- Не знаю, никогда раньше я не только не была суеверной, но и сколько-нибудь религиозной. Теперь же ощущаю, что неотвратимо скатываюсь к мистике. Тобой, советским атеистом, это будет восприниматься как нечто ужасное. Я не права?
- …Что случается с тобой крайне редко, - отшутился Власов.
- Я и это прощаю вам, генерал генералов, - доверчиво улыбнулась Хейди.
И, уже в который раз, Власов сказал себе: "А ведь эта женщина действительно влюблена в тебя! Независимо от того, произошло ваше знакомство случайно, лишь по дружеской услуге Штрик-Штрикфельдта, или же по замыслу каких-то чинов СД. Она влюблена в тебя почти так же, как ты влюблен в нее, и с этим придется считаться".
- "…И это"? Что именно? За мной числится еще что-то? Успел провиниться?
- Еще как!
- Уже после помолвки?
- К вашему счастью, мой генерал генералов, - игриво пощелкала Хейди кончиком языка, - вы провинились "до".
- Но уже после знакомства с вами?
- Конечно же, до него, иначе не состоялось бы и нашей помолвки.
- И оправдания, прощения не будет?
- Оправдание и прощение - совершенно разные понятия.
- Почему?
- Оправдать - еще не значит простить. Можно оправдывать поступки человека, но не прощать их, а можно простить, так и не оправдав.
- Интересная мысль, - едва слышно проговорил генерал, а про себя добавил: "После этой войны множество людей, в советской России живущих, смогут понять твое предательство, вот только многие ли из них смогут это предательство оправдать и простить?"
- Многое зависит еще и от того, в чем суть прегрешения, и способны ли мы подобные прегрешения прощать. - Хейди привстала на носках и потянулась к нему руками, губами, всем телом, словно бы пыталась не просто дотянуться до губ мужчины, но и воспарить вместе с ним над горным перевалом, над всей этой горной страной.
Они целовались долго и упоительно, словно прощались навсегда, или же, наоборот, вновь встретились, чтобы никогда больше не расставаться. И дарили они свои поцелуи, стоя на самом краю сыпучего обрыва - как могут целоваться только насмерть влюбленные самоубийцы, решившие уйти из жизни вот так: вместе, в объятиях; или как неисправимые фаталисты, твердо уверовавшие, что судьба превыше случая и превыше их бессмысленного бесстрашия.
- Но вы напрасно считаете, мой генерал генералов, что страстный поцелуй станет вашим оправданием.
- Не оправданием, а приговором.
- Что значительно ближе к истине.
Только теперь Андрей вдруг понял, что за намеками Хейди скрывается нечто более серьезное, нежели игривое дурачество. Чувствовалось, что женщина порывается сказать ему что-то очень важное, перейти к какому-то серьезному разговору, к которому она готовилась давно и ответственно.
Хейди и в самом деле резко как-то сомкнула у него на шее руки, еще на какое-то мгновение всмотрелась в его глаза, - предусмотрительно сняв перед этим его очки, - и, так же резко освободив мужчину, отошла к черневшему посреди поляны огражденному валунами кострищу.
- Сразу же после нашего с вами знакомства мне совершенно случайно - подчеркиваю: совершенно случайно - стало известно, что в плен вы сдались вместе с одной прелестной русской. Наврали, конечно?
- Почему же? Так оно и было.
- Вроде бы из простолюдинов, штабная повариха, но приближенная к вам, генерал генералов. Не в меру приближенная. Тоже наврали?
"Ну, началось! - возмутился про себя Власов, подозрительно долго протирая платочком и без того чистые стекла очков. - Нашла когда и о ком вспоминать! Узнала, видите ли, "совершенно случайно"! Сказала бы: "Из досье, которое мне предоставили лейб-гвардейцы из гестапо", - и весь разговор".
- В последние дни моих блужданий по лесу ко мне случайно прибилась небольшая группа окруженцев. Среди них была и штабная повариха. Потом одни погибли в стычках, другие рассеялись по лесам. В общем, все, конец, в стремени, да на рыс-сях…
- Все исчезли, а повариха почему-то осталась… - притворно вздохнула Хейди, артистично разводя руками.
- Все верно: повариха осталась.
- Это ж как надо было довоеваться командующему целой армией, чтобы все его солдаты разбежались? Чтобы из нескольких тысяч солдат не осталось ни одного, который бы решил до конца сражаться рядом с вами. Ни одного, даже адъютанта или какого-нибудь завалящегося штабного посыльного. И только до конца преданная генералу штабная повариха… Только она, как вы любите выражаться, генерал, "на р-рысях" примчалась к вам.
- Так случилось, и ничего тут не поделаешь. Кстати, только благодаря этой женщине мне удалось довольно долго скрываться от германских патрулей и карательных отрядов. А главное, не умереть от голода.
- А зачем вы скрывались от германских патрулей? К своим вы не прорывались, поскольку боялись их сильнее германцев. У германцев вас мог ожидать плен, а в НКВД вас ждала только пуля для бездарного, предавшего свою армию и свою родину генерала. Причем пуля по личному приказу Сталина. А подобный приказ "вождя всех времен и народов" для вас сам по себе страшнее пули. Опять ошибаюсь?
- Мне не понятна ваша агрессия, Хейди? Что произошло, на р-рысях?
Власов лукавил. На самом деле ему все было понятно. Прежде всего ему было понятно, что только сейчас, только в этой "сцене над обрывом" перед ним представала та, настоящая, Хейди, которой уже не нужно было играть кого-либо, кроме как саму себя, истинную. Сразу же исчезли и обращение "мой генерал генералов", и ее вера в него как в защитника Москвы; и восхищение им как создателем Русской освободительной армии.
Хейди-бонапартши больше не было; перед ним во всей своей оголенности представала озлобленная собственной подозрительностью, склочная, сволочная, готовая утопить его в своей собственной ревности баба. Зря, что не русская, а германская.
- В партизаны вы, генерал, тоже не подавались. Ведь могли же вы из остатков своих подразделений, из оставшихся в живых солдат и офицеров, причем даже из добровольцев, создать настоящий партизанский отряд. Наподобие тех, которые были созданы десятками советских офицеров, тоже оказавшихся в окружении. Однако вы этого не сделали.
- Не сделал, - упавшим голосом признал Власов. - Я много чего в те дни не сделал.
…Как признал генерал и то, что в эти минуты Хейди задавала те же вопросы, которые ему - живому или мертвому - будут задавать со временем тысячи других людей. В том числе и тех, что уцелели во время разгрома его армии.
- Тогда почему вы скрывались от германских патрулей? Какой в этом был смысл?
- Просто пытался спасти себя и ее.
- Спасти? Зачем?! Чтобы предстать перед командующим армейской группой "Север" и командующим 18-й армией вермахта генералом Линденманном в сопровождении штабной поварихи? Не имея при себе даже адъютанта? Хотите сказать, что у вас не нашлось для себя пистолета или какой-либо в лесах завалявшейся винтовки с последним патроном? И это говорит боевой генерал?! Понимаю, отправлять на смерть тысячи своих солдат, распинаясь при этом об исконной храбрости русского солдата и жертвах во имя родины - это одно, а самому решиться принять достойную смерть - это другое?
Если Хейди и решила умолкнуть, то лишь для того, чтобы выслушать своего пристыженного, обескураженного Андре. Вот только вел себя генерал-окруженец в эти минуты точно так же, как вел себя в последние дни гибели своей армии: не решаясь ни сдаться на милость победителя, ни прервать свой скорбный путь военного позора выстрелом чести.
Молчание его затягивалось, однако эсэс-вдова не собиралась торопить его.
- Так меня еще никто не допрашивал, - наконец пробормотал Власов.
- Вас еще вообще не допрашивали, бывший командарм. К сожалению, вы все еще не поняли этого. Генерал-полковник Линденманн вообще принял вас по-рыцарски как почетного гостя. В Винницком особом лагере для военнопленных вас не допрашивали, а, заискивая, вербовали. Для гестаповцев доступ к вам перекрыт Гиммлером, СД вас пока что не трогает, выжидая, как вы будете вести себя дальше.
- Вы правы, - бессильно сжал свои жилистые кулаки генерал, осознавая, что по-русски послать сейчас эту эсэс-вдову и уйти - он уже не в состоянии.
Разрыв с Биленберг вызвал бы настоящий горный обвал неприятностей, который привел бы к краху не только его самого как командарма РОА, но и создаваемой им армии. Все зашло слишком далеко. Эта германка, вероятно, единственная возможность установить хоть какое-то, хоть иллюзорное равновесие между безысходностью предателя России и столь же безысходной позой ее освободителя.
- Вы хоть помните, как ее звали, эту вашу повариху, наш непобедимый генерал?
- Да черт ее!.. - попытался было отмахнуться Власов, однако, наткнувшись на ироничный взгляд по-цыгански темных, прищуренных глаз Хейди, решил не рисковать. - Кажется, Марией. Какое это имеет значение? И вообще, может, хватит о ней.
- Так вот, напомню, что звали ее Марией Вороновой, - "В" у нее прозвучало как "Ф" и получилось "Форонофой", - теперь это уже установлено абсолютно точно. Я специально попросила своего знакомого из СД составить для меня небольшое досье этой… поварихи. Очень жаль, что не решилась спросить о ней сразу же, как только познакомились. Вернее, после того как узнала о существовании этой, как ее называли между собой офицеры в ставке командарма Власова, "походно-полевой генеральши", - поспешно уточнила эсэс-вдова. - Это сразу же облегчило бы поиски ее самой.
- Поиски кого?! Вы что, попросили сотрудников СД найти эту… Воронову?
- Представьте себе, мой генерал генералов. Только не "эту Воронову", а ту Воронову, которая до конца осталась верной вам в этих ваших русских болотах и которой вы обязаны спасением своей никчемной, с точки зрения офицерской чести, жизни.
- Но зачем вам это понадобилось?!
- Ответ вам прекрасно известен. Чтобы знать, что она собой представляет, и куда забросила ее судьба пленницы.
- Да на кой дьявол она вам нужна, Хейди?! После пленения мы с ней никогда больше не виделись.
- Только потому, что вы, мой генерал генералов, сами не смогли, или, точнее, не решились, отыскать ее. Что-то сдерживало вас, что-то смущало. Очевидно, собственная неопределенность в стане германского генералитета. К тому же опасались за ее жизнь. Побаивались, как бы ваш интерес к ней не погубил эту женщину.
- Понятно, теперь погубить ее решили вы, фрау Биленберг, - не заметил, как перешел на официальный тон Андрей, - Похвальное занятие.
- Я не давала повода так ополчаться против меня, Андре, - неожиданно мягко, почти вдумчиво, предупредила его СС-вдова. - Если хотите, могу организовать встречу с ней. Отдельный номер с луной в ночном окне не гарантирую, но засвидетельствовать свое почтение во время пятнадцатиминутной беседы - это вам будет позволено. Так что прикажете организовывать свидание?
- Не время сейчас об этом, не время, Хейди, - нервно потряс поднятыми вверх кулаками Власов. - Сейчас мне нужно думать о создании Русской освободительной армии. Причем мы уже, кажется, договорились, что РОА - это наша общая цель.
- Успокойтесь, генерал генералов, все, что было только что сказано нами, с нами же и остается. Не скрою, я безумно приревновала вас, открыв для себя, что, оказывается, я ужасно ревнивая. Своего убиенного мужа я никогда и ни к кому так не ревновала. Наоборот, время от времени ему самому давала основания ревновать меня. Впрочем, это уже иная тема, - уже совершенно миролюбиво молвила Хейди, направляясь назад к санаторию. - Однако не выплеснуть наружу всего того, что накопилось в оскорбленной женской душе, - я тоже не могла.
Почти всю дорогу назад они шли молча, однако Власов чувствовал, что в этом молчании угасают последние искры ссоры и возрождается примирение. А ведь еще несколько минут назад ему казалось, что ссора зашла слишком далеко и возвращение к былой идиллии невозможно.
- Мне бы не хотелось, чтобы эта женщина пострадала, - решился нарушить это молчание генерал Власов уже в нескольких метрах от главного корпуса санатория, совсем недавно переименованного в "Горную Франконию". - Причем совершенно невинно.
- Ну, не думаю, чтобы так уж невинно. Грех за ней все-таки водится.
- И все же прошу вас, Хейди…
- Не надо уговаривать, мой генерал генералов, - почти с нежностью произнесла германка. - Если бы я намеревалась казнить ее, то давно казнила бы. Пока же, наоборот, попросила своих друзей из СД и гестапо, насколько это возможно, облегчить ее участь.
4
Выйдя из отеля "Берлин", Фройнштаг зябко поежилась и осмотрелась. Справа и слева от входа, за широкими, едва различимыми отсюда белыми дорожными полосами, чернели ряды машин. Фары погашены, ни одного огонька в салонах. Пространство между стоянками тоже казалось безлюдным, и лишь слабо освещенная улица, начинающаяся за двумя неяркими фонарями, еще подавала кое-какие признаки обетованности. Однако унтерштурмфюрера СС она сейчас не интересовала.
В четырех кварталах от "Берлина", в небольшом особняке, притаившемся внутри огромного, подступающего к Дунаю, квартала, ее ждала девица по имени Юлиана, которая считалась "первой любовницей" предводителя местных фашистов Ференца Салаши. Лишь немногие знали, что под именем аристократической проститутки Юлианы с кличкой Юлиша скрывалась баронесса Юлиана фон Шемберг. Истинная аристократка по своей родословной и истинная проститутка по своему воспитанию и своим наклонностям.
Иное дело, что проституткой она была не то чтобы чрезмерно дорогой, но очень разборчивой, предпочитая видеть в своем ложе только аристократов, пусть даже безденежных и основательно разорившихся. И никто не мог заставить ее повести к себе на квартиру какого-то пройдоху-уголовника, сколько бы денег тот ни обещал выложить за "пламенную" ночь.
По просьбе обер-диверсанта рейха Фройнштаг обязательно должна была встретиться с ней, причем не только для того, чтобы немного посудачить о превратностях женской судьбы вообще и судьбы любовницы всякой знаменитости в частности. Руководителю диверсионной службы СД важно было знать, что собой представляет эта девица. А главное, Скорцени рассчитывал, что, подружившись, Фройнштаг и баронесса фон Шемберг станут агентами-связниками между ним и новоявленным "фюрером Венгрии".
- Представляю себе, сколько желчи вы умудритесь вылить на все мужское племя во время этих своих посиделок, - иронично заключил штурмбаннфюрер, благословляя ее на это свидание.
- Для этого вам следовало бы направить к ней одну из своих официальных любовниц, - ревниво огрызнулась Лилия.
- Что я и делаю.
Все их сексуальные страсти улеглись, и теперь они лежали в широкой старинной постели, в одной из явочных мюнхенских квартир, которые СД специально держала для того, чтобы в ней могли отсиживаться прибывающие из-за рубежа секретные агенты. Сюда же должны были доставлять захваченных дипломатов и прочих иностранцев для допросов, вербовки, а, если возникала такая необходимость, то и уничтожения. Для этого из квартиры имелся прямой ход в большое, в скальном грунте выдолбленное подземелье.
- Я к вашим официальным любовницам не принадлежу, - медленно, почти по слогам, объясняла ему Фройнштаг, после каждого слова впиваясь своим коготком в его широкую, выпуклую грудь.
Она лежала на животе, наискосок к Отто, упираясь подбородком в одно из его ребер. Это была любимая постсексуальная поза Фройнштаг, благодаря которой, в зависимости от "заслуг" мужчины, она могла, то ли благодарственно целовать его в грудь, то ли мстительно выпускать свои коготки. Что она сейчас и делала. Причем со всей возможной старательностью и со всем возможным сладострастием вампирши.
- Это вы так решили, Фройнштаг?
- Если иногда, исключительно из жалости к вам, я и позволяю себе прибегнуть к походному варианту интимных развлечений, - все глубже загоняла она коготок своего указательного пальца в тело обер-диверсанта рейха, - то вовсе не потому, что страдаю по вас.
- Что же тогда бросает вас в объятия этого неверного, шрамами изуродованного головореза? - Скорцени давно привык к коготкам Фройнштаг и воспринимал их как некое подобие массажа.
Эта женщина по-настоящему нравилась Отто. Иное дело, что она была не единственной, кто ему нравился. Однако ни с одной из них штурмбаннфюрер не провел столько благостных любовных ночей, ни с одной так не упивался женской плотью, как с Фройнштаг, - и никуда от этого не деться.
- Шрамы здесь ни при чем, - сразу же заметила Фройнштаг.
- Знаю, что к моим шрамам вы всегда относились трепетно, - сознался Скорцени. - В отличие от многих других женщин, которых эти телесные рубища то ли напрочь отталкивали, то ли заставляли брезгливо морщиться.
- Неужели случались и такие?! - притворно ужаснулась Лилия. - Не уважать такие шрамы! Какое неблагоразумие!
- А как вы объясняете свое собственное отношение к моим шрамам, Фройнштаг?
- Шрамы, Скорцени, - то единственное, что все еще осталось от вас.
- Шрамы - это все, что осталось от меня?! - буквально взревел Скорцени, однако попытку приподняться в постели, женщина пресекла самым решительным образом, буквально навалившись на него.
- Разве я осмелилась так сказать? - рассмеялась Лилия, продолжая удерживать его в постели.
В первые дни их знакомства, после сексуальных услад, Скорцени сразу же старался оставить постель, чтобы как можно скорее уйти. Но очень скоро Фройнштаг поняла, что это у него такое, чисто психологическое, отторжение, и стала постепенно приучать к тому, что, насладившись женщиной, не обязательно сразу же оставлять ее. Можно несколько минут полежать неподвижно, успокоиться, выйти из того, что одна знакомая Лилии медичка называла постсексуальным трансом, и потом спокойно поговорить.
Теперь Фройнштаг очень дорожила этими минутами, дорожила общением со своим "мужественным мужчиной". Ну а язвительность… Этого у нее не отнимешь, особенно когда накатывается чувство ревности. Когда оно буквально захлестывает.
- Не забывайтесь, Фройнштаг, - предупредил ее тем временем Скорцени. - Накажу не только как женщину, но и как подчиненного. Это ж надо придумать такое: единственное, что от меня осталось - это шрамы!
- …Что осталось от вас, но того, настоящего. Но ведь именно за это я и ценю ваши шрамы. Не вас, заметьте, а ваши шрамы. Кстати, я - одна из немногих женщин, которая знает, что на самом деле это шрамы не боевые, и что вы специально подставлялись в пьяной драке своим студенческим дружкам, чтобы, оставляя на вашем личике шрамы, они делали вас воинственнее.
По тому, как надолго умолк Скорцени, женщина поняла, что вторглась, буквально врубилась своими словесами в то святое из его гонора, во что вторгаться никому не позволено, даже ей. И теперь Фройнштаг оставалось лишь рассчитывать на снисхождение обер-диверсанта, зная, что в нескольких предыдущих случаях он действительно оказывался снисходительным, хотя тогда ее тоже слишком "заносило".
- Вы безжалостны, Фройнштаг, - камнедробильно взорвался он своим рокочущим басом. - Убийственно безжалостны.
- Но заметьте, что тайну появления ваших шрамов я не разглашаю, а сами шрамы чту, как обычно чтят ритуальные шрамы индейских вождей.
- Шрамы, которые вы оставляете на душах мужчин, всегда глубже и кровавее, нежели все те, которые они получают в боях и студенческих драках.
"Если у него хватило духу на столь сложную философскую руладу, значит, простил!" - коварно вычислила Фройнштаг, усмехаясь про себя. Уж она-то характер Скорцени знала.