- Я просто… рада, что ты вернулся.
- Вот и славно, - весело отозвался я.
- У меня есть грибы для омлета, - сообщила она более спокойным тоном.
- Грандиозно!
И я отправился в кухню.
Пока она жарила омлет, я рассказывал ей про Застежку.
Трудный момент миновал.
Она вдруг объявила, что утром поедет со мной в коттедж.
- Нет!
- Да! Он ждет, что миссис Джонс откроет ему дверь. И будет куда лучше, если это сделает она.
Переубедить Джоан я не смог.
- И еще вот что. Ты, верно, и не подумал о занавесках? А если хочешь, чтобы он вошел в дом, все должно выглядеть нормально. У него глаз острый, и он сразу учует подвох. - Она выудила из ящика какую-то ткань с набивным рисунком, взяла кнопки, ножницы, скатала большой старенький коврик, потом сняла со стены натюрморт.
- А это зачем?
- Чтобы обставить прихожую. Все должно выглядеть как следует.
- Ты гений, - сдался я. - Едем.
Мы сложили все, что она приготовила, около двери. К этому я добавил две коробки сахару, большой электрический фонарик и веник.
После того внезапного поцелуя диван показался мне еще более тоскливой пустыней, чем раньше…
XVII
Выехали мы рано, и когда добрались до коттеджа - не было девяти. До появления Кемп-Лора предстояло еще много дел.
Я спрятал машину за кустами, и мы внесли все привезенное в дом. Застежка была цела и невредима. Она обрадовалась нам и тихонько заржала. Пока я подбрасывал ей соломы и свежего сена, Джоан решила вымыть окна с фасада. Мне было слышно, как она напевает, смывая давнюю грязь.
Дав Джоан полюбоваться блеском стекол, я притащил краску и - занялся скучным делом - выцветшую черную краску и свежую замазку стал покрывать новой, ярко-зеленой.
Джоан разостлала в холле коврик. Потом она вбила гвоздь в стенку - под картину - как раз против входной двери; после этого она взялась за окна изнутри: развесила занавески.
Мы постояли у ворот, любуясь делом рук своих. Свежеокрашенный, с веселенькими занавесками, с картиной и ковром, видневшимся в полуоткрытую дверь, коттедж выглядел живым и ухоженным.
- У него есть какое-нибудь имя? - спросила Джоан.
- Его называют "Домик смотрителя".
- Лучше назовем его "Росянка".
- В честь победителя Большого Национального приза?
- Нет, есть такое растение - насекомоядное.
Я обнял ее за талию. И она не отстранилась.
- Будь осторожен, ладно?
- Буду, - успокоил я ее и взглянул на часы. Без двадцати одиннадцать. - Пойдем-ка в дом, вдруг он раньше приедет.
Мы вошли и уселись на остатках сена так, чтобы были видны ворота.
Минуту или две молчали.
- Ты замерзла? - Прошлую ночь опять были заморозки, а коттедж не отапливался. - Надо было привезти печку.
- Это не холод, это нервы.
Она уютно прижалась ко мне, и я поцеловал ее в щеку. Черные глаза взглянули печально и устало. А у меня вдруг появилось такое чувство, что если проиграю и на этот раз, то потеряю ее уже навсегда.
- Никто не запрещает браков между кузенами, - медленно выговорил я. - Закон разрешает их и церковь тоже. Будь в этом что-нибудь аморальное, они бы не допустили. Даже медики не возражают. - Я замолчал, а она все смотрела так же печально. Почти без всякой надежды я спросил: - Я чего-нибудь не понимаю?
- Я и сама не понимаю…
Тогда я решился:
- Я сегодня буду ночевать тут, в деревне, в своей берлоге. А утром прямо поеду на тренировку. Всю эту неделю я манкировал своими обязанностями…
Она выпрямилась, отбросив мою руку.
- Нет! Приезжай ко мне.
- Не могу. Не могу я больше!
Она встала и подошла к окну. Я не видел выражения ее лица.
- Это ультиматум? - спросила она потрясенно. - Или я выхожу за тебя замуж, или ты исчезнешь насовсем?
- Если и ультиматум, то невольный, - запротестовал я. - Но так дольше продолжаться не может.
- До этого уикэнда вообще не было никакой проблемы. Во всяком случае в отношении меня. Ты был чем-то запретным… вроде устриц, которых мой организм не принимает. Чем-то очень заманчивым, но недозволенным. А сейчас… сейчас все так, будто у меня возникла страсть к устрицам. И я в жуткой растерянности.
- Иди сюда, - настойчиво позвал я. Она подошла и снова опустилась на сено рядом со мной. Я взял ее за руку. - Ну, а других препятствий нет, чтобы выйти за меня? - Я затаил дыхание.
- Нет, - ответила она просто, без колебаний и раздумий на этот раз.
Я повернулся к ней, поднял к себе ее лицо и поцеловал - нежно, любовно.
Губы ее задрожали, но она не напрягалась и не отстранялась слепо, как неделю назад. И я подумал - если за семь дней могли произойти такие перемены… Значит, я не проиграл. Откинулся на сено, держа Джоан за руку, и улыбнулся ей.
- Все будет хорошо…
Она удивленно посмотрела на меня, уголки ее губ дрогнули.
- Я тебе верю, потому что не встречала человека более решительного. Ты всегда был таким. Тебе все равно, какой ценой достанется победа… Возьми участие в скачке в прошлую субботу. Или устройство этой западни. Или то, как ты провел целую неделю рядом со мной… Но я постараюсь, - уже более серьезно закончила она, - не заставлять тебя ждать чересчур долго.
Мы сидели на сене и разговаривали так спокойно, будто ничего не случилось - кроме чуда, открывшего человеку возможность надежно устроить свое будущее. И того, что рука Джоан лежала в моей руке и она не хотела убирать ее.
Время шло к назначенному часу.
- Я почти надеюсь, что он не приедет, - сказала она. - Этих писем было бы вполне достаточно.
- Ты не забудешь опустить их?
- Я хочу, чтобы ты разрешил мне остаться.
Я отрицательно покачал головой. Мы все сидели и смотрели на ворота. Минутная стрелка на моих часах уже миновала одиннадцать.
Пять минут двенадцатого. Десять минут…
- А вдруг он что-то заподозрил и узнал, что никакая Дорис Джонс не живет в домике смотрителя.
- Нет оснований для подозрений, - объяснил я. - Ведь в субботу к концу телеинтервью со мной он явно не знал, что попался. Джеймс и Тик-Ток обещали молчать пока про отравленный сахар. И уж Кемп-Лор не упустит возможности выяснить такую сокрушительную подробность, как подбадривающие таблетки… Так что явится, не беспокойся.
Четверть двенадцатого.
У меня напряглись все мускулы, будто я всем телом слушал, не едет ли он. Я попытался расслабиться. Бывают пробки на дорогах, аварии, объезды. Дорога дальняя, и он легко мог ошибиться, рассчитывая время.
Двадцать минут двенадцатого.
Джоан вздохнула. Мы молчали уже минут десять.
В полдвенадцатого она снова сказала:
- Нет, не приедет он…
Я не ответил.
Лишь в одиннадцать тридцать пять блестящий кремовый нос "астона-мартина" остановился у ворот, и Морис Кемп-Лор вышел. Он потянулся - устал от долгого сидения за рулем - и оглядел коттедж. В каждом движении чувствовалась аристократическая осанка.
- Послушай, какой он красивый! - выдохнула Джоан мне в ухо. - Какие рыцарские черты! На телеэкране он попроще. Когда человек выглядит таким благородным, трудно представить, какое зло он творит.
- Ему тридцать три. А Нерон умер в двадцать девять.
Кемп-Лор открыл калитку, прошел через двор и постучал в дверь.
Мы встали. Джоан стряхнула с юбки сено, перевела дыхание и, слегка улыбнувшись мне, неторопливо вышла в холл. Я последовал за нею и прислонился к стене, чтобы быть прикрытым дверью, когда она откроется.
Джоан облизала губы.
- Давай! - шепнул я.
Она отперла дверь.
- Миссис Джонс? - произнес медовый голос. - Простите, я немного опоздал.
- Входите, мистер Кемп-Лор. Так уж приятно видеть вас. - Оттенок кокни снова отчетливо прозвучал в ее голосе.
- Взаимно, - сказал он, подлаживаясь.
Джоан отступила в сторону шага на два, и Кемп-Лор оказался в холле.
Захлопнув дверь ногой, я схватил его сзади за локти, оттянув их назад и одновременно подталкивая его вперед. Джоан открыла дверь комнаты, где стояла Застежка. И я изо всех сил пнул его ногой в зад. Он пролетел внутрь и растянулся на соломе вниз лицом. Я щелчком запер дверь, в которую тут же начал дубасить Кемп-Лор.
- Выпустите меня! - кричал он. - Вы соображаете, что делаете?
- Тебя он не видел, - тихо сказала Джоан.
- Ну и пусть остается в неведении, пока я отвезу тебя к поезду в Ньюбери.
- А можно его так оставить?
- Я скоро вернусь, - пообещал я. - Поехали.
Прежде чем отвезти ее, я отогнал машину Кемп-Лора с дороги - чтобы она скрылась за кустами. Меньше всего я хотел, чтобы какой-нибудь любопытный местный житель сунулся в дом, выяснять в чем дело. Отвезя Джоан на станцию, я прямиком вернулся назад - двадцать минут туда, двадцать обратно. И снова упрятал машину в кустах.
Спокойным шагом я обогнул коттедж.
Руки Кемп-Лора, просунутые сквозь оконные переплеты, вцепились в решетку из труб. Он яростно тряс их, но они и не шелохнулись.
Увидев меня, он сразу прекратил попытки. И гнев на его лице сменился отчаянным удивлением.
- А кого вы ожидали тут встретить? - спросил я.
- Не понимаю, что происходит. Какая-то проклятая дура заперла меня здесь примерно час назад и укатила. Вы можете меня выпустить? Быстрее. - У него посвистывало в горле при вздохе. - Здесь лошадь, а у меня от них астма.
- Да. - Я не тронулся с места. - Это все знают.
Теперь, наконец, до него дошло. Глаза его расширились.
- Это вы… втолкнули меня…
- Я.
Он уставился на меня сквозь решетку.
- Вы нарочно посадили меня вместе с лошадью? - повысил он голос.
- Именно так, - согласился я.
- Но почему?! - вскричал он. Должно быть, он уже и сам знал ответ, потому что повторил шепотом: - Почему?
- У вас будет полчасика, чтобы поразмыслить над этим.
Я повернулся и пошел прочь.
- Нет! - закричал он. - У меня приступ астмы! Выпустите меня сейчас же!
Я вернулся и постоял у самого окна. Он дышал с присвистом, но еще не распустил галстук и не расстегнул воротничка. Так что ничего страшного.
- У вас, наверное, есть лекарство.
- Я его принял. Но оно не помогает, когда лошадь так близко. Выпустите меня.
- Стойте у окна и дышите свежим воздухом.
- Здесь холодно, - взмолился он. - Здесь просто ледник!
- Возможно. Но вам-то хорошо… вы хоть можете двигаться, чтобы согреться. И у вас куртка… К тому же я не выливал вам на голову трех ведер ледяной воды.
Он задохнулся. И тут-то начал понимать, что ему не удастся спастись из своей тюрьмы легко и просто.
Во всяком случае, когда я вернулся к нему через полчаса, он уже не считал, что я заманил его из Лондона, чтобы освободить после первой же жалобы.
Он свирепо отгонял от себя Застежку, которая дружелюбно клала морду ему на плечо.
- Уберите ее от меня, - завопил он, - она не отстает!
Он вцепился одной рукой в решетку, а другой отбивался от лошади.
- Если вы не будете так шуметь, она вернется к своему сену.
Он сверкнул глазами, и лицо исказилось от ярости, ненависти и страха.
Он расстегнул воротничок рубашки и распустил галстук.
Я положил коробку сахару на подоконник.
- Бросьте ей немного сахару. Действуйте, - добавил я, увидев, что он колеблется. - Этот сахар не отравлен.
Он вздернул голову, и я с горечью посмотрел ему прямо в глаза.
- Двадцать восемь лошадей, начиная с Трущобы. Двадцать восемь сонных кляч! И каждая получала перед скачками сахар из ваших рук.
Он схватил коробку, рывком открыл ее и рассыпал сахар на сено. Застежка последовала за ним, опустила голову и начала хрустеть. Задыхаясь, он вернулся к окну.
- Тебе это так не пройдет! Ты попадешь в тюрьму! Уж я послежу, чтобы тебя хорошенько измарали!
- Поберегите дыхание, - оборвал его я. - Я многое собираюсь сказать. И если захотите после этого жаловаться в полицию - пожалуйста.
- Ты попадешь за решетку так быстро, что и опомниться не успеешь! И говори побыстрее, что у тебя там…
- Ну, это займет некоторое время, - медленно выговорил я.
- Ты должен выпустить меня в два тридцать. В пять у меня репетиция.
Я улыбнулся.
- Это не случайность, что сегодня пятница.
У него отвалилась челюсть.
- Передача… - начал он.
- Обойдется без вас, - договорил я.
- Но вы не можете… - закричал он, - не можете этого сделать!
- Почему?
- Это же… это же телевидение! Миллионы людей ждут мою передачу.
- Значит, миллионы людей будут разочарованы.
Он замолчал, пытаясь взять себя в руки. И снова начал:
- Ну ладно… - Он судорожно вздохнул. - Если вы меня выпустите, чтобы успеть на репетицию, я не стану сообщать в полицию. Забудем об этом.
- Лучше успокойтесь и выслушайте меня. Вам трудно поверить, что я ни в грош не ставлю ваше влияние и ту ложную славу, какую вы приобрели у английской публики. Так же как и вашу ослепительную алчность. Все это фальшь, фальшь и обман. А под всем этим прячется болезненная зависть, бессилие и злоба. Злоба человеконенавистника. Вы дважды преступник - вы наживаетесь на нас и нас же губите! Но я ни за что не узнал бы этого, не отрави вы двадцать восемь лошадей, на которых я должен был скакать. И не тверди при этом коварно всем и каждому, что я потерял кураж, струсил. Что я уже не работник и меня пора выбросить на свалку, как охапку лежалой соломы. Так что можете потратить этот день на размышления, отчего вы пропустили сегодня свою передачу.
Он стоял неподвижно, с бледным, внезапно вспотевшим лицом.
- Вы так и сделаете?.. - прошептал он.
- Конечно.
- Нет! Нет, вы не можете! Вы же скакали на Образце… Вы должны дать мне провести передачу.
- Больше вы не будете вести никаких передач. Ни сегодня, ни когда-нибудь еще. Я вызвал вас сюда не для того, чтобы свести личные счеты. Хотя, не буду отрицать, в прошлую пятницу я готов был убить вас. Но я вызвал вас ради Арта Мэтьюза и Питера Клуни, и Грэнта Олдфилда. Ради Дэнни Хигса и Ингерсола - ради всех жокеев, которых вам удалось выбить из седла. Всеми способами вы старались, чтобы они потеряли работу. А теперь вы потеряете свою.
Впервые этот краснобай утратил дар речи. Губы шевелились, но он не мог издать ни звука. У него запали глаза, нижняя челюсть отвисла, на щеках образовались впадины. Трудно было узнать в нем прежнего красавчика и сердцееда.
Я вынул из кармана большой конверт, адресованный ему, и просунул сквозь решетку.
- Прочтите!
Он вытащил бумаги и прочел их дважды. Очень внимательно. По лицу его было видно: он сразу понял, какой это удар. Впадины на щеках стали глубже.
- Это фотокопии. Другие экземпляры разосланы старшине распорядителей, вашему начальству в телекомпании, а также некоторым другим заинтересованным лицам. Они получат все это завтра утром. И уже не станут удивляться, почему вы не явились сегодня на передачу.
Он все еще был не в силах ни слова вымолвить: руки его судорожно тряслись.
Я подал ему сквозь решетку свернутый рисунок - его портрет, нарисованный Джоан. И это было еще одним ударом.
- Я точно знаю, чем вы занимались. Большое неудобство, когда тебя знают все. Особенно, если совершаешь неблаговидные поступки, вроде установки старого "ягуара" поперек дороги Питеру Клуни.
Он отдернул голову, будто от удара. Но я заметил спокойно:
- Контролер в Челтенхэме нашел нас "хорошенькой". - Я улыбнулся: сейчас он вовсе не был "хорошеньким". - А что касается "ягуара", то можно проследить, откуда он взялся. Нужно только объявить его номер в торговых бюллетенях… найти его бывшего владельца… и так далее. Неохота пачкаться, по правде говоря, но возможно вполне. И если понадобится, я это сделаю. - У него забилась жилка на щеке, а я продолжал: - Большинство гнусных слухов распускали для вас Корин Келлар и Джон Баллертон. Вы знали, что они готовы повторять за вами любую пакость. Но, думаю, вы достаточно знаете Корина - он не из верных друзей. Когда содержание письма, которое он получит утром, дойдет до его умишка предателя, да к тому же он обнаружит, что все вокруг тоже получили такие письма, - уж он-то извергнет самую сокрушительную правду о вас. Например, выдаст вашу подлую роль в самоубийстве Арта Мэтьюза! Уж его-то не остановить! Так что будет только справедливо, если и вы испытаете на себе хоть малую долю тех страданий, которым по вашей злой воле подверглись остальные.
Наконец он заговорил, уже не заботясь о том, какие при этом делает признания.
- Как вы все это узнали? - спросил он недоверчиво. - В прошлую пятницу вы ничего не могли видеть…
- В прошлую пятницу я уже знал все. Знал, на что вы пошли, чтобы уничтожить Питера Клуни. И знал, что даже не боитесь приступа астмы, отравляя моих лошадей. И знал, что моя скачка на Ботве обозлила вас. Может быть, вам небезынтересно будет узнать, что Джеймс Эксминстер не случайно выбил сахар у вас из рук и раздавил его. Я просил его об этом. И объяснил, какими преступными делами вы занимаетесь. Так что в прошлую пятницу мне не нужно было видеть, чтобы узнать вас… Нет никого другого, кому бы так хотелось вывести меня из строя.
Он издал сдавленный стон и повернулся ко мне спиной, в отчаянии опустив голову на руки. Но мне не было его жаль. Я вошел в дом и снова уселся на сене. Без четверти два. Впереди еще длинный день.
Кемп-Лор пытался звать через окно на помощь, но никто не откликнулся. Потом он снова взялся за дверь - но с той стороны не было ручки. А выломать дверь он тоже не мог - она слишком массивна. Застежку шум обеспокоил, и она стала бить копытом об пол. И Кемп-Лор истерически закричал, чтобы я выпустил, выпустил, выпустил его!
Джоан больше всего боялась, что у него начнется серьезный приступ астмы. Но пока у него хватает дыхания так вопить - он вне опасности. Так что я сидел и слушал без сожалений.
Время тянулось медленно. А я лежал на сене и мечтал, как женюсь на Джоан.
Примерно часов в пять он замолк надолго. Я встал, обошел вокруг и заглянул в окно. Он лежал на соломе у самой двери и не шевелился. Я встревожился и решил проверить - в порядке ли он. Вернулся в дом и отпер висячий замок. Дверь открылась внутрь, и Застежка, подняв голову, приветствовала меня тихим ржанием.
Кемп-Лор был жив. Я наклонился над ним, чтобы убедиться, сильный ли у него приступ. Но мне не удалось даже пульс пощупать. Как только я опустился около него на колено, он подскочил и набросился на меня. Я потерял равновесие и растянулся на полу, а он рывком кинулся к двери. Мне удалось схватить его за ногу, мелькнувшую у моего лица, и рвануть назад. Он повалился на меня, и мы покатились к Застежке. Я пытался прижать его к полу, а он боролся, как тигр, стремясь освободиться. Кобыла испугалась и стала жаться к стене. А мы оказались у нее между ног, под брюхом. Она осторожно переступила через нас и осмотрительно направилась к входной двери.
Руки Кемп-Лора вцепились в мое запястье, и это здорово мне мешало. Большей боли он причинить мне не мог. Но и я был слишком близко, чтобы нанести сильный удар. Тем более, что мне все время приходилось уклоняться от его кулаков.