- Ушел от хвоста, наглого такого, пришлось даже правила на переезде железнодорожном нарушать. Серый теперь был "жигуль". Кажется, ребята, нас стали пасти всерьез... Да, а картотека, скажу я вам, у деда весьма интересная. Я там много чего навыписывал. Только вот не пойму, зачем она ему. Польза-то какая? Один вред. Вот Никольский, например, был у него и всю картотеку видел. А зачем она ему? Беспредельщиков для Барона искал? Да, кстати, Слава, спроси мать-начальницу, она не забыла про Пермь? Следователя в колонию послать... Не бездельничай, позвони, а то от моих просьб она скоро взвоет.
Слава послушно набрал номер Романовой. Но не успел и рта открыть, как Романова, похоже, вылила на него столько, что бедный Грязнов из рыжего превратился в бледного - прямо на глазах.
Турецкий, не совсем понимая, о чем идет речь, сказал негромко Залесскому, чтоб не мешать Славе:
- Я сейчас не хочу рассказывать подробно, чтоб потом не повторяться. А Костя освободится - у него какое-то очередное совещание по путчистам, - и изложу со всеми деталями, ладно?
- Да я же с ней сам договорился! - раненым лосем заревел Грязнов. - Клянусь тебе, лично! - И почему-то посмотрел на Турецкого. - На возьми, требует... - И как-то потерянно протянул Саше трубку.
- Слушай, юрист, - без обиняков начала Шурочка. - Ты когда-нибудь свою бабу приструнишь или нет? Шо у нее за вечные номера?! Договорились железно, что она будет ждать парня и без него никуда ни ногой! Он прибыл тютелька в тютельку, звонит, стучит, никого, хоть ты тресни! Мне звонит! Шо делать? А я знаю? Сиди, говорю, как дурак, на ступеньках, жди неизвестно чего! Вот он и сидит! Третий час! И у него, конечно, больше никаких других дел нет! Ну шо ты молчишь? Разберешься, наконец, со своей дурищей?!
- Шурочка... - только и мог выдавить из себя Турецкий. - Это не просто так... Это беда случилась! Лечу туда, пулей лечу!
- Летун... - пробурчала она и положила трубку.
Он домчался до дома в рекордно короткое время: в лучшие дни так не получалось. Взлетел по лестнице и уже на четвертом этаже увидел выше, на подоконнике, парня, обреченно глядящего в окно.
- Ты - Маслов? Федор? Я - Турецкий. Что тут было?
Федор начал рассказывать. Пока говорил, они поднялись к двери, Саша открыл ее, и они вошли в квартиру.
Все на своих местах, никаких следов борьбы, не было лишь привычных Иркиных нот в черной папке, сумочки и зеленой кофты на вешалке. Значит, она, не дождавшись, все-таки умчалась по своим идиотским делам! Господи, за что ты наказание такое придумал! Надо же, какая зараза!
Саша готов был сию минуту растерзать, разодрать на куски эту упрямую стервозу и каждый, причем обязательно отдельно, вышвырнуть в мусоропровод...
- Тогда я, может, поеду? - уныло поинтересовался Федор.
- Да, конечно, - закивал Турецкий, - извини, старик, я все Романовой объясню. Не обижайся, видишь, я сам в каком состоянии? Убивать иx надо за такие фортели...
Маслов улыбнулся, кивнул подбадривающе и вышел, прикрыв дверь.
Турецкий налил в чашку холодной заварки и одним глотком выпил. Надо позвонить, объясниться... Там ведь тоже все на нервах...
Он подошел к аппарату, чтобы снять трубку, но телефонный звонок опередил его.
Понятно, сказал Турецкий сам себе, сейчас я ей все скажу. Только спокойствие. Звонок повторился. Он снял трубку я почти елейным тоном сказал:
- Я понял, это ты, Ира.
- Я не Ирина, - ответил грубоватый мужской бас. - Успокойся, Турецкий.
- Кто это? - механически задал вопрос Саша, хотя уже знал ответ.
- У тебя хватит телефонного провода до кухонного окна?
- А тебе-то зачем?
- Не мне, - покровительственно усмехнулся голос, - тебе.
- Не знаю.
- Ну так узнай! Возьми аппарат да подойди.
Турецкий, не понимая, что с ним происходит и почему он беспрекословно выполняет команды какого-то наглеца убийцы, тем не менее взял аппарат с тумбочки в прихожей и пошел на кухню. Провода хватило.
- Ну вот видишь, как раз... А теперь гляди в окно. Серый "жигуль" знаком?
- Вижу...
- Вот я выхожу и машу тебе рукой, гляди!
Из машины вышел плотный, коренастый мужчина с телефонной трубкой в руке и лениво махнул дважды ладонью.
- Ты увидел, молодец, я тебя тоже. Хорошо катаешься. А теперь слушай внимательно. Горелов мне сказал, что тебя у него интересовало, понял? Да не бойся, не гони волну, живой он. Еще тебя переживет. Так вот сообщаю тебе, легавый, не нравится мне твой интерес, понял? Не слышу!
- А мне ты не нравишься, ну и что из этого? - Саша вгляделся в этого человека и вспомнил того, что видел вчера мельком: собачку маленькую вел на поводке! Точно! Да ведь это ж и есть Барон!
- Не та музыка пошла, легавый. Значит, мотай на ус: девка твоя у меня сейчас. Лично для меня ты никакой опасности не представляешь. Поэтому условия мои такие: ты полностью и навсегда оставляешь в покое Никольского, который ни по какой статье не проходит, это я тебе авторитетно заявляю. Есть охота, ищи тех, кто все это фуфло замочил, найдешь - зарплату тебе прибавят. А Никольского не трожь, я его в камере защитил и здесь в обиду не дам. Девка твоя будет гарантией. Сроку тебе отводится - ну два дня, больше не дам. Денег надо, добавлю капусты, хорошему человеку говна не жалко, - захохотал он. - Но гляди у меня, если попрешь рогами, сам понимаешь, мужское дело нехитрое, а молодцы у меня на подбор, и крепко им твоя Иринка приглянулась. Словом, гляди, после них тебе уже ничего не достанется. Все. Позвоню послезавтра утром. Скажешь свое слово.
Барон снова махнул рукой, сел в машину, и серые "Жигули" неспешно выехали со двора.
Телефон зазвонил снова. Турецкий машинально снял трубку, поднес к уху.
- Ну? - Это Грязнов. - С кем ты целый час трепался, нашлась, что ли?
- С Бароном.
- Ого... - протянул Грязнов. - Понятно. Тогда сиди, еду к тебе. Ничего до моего приезда не предпринимай, понял?
3
Неприятный разговор состоялся у Арсеньича с Ванюшей Подгорным.
Накануне вечером Наталья прибежала на дачу и нашла Кашина, попросила срочно зайти, Вася приехал, поговорить хочет. Арсеньичу этот разговор был совершенно ни к чему, но он согласился все-таки заглянуть к Наталье, чтобы не обострять отношений.
Кузьмин передал ему просьбу Подгорного. И вот теперь Арсеньич возвращался домой, как он называл дачу в Малаховке, поскольку жил у Никольского практически постоянно. Своя же квартира пустовала уже который год. Ни семьи, ни старых друзей. Да и были то в основном сослуживцы, знакомые и соратники по службе в Афганистане. Многие из них, если не большинство из оставшихся в живых, ушли в охранные службы, прибились к коммерческим структурам, зажили новой жизнью, где главным стало теперь не дружеское участие, а умение делать деньги. Растерялись, разорвались бывшие, казавшиеся крепкими связи.
Об этом и завел сразу речь Подгорный, едва они встретились в холле на Огарева, 6. Завел Ванюша Арсеньича в небольшой кабинетик на первом этаже, который больше напоминал комнату для допросов: стол, два стула, телефон да графин с водой на высоком сейфе - вот и вся казенная обстановка. Не хватало только магнитофона, спрятанного где-нибудь в ящике письменного стола. Впрочем, не исключено, что он уже работал.
Посетовав на то, что добрые старые отношения все чаще вспоминаются лишь на очередных похоронах, Ванюша заметил: пора, мол, и Арсеньичу к берегу прибиваться. Но надежному.
Таким берегом он назвал школу подготовки специалистов. И предложил Арсеньичу подумать о своем месте в ней. С таким опытом и умением цены ему не будет. Материальные всякие штуки - это само собой, не о них речь, главное - моральное, душевное, так сказать, удовлетворение. А охрана бизнесменов - это хоть и прибыльно на первых порах, но ненадежно. Уберут его, что будешь делать?..
Очень неприятным, тяжелым ветром повеяло от этих слов на Кашина.
Он возразил было, что у него пока нет никаких сомнений по поводу своего хозяина. Но внутреннее чувство подсказывало обратное. Законтачил Женя с этими уголовниками и теперь, похоже, увязал в их сетях все больше и глубже. Однако самое горькое, даже трагическое, заключалось в том, что Никольский, похоже, сам не хотел выбираться из этой зависимости. Да скажи он хотя бы единое слово, просто намекни, что надоела ему эта сволочь, и Арсеньич мгновенно ликвидировал бы всю эту уголовщину. Особенно Брагина, который, кажется, пользовался у Никольского особым расположением. Чем это диктовалось. Женя не говорил, но убедительно, а порой жестко просил Арсеньича не вмешиваться. А ведь какой был отличный, умный, деятельный мужик! Талантище! Гигант! Почему же он так легко, будто сплюнув с губы, пошел по криминальному пути следом за Брагиным? Неужели даже кратковременное пребывание в тюрьме может так сломать человека?..
А тут Ванюша еще подлил масла в огонь. Как понял его Кашин, объявил Подгорный беспощадную войну всему ворью в сфере бизнеса и финансов, а также уголовному миру, вернее, пока его жирующей верхушке - авторитетам, устанавливающим свой воровской закон и проникающим во все без исключения области жизни - от высокой политики до школьного воспитания. Не один, конечно, Ванюша объявил, были за его спиной какие-то очень мощные силы, которым надоел беспредел в стране.
И с этой целью создано и успешно функционирует специальное подразделение, которое выполняет все поручения, касающиеся ликвидации преступников, какие бы посты в государственной, финансовой, хозяйственной или уголовной иерархии они ни занимали. Вот и Кузьмин уже привлечен. Активно работает. А если примеры нужны, как они действуют, пожалуйста, - тот же Тарасюк в Лондоне, Сучков - в Москве. Дела только последних дней.
Но ведь и у Подгорного методы утверждения порядка тоже криминальные. Чем же они лучше "благородной мести" того же Никольского? - думал Кашин. Нет, не готов был он принять эту программу. Душа не разделяла той уверенности в собственной правоте, которую излучал Подгорный. Так и ответил Арсеньич на предложение своего старого товарища. И конечно, видел он, не могло это понравиться Ванюше, строившему, очевидно, какие- то свои планы на сотрудничестве с Кашиным.
Перед расставанием он сказал, что разговор был сугубо личным, никаких претензий к нему не имеет, но и условия остаются прежними, то есть: да - да, нет - разбежались.
И уже провожая, на улице, хлопнул дружески по плечу и сказал:
- Уголовщины вокруг тебя многовато, тезка.
- Да ты-то откуда знаешь? - сам того не ожидая, вспыхнул Арсеньич.
Не злись, знаю. А чтоб ты не мучился, скажу, но снова между нами: давно уже сидит у вас мой человек. Но ты его не ищи. Пусть пока посидит. А вот с теми, кого твой хозяин пригрел, да и с ним самим нам не по пути. Вопрос решенный.
- Ты же его совсем не знаешь! - теряя надежду, почти закричал Арсеньич.
- Значит, это ты его плохо знаешь. А у нас им целая служба занималась. Ошибки исключены... Ну гляди, может, успеешь передумать. Разбежались?
Арсеньич как-то опустошенно кивнул.
Хлопнули по традиции по рукам и расстались.
Неужели приговор уже подписан?.. Что можно успеть сделать, что изменить, как убедить Женю, какими силами? Даже в Татьяне не видел Арсеньич такой силы...
Ехал он домой и перебирал в уме своих ребят: кто же из них? Ведь всех хорошо знал Арсеньич. Неужели снова ошибся? В ком? Ему теперь казалось, что именно этот вопрос стал главным.
Вид у Турецкого был весьма неприглядный. Воспаленные, покрасневшие глаза, растрепанные волосы спадали на лоб, наспех повязанный галстук, мятый воротничок рубашки - все говорило о бессонной ночи. Грязнов не поехал домой, остался с другом, и они почти до рассвета проговорили, пили кофе, накурились до одурения в поисках безопасных вариантов спасения Ирины и дальнейших действий.
Они догадывались, где ее могли спрятать похитители. Все сейчас, так или иначе, сходилось к Никольскому. Но от весьма недвусмысленных угроз Барона - это был, конечно, он, Саша не сомневался, - противно дрожали руки и башка переставала варить.
С этим они и прибыли к Меркулову. Тот уже ознакомился со всеми последними материалами и подтвердил самые худшие опасения Саши.
Рано утром из Дорохова, со станции, звонил Горелов, коротко рассказал о визите бандитов и заявил вполне официально, что в главаре он узнал Брагина по кличке Барон, а в картотеке нашел подтверждение, и теперь уже все сомнения отпали.
Костя позвонил Романовой и попросил о личном одолжении: послать к старику кого-нибудь из техотдела - починить ему телефонную проводку и поставить аппарат. Сегодня, к сожалению, все стало почти неразрешимой проблемой.
А затем Меркулов предложил снова вызвать Никольского для уточнения отдельных фактов, возникших во время прошлой беседы, и здесь предъявить ему постановление на проведение обыска у него в Малаховке на основании подозрений, связанных с похищением Ирины Фроловской, и ряда криминальных эпизодов, в которых так или иначе упоминалось его имя.
Отсюда же вместе с ним, но так, чтобы у него не было возможности предупредить соучастников преступления, выехать на дачу. Руководителем оперативно-следственной группы назначается Турецкий. Попросить Романову усилить группу вооруженными муровцами. И обязательно взять с собой Семена Семеновича Моисеева. Там, где дело касается сложной техники, он незаменим. Что же до ареста, то этот вопрос решится в процессе обыска.
На том и остановились.
Никольский приехал один, без охраны. Или ничего не боялся, или было уже на все наплевать. И внешне он заметно сдал по сравнению с прошлым разом, когда перед следователем предстал респектабельный, уверенный в себе бизнесмен высшего класса. Сейчас Никольский как бы приугас, движения лишились прежней четкости, потух проницательный взгляд. И вообще, он чем-то напоминал фаталиста, который окончательно решил для себя: будь что будет.
Ознакомившись с постановлением, небрежно кинул его на стол и с ожиданием взглянул на присутствующих.
- Ваше право, - негромко сказал он. - Ищите, не могу вам этого запретить. Хотите сейчас ехать? Пожалуйста. Моя машина у подъезда.
Очень не понравилась такая покорность Турецкому. Слишком спокоен был Никольский. Лицо его будто окаменело, исчезли даже живые интонации в голосе, он стал монотонным и невыразительным.
В "Волге" он сел на заднее сиденье - рядом с Турецким, Слава устроился рядом с водителем. Никольский откинул голову, закрыл глаза и не изменил позы до самого приезда на дачу. Оперативники следовали за ними в служебной "Волге" и "рафике".
Среди дачного персонала возникла растерянность. Это был уже второй обыск. Все помнили, чем закончился первый - тюрьмой для хозяина. Привели понятых, и группа немедленно приступила к работе, прочесывая каждый метр жилой площади и огромного участка. Но, как и в первый раз, обыск ничего существенного не давал, хотя длился уже добрых три часа.
Никольский сидел в кабинете за столом. Турецкий - напротив, наблюдая за тем, чтобы хозяин вдруг не выкинул какой-нибудь неожиданный фокус. Время от времени заходили Грязнов или Моисеев и негромко, для одного Саши, докладывали, что пока - пусто. Нигде никаких следов. Но они должны были быть обязательно.
Немногочисленная охрана принципиально отказывалась помогать: не знаем, не видели, не в курсе. Охранники лишь кивали на предупреждение об ответственности, но... разводили руками. Жили они в малаховском общежитии института физкультуры, на вопрос, где остальные, отвечали: на занятиях... отдыхают. Здесь сменная работа. Некоторые в Москве, в офисе, другие в отпусках, лето же...
Никольский тоже непробиваемо молчал. Лишь изредка вынужденно отвечал на те вопросы, на которые невозможно было не отвечать.
- Вы знакомы с Брагиным, имеющим кличку Барон?
- Был знаком.
Турецкий терпеливо и старательно, как первоклассник, все заносил в протокол допроса.
- Где вы познакомились?
- В тюремной камере.
- Встречались ли после выхода из тюрьмы?
- Нет.
- Почему он, похитив Фроловскую, поставил условием ее освобождения немедленное прекращение всяких дел против вас? Какие дела он имеет в виду?
- Спросите у него.
- Что вас с ним связывает? Откуда у уголовника такая странная забота о вас?
- На этот вопрос может ответить лишь он сам.
- Вам известно, что похищенная Ирина Фроловская - моя жена?
- Нет.
И так далее, все в том же духе. Никакой неприязни, только каменное спокойствие и равнодушие. А когда Саша изложил суть угроз Барона, не было никакой реакции, ни малейшего, чисто мужского сочувствия. Холодный булыжник!
Турецкий ставил вопросы иначе, но тут же упирался лбом в стену. Не собирался помогать следствию Никольский.
Ничего не дал и допрос только что вернувшегося из Москвы Кашина, начальника службы охраны "Нары". Этот просто подавленно молчал, то ли не понимая вопросов, то ли не желая отвечать ни на один из них.
Семен Семенович в буквальном смысле обнюхал и перетрогал руками все что мог в этом доме, но ничего не нашел.
Понимая безвыходность положения, Турецкий почувствовал, что вот-вот сорвется, и все силы направил лишь на то, чтобы сохранять спокойствие. Но и тянуть дальше с безрезультатным обыском становилось бессмысленно. Хотя интуитивно он ощущал, как вокруг него сгущается, концентрируется ложь, приобретая вполне материальные, давящие на виски и темя формы.
Нужно было немедленно что-то предпринять, найти кардинальное решение, взорвать эту атмосферу непроницаемого ледяного тумана. Но как?
Он поднялся, положил протокол допроса перед Никольским, застывшим в своем кресле, подобно массивному языческому богу.
Тот механически перелистал страницы, не читая, лишь ставя свои подписи, отбросил ручку и отодвинул от себя протокол - молча и отрешенно.
Турецкий позвал Грязнова и Моисеева, чтобы объявить им, что обыск закончен, для немедленного ареста Никольского он в настоящий момент не видит оснований, и поэтому можно сообщить группе, чтобы они сворачивались и заводили моторы.
- Отпускайте понятых, - закончил он.
Моисеев ушел. В кабинете остались трое - Никольский, Грязнов и Турецкий. Саша медленно и тщательно укладывал протокол в папку, будто нарочно тянул время. Никольский, явно никого не видя, смотрел прямо перед собой остановившимся взглядом. Слава переминался с ноги на ногу возле открытой двери кабинета. Далее он видел слабоосвещенный коридор и дверь, выходящую на веранду и во двор.
Турецкий, не желая еще уходить и тем наверняка испытывая хозяйское терпение, как бы вспоминал о чем-то необходимом, изображал на лице поиск ускользнувшей мысли, но, наконец, решился, махнул рукой, сунул папку под мышку и, взглянув на Никольского в упор, с глубоким сожалением и сочувствием, неожиданно изысканно щелкнул каблуками и отдал короткий кивок-поклон.
Расстались без единого слова. Впрочем, возможно, Никольский и не видел, не заметил его ухода.
Турецкий с Грязновым вышли твердыми шагами, Саша показал другу глазами на дверь в конце коридора, и Грязнов понял. Турецкий тут же нырнул за портьеру у двери кабинета, а Слава дошел до конца, отворил и хлопнул дверью и на цыпочках вернулся к нему, достав из-под мышки пистолет.
Минута прошла или больше, они не знали...
В кабинете стояла мертвая тишина.