Вернувшись к своему месту, не обнаружил пиджака. Огляделся. Оказывается, его рассматривали двое сидящих на нарах довольно крепких молодца и комментировали вслух свою неожиданную находку.
Никольский подошел к ним, вежливо извинился и взял свой пиджак.
- А этот еще откуда? - послышался сбоку сиплый голос. - Что-то мне эта личность незнакома!
Никольский повернулся, чтобы идти на свое место, но его остановила за плечо чья-то крепкая рука. И она же потянула к себе пиджак. Пришлось обернуться. Какой-то молодой человек с откровенным недоумением уставился на него.
- Ты кто такой? - спросил скороговоркой. - Тебя кто сюда звал? Или ты закона не знаешь? Кося, - молодой обернулся к напарнику, - он, оказывается, закона не знает. Научи его. А я подскажу, если чего забудешь.
Еще один крепыш лениво поднялся и медленно шагнул к Никольскому. Но Евгений Николаевич тоже ведь не зря жил на свете и кое-что необходимое мужчине в экстремальных ситуациях усвоил из постоянных уроков Арсеньича. И потому, когда крепкий кулак молодого вдруг обрушился ему в лицо, успел уйти в сторону, а сам молодец рухнул, нарвавшись на такой же силы встречный хук. Другое не рассчитал Никольский - здесь он был не в честном бою, один на один, а одиноким волком против стаи. На него одновременно, словно по чьей-то команде, бросилось с десяток человек, и с этой дикой сворой справиться он, конечно, не мог. Он сумел отшвырнуть одного-другого, но его задавили, прижали лицом к полу и стали обрабатывать ногами, целясь в основном по печени. Шум свалки и крики достигли ушей надзирателя.
Он степенно вошел в камеру и гаркнул:
- А ну прекратить, сейчас в карцер отправлю!
Потом подошел к лежащему на полу Никольскому, приподнял его за шиворот.
- А, новенький! Что с ним?
-Дак ведь, гражданин начальник, закона не знал человек, полез на верхние-то нары, а там и так трое сидят, а он давай права качать, ну и упал сверху-то, носом ушибся, ничего, гражданин начальник, поживет с нами, поумнеет, куда денется, верно, гражданин начальник?
Никольский между тем медленно, чувствуя сильную боль под ребрами, поднялся с пола, огляделся, увидел свой пиджак на соседних нарах и забрал его.
- Иди на место, - толкнул его в спину надзиратель. - Почему драка, отвечай?
- Они ж все объяснили. - Никольский нашел в себе силы криво усмехнуться разбитыми губами.
- Смотри мне, - пригрозил тюремщик, - будешь драки затевать, живо в карцер угодишь!
Никольский обмыл лицо, прижал к губам мокрый носовой платок и вернулся на нары. Сосед сидел, привалившись к стене спиной, и с явной насмешкой наблюдал за Никольским,
- Да, - заметил он наконец, - все бы ты сделал правильно, если бы не полез в гущу. Ну ничего, не горюй, здесь всякий урок - впрок. С крещеньицем тебя, значит, Женя.
Никольский оторопел.
A-а... откуда вы меня знаете? - только и смог произнести, шепелявя быстро вспухающими губами. В это время из дальнего конца камеры крикнули:
- Барон, отдай нам мужичка! Нам во как "петушок" нужен! Душа истосковалась! А, Барон?
Сосед только молча махнул рукой: заткнитесь, мол.
- Понятно! - крикнули снова. - Себе приберег! Давай пользуйся, мы не жадные! Потом оставь, что не жалко! - И дружный лошадиный какой-то гогот.
- Чего им от вас надо? - спросил Никольский.
Сосед засмеялся.
- А это им не от меня, а от тебя надо. Истосковались мужички, вот их на липкое и потянуло. А тут ты со своими претензиями. Вот и повод есть: и похоть свою удовлетворить, и тебе твое место указать. Ох, озорники!
- Это что же... - У Никольского потемнело в глазах. - Вы говорите, что они хотят меня?..
- Вот именно, - просто подтвердил сосед, и эта простота окончательно добила Никольского.
Он слышал всякие рассказы, читал, конечно, но представить себя жертвой мужеложства! Видимо, оценив его состояние, сосед небрежно хлопнул Никольского по плечу:
- Ничего, не боись, как говорится. Перебьются! Эй, Сипатый! - крикнул "озорникам". - Я этого мужичка в свою семью взял! Все слышали? - Там, вдали, похоже, недовольно загудели. - Ну вот, теперь порядок. - Сосед пятерней взлохматил свои буйные переросшие кудри и снова повернулся к Никольскому. - Ладно уж, не стану тебя томить. Давай по новой знакомиться. Черт его дери, никогда не угадаешь, где соседа встретишь... Так ты, Женя, не узнал меня?
-Никольский стал внимательно разглядывать парня. Что-то очень знакомое было в нем, но старое, давно, кажется, забытое. Может быть, видел. Но где, когда? Смотрел, вспоминал, а парень, мягко посмеиваясь, отчего лицо его становилось каким-то кротким, умиротворенным, ждал и не торопился с помощью.
- Ну ладно, - не выдержал наконец, - с вами, товарищ академик, все понятно.
Академик! Вот оно! Так его звали в школе, дразнили, другими словами, если это слово подходило под обидную дразнилку.
Но кто ж его так звал? Да еще с очень похожей интонацией!
Вспомнил: Игорь Брагин! Но нет, не может быть, чтобы перед ним здесь, в тюремной камере, сидел Игорь, известный врач, хирург, эстет, умница... Но кто же тогда?
Парень, вероятно, понял, что Никольский очень близок к разгадке, но никогда не хватит у него сил перейти через одну невидимую границу - границу своего возраста.
- Да Валька я. Или, если хочешь, Валентин Михайлович Брагин. Меньшой твоего школьного дружка братец. И чтоб окончательно поставить точку, добавлю: вор в законе и вечный позор бывшей родной семьи.
- Валька... А что с тобой случилось? Почему?
- Ну вот видишь, и ты туда же... А сам здесь чего делаешь? На курорт приехал, да? "Петухом" давно не был? - В Валькиных словах зазвучала неподдельная злость.
Валя, - ринулся смягчать ситуацию Никольский, - ты же меня неправильно понял. Я тебе все расскажу, и ты... не будешь иметь ко мне претензий, честное слово! Я же никого вообще не хотел обижать... А тем более - тебя. Ну прости, если обидел, - Никольский как-то обреченно пожал плечами, и Валентин Брагин, он же Барон, понял, что неожиданный знакомый говорил вполне искренне.
- Да я не обижаюсь, - буркнул Брагин. - Ну ладно, давай начинай все по порядку. Тут, Женя, необходимо знать и уважать законы камеры, иначе часу не проживешь. Ну вот, к примеру, если хочешь на парашу, беги сейчас, пока свободно. Но как только жратву принесут, хоть в собственные штаны клади, к параше ни на шаг. Этикет тут такой, понимаешь? - И он так ловко показал это плавным движением рук, что Никольский, впервые, может быть, за все дни, проведенные в тюрьме, весело рассмеялся.
- Ну а еще чего нельзя делать? Расскажи. Я ж в одиночке сидел больше двух недель, в Лефортове. Кто научит-то?
- И-их, мать! - покачал головой Брагин. - Это за что ж тебе честь-то такая высокая выпала? Да это ж действительно - курорт. Книжки, поди, читать давали, да? Простыни чистые?
Никольский вздохнул и покачал головой.
- И простыни были, и баня, и книжку одну дали, когда я им хай устроил. Но еще и жуткое, Валя, одиночество было, от которого ум за разум заходит. Не дай тебе Бог испытать... Тут хоть люди, обрадовался, когда вошел, а вон что вышло...
- Люди, - согласился Брагин. -Убийцы, грабители, воры, хулиганы, и даже я - рэкетир. Ну не в том, обиходном смысле, сам понимаешь, который с бабки трешку выколачивает. Но тем не менее. Так что резвая здесь компания, а все - люди, вот тут ты прав, Женя... Ну рассказывай, какая статья.
Ты знаешь, - усмехнулся Никольский, - когда ты меня еще на рассвете спросил, я подумал мельком, что вот наконец появится возможность бедой поделиться, но спать так хотелось, что уснул, едва голову положил на подушку. Надо ж, как повезло! И ты - Валька! Ни в жизнь бы не узнал, честное слово. Как она нас всех меняет... А насчет статьи... Я ведь и сам путем не знаю. Следователь - какая-то сволочь, то одно говорит, то другое.
И стал Никольский со всеми подробностями, ничего не утаивая, рассказывать Брагину - человеку в тюремных делах опытному, поскольку вот эта отсидка уже третьей у него была, - все свои мытарства. Начиная с того времени, как из туполевской конторы ушел, в бизнес кинулся, дом построил. Про то рассказал, какие подножки ему компаньоны ставили, как он их обходил, делая ответные ходы, как, наконец, "Нару" организовал и в результате загремел на нары - в прямом смысле.
И ведь интересная выходила история. Никольский даже сам не ожидал, что сможет рассказывать с такой массой забытых уже подробностей. А Брагин внимательно слушал и с дотошностью опытнейшего адвоката задавал уточняющие вопросы, требуя более четкого и определенного ответа. Когда Никольский удивлялся, зачем ему это, своих забот, что ли, мало, Валька усмехался и подмигивал. Это не мне надо, говорил, а тебе самому. Чтоб в твоей собственной башке полная ясность ситуации была, эх ты, товарищ академик. И таким родным вдруг повеяло на Никольского. Как-то, помнится, рассказал об этом прозвище своем школьном Арсеньичу, и тот изредка, если бывал в очень благодушном настроении, тоже величал его академиком. Конечно, никаких академических званий Никольский не имел, хотя, останься он у туполевцев еще на годик-другой, спокойно бы выдвинули. Но...
Больше всего насторожило и обеспокоило Брагина то обстоятельство, что Никольскому до сих пор не предъявили обвинения, не разрешают встреч с адвокатом и родней.
О новой своей родне тоже рассказал Вальке Никольский. Это было подобно тому, как встречаются в ночном купе двое дальних пассажиров, делятся своими мыслями и биографиями без всякого стеснения, ибо понимают, завтра дороги их разбегутся и больше не пересекутся никогда. И вот это состояние встречи-прощания, оно нараспашку открывает душу, и если что-то прячет в себе, то на таком глубоком дне, куда и сам-то человек предпочитает не заглядывать.
О Татьяне рассказал Брагину, и тот даже заметно позавидовал. И это было очень приятно Никольскому.
Незаметно прошел обед, а они все разговаривали. Вечернего чаю попили, настало время сна, а Никольский все не мог замолчать, словно торопился выговориться за две недели молчания.
Перед самым уже вечерним шмоном, то есть проверкой с обыском камеры, Никольский вдруг вспомнил свою утреннюю обиду и, как бы невзначай, спросил Брагина: что ж он, если сразу, как утверждает, узнал его, не вмешался и не защитил, когда напали уголовники? Валька усмехнулся и покрутил головой: нет, сказал, все-таки сколько интеллигента ни учи, он так неучем в тюремных законах и останется. Во-первых, когда он отправился справедливость устанавливать, Брагин на параше сидел. Тут не вскочишь и не побежишь, без порток-то. Во-вторых, так, как поступил Никольский, дела в камере не делаются. Здесь есть свои авторитеты, свои правила, свой суд. А он сам полез, как дурак, права качать, не зная и не умея, урок на драку вызвал. Вот и получил. До смерти его никто бы не забил, но для долгой памяти такие вещи полезны. И, кстати, когда Брагин увидел, что мужики перебирать в азарте стали, он же такой шум устроил, что сразу контролер прибежал. Тюрьма- это своя хорошо регламентированная жизнь. Вот, к примеру, нынешний начальник Орехов, он по образованию музыкант, а в Бутырке полтора десятка лет, даже больше. И он с большим уважением относится к ворам в законе, потому что понимает правильно: тюрьму на штыках не удержишь. А воры, зная, что тюрьма все равно будет жить по своим законам, всегда готовы помочь держать здесь порядок. И когда жрать было совсем нечего, сюда стали возить целыми партиями и тушенку, и сигареты, и чай, и сахар, причем многое с воли шло и от воров, как же своих-то не поддержать! Так начальник все это приказал принимать и - в камеры, а себе ни вот столечко! Зато уж и не было никогда в Бутырке беспредела, как во многих других изоляторах.
Много совершенно неожиданного для себя вынес Никольский из такой "ознакомительной" лекции Валентина Брагина.
Но конечно, самым страшным и позорным, и от этого никуда не уйти, оставалось то, что в камерах Бутырки содержалось вдвое и втрое больше народу, чем полагалось по всем далеко не милостивым к подследственным нормам. И сами камеры не ремонтировались, наверное, лет уже сто. Вот это и есть главный беспредел, а зеки - имеются тут и такие, что сидят по году и больше в ожидании суда, - свои закон чтут... И контролеры это тоже знают.
- Так что завтра с утра, - завершил свой рассказ Валентин, - займемся передачей на волю некоторых сведений о тебе.
- А что, разве можно отсюда послать весточку? - изумился Никольский.
- Вот увидишь, - многозначительно подмигнул Брагин.
В эту ночь Никольский, может быть, впервые за все время, проведенное в заключении, спал спокойно. Брагин, как старшему по возрасту, великодушно уступил Никольскому место у стенки, а сам улегся с краю.
- Я теперь у тебя тут действительно как за каменной стеной, - горько пошутил Никольский.
- Спи давай, - откликнулся Валентин и добавил: - Запомни, все, что я тебе рассказывал, все, что ты уже видел и еще увидишь, ты никогда не видел и ничего не знаешь. Понял? Это тоже закон.
А утром Барон развернул свою деятельность.
- У тебя еще остались сигареты? - спросил у Никольского. Вчера они много курили.
- Есть, - Никольский протянул ему пачку с пятком сигарет.
- Все не надо, дай две.
Забрав их. Барон ушел в дальний конец камеры, где сидел Сипатый. Он долго там о чем-то совещался, а когда возвратился, держал в руке небольшой клочок бумаги и совсем миниатюрный огрызок карандаша. Откуда-то достал острую белую пластинку металла и старательно и экономно заточил грифель.
- Что это? - поинтересовался Никольский и взял посмотреть пластинку.
- Это классическая штучка, - улыбнулся Брагин,- давняя память, не раз выручала. Ложки знаешь почему у нас такие странные? А у них черенки отламывают и затачивают на камне, вот и получаются такие лезвия. Давай депешу сочинять.
Он аккуратно исписал кусочек бумаги печатными буковками, а в конце поставил номер телефона Арсеньича, по которому депеша из Бутырки и будет передана.
Он снова ушел к Сипатому, и один из парней полез к узкому окошку, забранному решеткой. Стекло было разбито, вероятно тоже лет сто назад. Парень там повозился и слез на свое место, а Брагин вернулся и потер ладони.
- Все, - сказал, - дело сделано. Теперь, если твой Арсеньич на месте, к вечеру получит от тебя известие. Значит, жди вызова к следователю.
- Так просто? - удивился Никольский.
- Совсем не просто. Но система, я ж тебе говорил, отработана, хохол передал на ниточке в камеру под нами, те - ниже, а там есть люди которые ждут и передадут на волю. Так и пойдет к адресату. Позвонят, прочитают, что мы написали.
Действительно просто, думал Никольский. Ибо здесь существует непонятное свое братство, если это можно так назвать. Поганое, кровавое, мстительное - и все-таки братство...
Про себя же Валентин рассказывал неохотно: наверное, у него не было этой безумной жажды выговориться. Или просто не хотел он обременять и так доведенного тюрьмой до ручки Никольского еще и своими проблемами. Единственное, о чем он рассказал, это о последнем своем проколе, из-за которого оказался тут.
Вообще-то он специализировался, если так можно говорить, на продаже оружия, имел прочные связи и с ижевскими, и с тульскими оружейниками. Мир воюет, никуда от этого не денешься. И, как известно, не рогатками. Большие партии оружия готовы немедленно купить и прибалты, и приднестровцы, и в кавказском регионе. А так как законных путей (приехал и приобрел, что тебе надо) не существует - масса препятствий, условий и прочего, - приходится организовывать незаконную поставку. И в этом заинтересованы все, в первую очередь сами оружейники. Вот Брагин и организовал своеобразный мост, по которому в одну сторону идет оружие, а обратно - валютные средства. У всех навар, и все довольны. Но бывают и срывы. Один крупный деятель взял партию автоматов для вывоза, куда, это его личное дело, а с валютой наколол. Потянул, раз попросил обождать, другой, поняли, что он просто им головы дурит. Пришлось идти за долгом. А он, не будь дурак, свою игру затеял, с контрразведчиками снюхался. Гости явились, а их всех, голубчиков, и повязали крутые ребятки. Промолчать не каждый сумеет, да и не захочет, если тебе умелец к яйцам паяльную лампу поднесет. Вот так и вышли они на Брагина. А теперь по статье за вымогательство, есть такая, сто сорок восьмая, три года светит. Как организатору, стало быть.
- Ну ничего, - пообещал, глядя в пространство, Брагин, - игра еще не кончилась. А у Барона память крепкая. Да и в колонии горбатиться охоты особой не имею. А вернусь - разберемся.
Шли дни. Брагина вызывали на допросы, он уходил, возвращался, приносил с воли передачи, делился с Никольским. А о Никольском словно забыли.
- Так бывает, - говорил Валентин, - когда эти суки хотят на тебе крест поставить и не знают как.
- А может, мне голодовку объявить? - с надеждой спросил Никольский.
- А что даст? Ну поголодаешь, через неделю-другую до них, может, дойдет. Увезут они тебя в психушку на освидетельствование. Они тебя пару месяцев продержат и психотропными всякими нашпигуют. Будешь и не мужик, и не теленок. А польза какая? Обратно же и привезут.
- Ну так какой же выход?
Ждать и не психовать. Они уже и так против тебя все законы нарушили. И если твой адвокат, как ты говоришь, мужик с мозгами, он в этой ситуации вполне может тебя вынуть отсюда под подписку о невыезде. А это! - Он пренебрежительно махнул рукой. - Сотрясение воздуха. Ты, главное, не срывайся, нервы береги. Не исключено, что мы с тобой еще на воле рюмочку разопьем, в память так сказать...
- Послушай, Валька, - вдруг оживился Никольский. - А эти лагерные... Ну начальники колоний, или как их там, они взятки берут?
- А кто их не берет? Это смотря по какому поводу.
- Ну... а он может за хорошие деньги освободить каким-то образом из-под стражи?
- Да кто ж ему это позволит! Жень, ты что, с луны свалился?
- Есть же другие варианты. Скажем, побег. Кто-то не заметил. Взыскание получил. А заодно хорошую сумму. Что ему важнее - сумма или страх перед наказанием?
- Ну во-первых, смотря какая сумма...
- А любая. Что на это скажешь?
- Жень, ты что, миллионер? Монте-Кристо?
- Ну, вашу мать... - Никольский даже глаза закатил oт возмущения. - Вы что все, других книжек в детстве не читали? При чем здесь Монте-Кристо? Объясни!
- A-а, значит, не я первый... Понятно, товарищ академик! Ты что, вправду богатый человек?
- Ну богатый, очень богатый, какая тебе разница, если мы оба на одних нарах сидим? Ты назови сумму.
- Жень, ты пойми меня, я сам человек не очень бедный, должен понимать. Но боюсь, что всех моих денег в данный момент не хватит.
- А сколько надо? Десять миллионов, тридцать?
- Чего, рублей?
- Да долларов, Господи!
Брагин задумался, потом посмотрел на Никольского с каким-то непонятным юмором.
Я думаю, Жень, там за глаза одного, - он показал палец, - вполне достаточно. Но ведь деньги - это еще не все.