, когда будет на что смотреть" и вешал трубку.
Эта счастливая неожиданность произошла сегодня утром, когда Покьюлей вышел на контакт, позвонив Дортмундеру и сказав:
– Если ты все еще хочешь увидеть, что я делаю, приезжай.
– Я скоро буду.
– Ты можешь захватить своего друга, если хочешь.
Однако Дортмундер не хотел. Эта картина была для него слишком важна, и он предпочитал увидеть ее без лишних разговоров.
– Я приду один, – ответил он.
– Как хочешь. Принеси бутылку вина, ты знаешь какого.
Дортмундер привез галлон "Hearty Burgundy", часть которого Клео Марлах сразу же налила в один из многообразных стаканов и теперь стояла, держа свою белую кружку с вином, и наблюдала, как кисть Покьюлея делала мелкие пробные наброски на поверхности картины. Последние четыре месяца казалось, что трудясь в своем святилище торгового центра, Покьюлей творил сплошные чудеса, но не обо всех он желал говорить.
Отступив от мольберта, хмуро глянув на темноту в правом нижнем углу, он произнес:
– Ты знаешь, как я сделал это? Я начал, – пояснял он, продолжая работать, – с исследования.
В коллекции Фрика есть один Винбис и еще три висят в Метрополитене. Я изучил все четыре картины и просмотрел всевозможные их копии, которые только смог найти.
Дортмундер спросил:
– Копии. Почему?
– Каждый художник имеет свой цветовой диапазон, свою палитру. Я хотел посмотреть, как сделаны другие репродукции картин Винбиса, чтобы помочь себе в нахождении первоначальных цветов.
– Я понял задумку, – сказал Дортмундер. – Довольно неплохо.
Клео, потягивая вино и размышляя о Покьюлее и картине так, как будто это она была их творцом, и полученный результат работы радовал, произнесла:
– Поки провел замечательное время с этой картиной. Он свирепствовал, швырял вещи, нецензурно высказывался об искусстве, а затем гордился что он лучший из лучших.
– Один из неплохих, во всяком случае, – с удовольствием заметил Покьюлей. Кончик его кисточки скользил вдоль по палитре, резко двинулся в темноту, изменив ее незаметно, – потому что я сделал больше чем просто скучное исследование. Я смотрел на картины и более того, я пытался смотреть сквозь них, в их прошлое. Я попытался представить себе, как Винбис в своей студии приближается к холсту. Я хотел видеть, как он держит свою кисть, как он наносит краску, как он делает свой выбор, вносит изменения. А знаешь ли ты, что его мазки двигались по диагонали налево вверх? Это редкость. Ты можешь подумать, что он был левшой, но есть два портрета сделанные его современниками, на которых он показан за мольбертом и кистью в правой руке.
Дортмундер удивился:
– И что это меняет?
– Это меняет угол преломления света на поверхности картины, – просветил его Покьюлей. – и как глаза воспринимают произведения.
Все это не укладывалось в голове Дортмундера:
– Ну, чтобы ты ни сделал, это выглядит потрясающе.
Покьюлей был доволен. Повернув голову и слегка улыбаясь через плечо, он произнес:
– Я хотел подождать, пока не получится что-нибудь достойное демонстрации. Ты видишь это, не так ли?
– Конечно. Ты почти закончил, хм?
– О, да. Еще две-три недели, наверное, не больше.
Дортмундер вглядывался то в затылок Покьюлея, то на картину:
– Две или три недели? Но ведь готова уже вся картина, и ты можешь одурачить кучу людей с тем, что готово уже сейчас.
– Но не Арнольда Чонси, – возразил Покьюлей. – Даже на одну секунду. Я навел справки о твоем клиенте. Ты выбрал человека, которого будет сложно обмануть. Он не просто скупщик, покупающий и продающий произведения искусства, как будто они просто коллекция монет. Он знаток, он разбирается в искусстве и он, без сомнений, знает свои картины.
– Ты огорчаешь меня, – произнес Дортмундер.
Клео, дружелюбная и сочувственная, с помощью локтя удерживала стеклянный кувшин с вином:
– Нужно немного подождать, – уверяла она. – Все получится. Ты будешь гордиться Поки.
– Это не Поки, ах, Покьюлей. Я волнуюсь, – сказал ей Дортмундер. – Я разговаривал с Энди Келпом, он изменился. Вот что меня беспокоит.
– Мне кажется, что он хороший парень, Келп, – ответил Покьюлей.
– Нет, – сказал Дортмундер.
Покьюлей сделал шаг назад, чтобы окинуть произведение критическим взглядом:
– Ты знаешь, – начал он. – Я действительно хорош в этом виде работ. Даже вышло лучше, чем с двадцатками. Мне интересно, есть ли у картины будущее.
– Есть. В виде десяти тысяч с нашей стороны, – напомнил ему Дортмундер, – если план сработает, и мы получим деньги от Чонси. Это единственное будущее, которое я хочу знать.