- Достаточно будет тогда, когда вы станете говорить только от его имени. А не от имени кого бы то ни было другого, - упорно дожимала ее Фройнштаг.
- Так и будет.
- И еще одно. У меня сложилось впечатление, что у Салаши - своя партия и своя цель, а у вас - своя. Насколько я поняла, вы - сторонница возрождения Австро-Венгерской империи.
- Странно, что вы обратили на это внимание, - спокойно молвила баронесса.
- Салаши разве на эти ваши взгляды внимания не обращает?
- Всего лишь как на прихоть представительницы древнего австро-венгерского рода Шембергов.
- Который вместе с империей стремится возродить и династию Габсбургов, с коей ваш род давно породнен.
- И я этим горжусь.
Фройнштаг снисходительно пожала плечами:
- В нашем роду каждый привык гордиться тем, чего достиг лично он, а не его предки.
- Вы должны понять, что в кругах венгерской знати идея возрождения габсбургского трона становится все популярнее. Под его знаменами уже сформировалось влиятельное крыло оппозиции регента Хорти.
- Как и оппозиции главного его оппонента - Салаши.
Баронесса решила, что самое время опять наполнить бокалы.
- На таких нюансах политической ситуации в Венгрии акцентировать внимание у нас пока что не принято.
- Не принято пока что говорить о них открыто, публично, - уточнила Фройнштаг, - особенно за пределами имперского круга, во главе которого стоит ваш бывший муж граф Винклерн.
- Стоит ли портить такой прекрасный вечер на двоих упоминанием этого имени?
- Придется потерпеть, баронесса, поскольку речь идет о том самом графе Винклерне, которого его немногочисленные сторонники еще именуют эрцгерцогом Каринтийским. И вы знаете, почему его так именуют. Потому, что в свое время его отец был заражен весьма оригинальной идеей: создать отдельное Великое герцогство Каринтийское, по образцу княжества Люксембургского. О том самом графе, ради святой идеи которого вы решились на фиктивное расторжение брака, дабы не дискредитировать своим неаристократическим поведением имени графа; и на роль любовницы Салаши, которого в душе терпеть не можете.
- Вот это вас уже не касается, - наконец-то запротестовала секс-баронесса.
- Ошибаетесь, Юлиша. Действия возглавляемой вами и вашим бывшим мужем группы заговорщиков ведут к подрыву не только Венгрии, но и Германии, в состав которой входят сейчас исконные германские территории Австрии. К тому же ваша группа хотела бы видеть в составе империи и Баварию. Что же касается Салаши, то он вам понадобился только для того, чтобы с помощью его нилашистов свергнуть режим Хорти. Убрать затем самого Салаши - для вас уже не проблема.
Юлиша медленно процеживала вино сквозь сжатые зубы и неотрывно смотрела на Фройнштаг взглядом, преисполненным великосветского презрения. Это был взгляд холеной аристократки, пытающейся поставить на место некую плебейку, набравшуюся наглости судить о том, о чем судить ей не положено уже в силу ее низменного происхождения.
- Вообще-то я должна была бы сейчас же пристрелить вас, - неожиданно громко произнесла она, и тотчас же дверь, ведущая в соседнюю комнату, распахнулась.
Фройнштаг лишь мельком взглянула на возникших в ее проеме двух рослых, вооруженных пистолетами девиц и вновь предалась винопитию.
- Личная "лесбиянская гвардия" баронессы Юлиши, - невозмутимо констатировала она. - Эти, конечно, пристрелили бы.
- Не сомневайтесь.
- Если только вы решились бы на этот безумный шаг, после которого Скорцени приказал бы уничтожить не только вашего сына, единственного наследника сразу двух родов - Винклернов и Шембергов, - но и безжалостно истребить оба эти рода, включая тех, кто пережидает войну в каринтийском Клагенфурте, несостоявшейся столице Каринтийского герцогства; а также в Италии, Испании и Словении. Не говоря уже о том, что ни вы, ни ваша лесбиянская охрана отсюда уже не вышли бы. Нужны еще какие-то объяснения?
- Пошли вон, сексуальные недолизки, - буквально прорычала Юлиша, очевидно, расстроенная тем, что они не пристрелили Фройнштаг еще до того, как она выложила свои козыри.
- Вы меня огорчили, Юлиша, - покачала головой Фройнштаг и в мгновение ока выложила на стол свой вальтер. - Вы меня очень огорчили, - положила рядом миниатюрную, но достаточно мощную гранату, из тех, которые были разработаны умельцами из секретной лаборатории РСХА специально для разрешения подобных недоразумений. - Еще одна попытка шантажировать меня, и вы получаете пулю, а ваши секс-гвардейки гранату.
Юлиша побледнела и с полминуты неотрывно смотрела на пистолет, как обычно смотрят на оружие люди, уже однажды оружием пуганные, но в схватках еще не обстрелянные.
- Кажется, мы обе погорячились, - наконец произнесла она. - В такой ситуации лучше всего успокоиться и продолжить разговор.
- Но учтите, я предупреждаю только один раз.
Минута молчания, которой они почтили первую, неудавшуюся, часть своих переговоров, стала еще и минутой примирения.
- Нам известно, что под именем доктора Вольфа в отеле "Берлин" остановился Отто Скорцени, - взорвала эту паузу баронесса Шемберг, - однако не знаем, кто скрывается под именем его супруги.
- Сотрудница его управления, унтерштурмфюрер Фройнштаг, - не стала скрывать своего имени Лилия. - Она перед вами.
- Вот теперь можно провозгласить тост за наше знакомство, - спокойно отреагировала баронесса.
- Но, кроме вас, знать об этом имеет право только господин Салаши.
- Никто иной о нашей встрече никаких сведений не получит. Вы прибыли для того, чтобы помочь Салаши прийти к власти?
- Сначала мы хотим разобраться в ситуации.
- Это не ответ. Когда речь идет о перевороте, нужна ясность. Мы не хотим, чтобы команду Ференца Салаши постигла такая же участь, какая постигла полковника Штауффенберга во время недавнего путча против фюрера. Ошибки коллег следует учитывать.
- Ошибки наших общих врагов, баронесса. В данном случае это имеет принципиальное значение. И помните: если бы Штауффенбергу, Беку и другим предателям удалось устранить фюрера, ни о каком восхождении Салаши к вершинам трона не могло бы быть и речи. Единственное, на что он мог бы рассчитывать, так это на восхождение на эшафот, - уже откровенно дожимала ее Фройнштаг, давая понять, кто тут всего лишь любовница Салаши, а кто - сотрудник Главного управления имперской безопасности Германии. Разницу этой красотке уже пора было улавливать.
- Мы это понимаем.
- И все же постарайтесь передать Салаши, чтобы он прекратил поиски контактов с англичанами. Хорти мы, понятное дело, уберем, но из этого еще не следует, что обязательно остановим свой выбор на Салаши. Есть иная кандидатура. И вы знаете, кто это.
Фройнштаг и сама не знала, что это за мифическая кандидатура. То, что она сейчас несла в порыве диверсионного вдохновения, уже было ее отсебятиной. Однако фон Шемберг этого не уловила. Она буквально опешила от напористости и наглости германки и, не удержавшись, метнула взгляд на едва заметную дверь (не на ту, из которой, словно кукушки из часов, только что выскакивали лесбо-гвардейки), черневшую между двумя статуями рыцарей, облаченных в старинные доспехи.
Это ее слабоволие длилось всего лишь несколько мгновений. Но их оказалось достаточно, чтобы Фройнштаг поняла, что каждое ее слово не только записывается, но и напрямую прослушивается кем-то, кто притаился за узенькой черной дверью.
"Они тут и переговоры все еще ведут, как в средневековье, - презрительно ухмыльнулась унтерштурмфюрер. - Цивилизация не коснулась даже их разведки".
8
Войдя в номер, Власов увидел сидевшую спиной к нему женщину, показавшуюся совершенно незнакомой. Вальяжно откинувшись на спинку кресла, она пускала дым в потолок и так и не оглянулась - то ли не расслышала появления генерала, то ли не снизошла. Сразу же улавливалось что-то фальшивое уже в самой этой позе, которую вполне можно было назвать позой дешевой, но достаточно самонадеянной "ресторанной королевы на час".
Приближаясь к ней, Власов успел заметить: крашеные на германский манер - крученные и взбитые - волосы, закрепленные позолоченным гребнем; хромовые немецкие сапоги, черная юбка и зеленый офицерский китель с погонами лейтенанта вермахта.
Очевидно, Мария до конца намеревалась играть в абсолютное безразличие, дескать, приказали - я и пришла. Что дальше? Но стоило ей взглянуть на Власова, как сигара в руке воровато задрожала. Едва слышно ойкнув, женщина медленно, обрадованно глядя на генерала, поднялась.
- Господи, Андрей! Товарищ, то есть, я хотела сказать, господин генерал… - потянулась к нему руками, но сразу же одернула их. - Как же безбожно вы постарели!
В свою очередь Власов тоже - но лишь на какое-то мгновение - подался к ней, обнял… Однако Мария сразу же почувствовала, что это не то объятие, которым он много раз соблазнял ее там, на фронте. Что это не объятие истосковавшегося мужчины, а всего лишь оскорбительная для всякой заждавшейся женщины дань традиции: как-никак столько не виделись…
- Я все понимаю, - прошептала Мария, целуя его в гладкую, с немецкой аккуратностью выбритую шею (раньше-то он ее, щуплую, никогда толком не выбривал, всегда кустики волос торчали). - Меня предупредили.
- О чем предупредили, в стремени, да на рыс-сях? - он все же не удержался. Руки поползли по талии, ощупали вызывающе разбухшие бедра, а грудь уперлась в две мощные, по-русски ядреные груди.
"Как же она, мерзавка, расхорошела! Вот уж действительно русской бабе и плен не плен".
- О том предупредили, что у тебя здесь ихняя, из немок, - пробормотала Мария, - эсэсовка какая-то, в любовницах. Вроде бы даже родственница Гиммлера…
- Кто предупреждал?
- Да этот же твой, капитан-прибалтиец.
- И здесь успел! - незло проворчал Власов. - Послал же господь! Но то, что немка эта - родственница Гиммлера, он, ясное дело, слегка приврал. Для солидности, очевидно.
- Не приврал.
- Откуда знаешь?
- Она действительно является родственницей Гиммлера.
- Да перестань, сказки все это.
- Когда меня из разведшколы отпускали, заместитель начальника тоже сказал, что звонила фрау Биленберг, родственница Гиммлера. Только поэтому и отпустили.
- Надо же!
Власов растерянно умолк, и Воронова удивленно отстранилась от него:
- Неужели ты действительно не знал об этом? Или так, понтуешь?
- Если честно, не знал. Что в родственниках у нее один высокопоставленный офицер СД - это мне известно давно. А вот о Гиммлере почему-то все молчали.
- Скрывали, значит. Может, сам Гиммлер не велел этой Биленберг родством бахвалиться.
- Странно, что капитан этот мой, ну, Штрик-Штрикфельдт, не проговорился.
- Значит, не знал или невелено было. Не смей ругать его, слышишь!
Власов грустно усмехнулся.
- Не стану, - заверил он Марию, предлагая кресло по ту сторону низенького журнального столика.
- Чего улыбаешься?
- Вспомнил, как ты еще там, во 2-й ударной, за кого только могла, заступалась. Иногда меня это задевало: как-то оно так получалось, что судьбу майоров, и даже одного полковника, повариха решала.
- И даже одного генерал-лейтенанта, - напомнила ему бывшая штабная повариха. - Причем не один раз спасала. По всякому, как могла.
- Что правда - то правда.
- А если ничего не забыл, то вспомнишь, что и двоих солдатиков от скорого и неправедного суда-трибунала твоего, а значит, и от расстрела, тоже спасла.
- Вспомнить нам есть что, на рыс-сях. Но в любом случае за немку не сердись.
- Я все понимаю. Мужчина ты еще молодой. Но почему немка? Русских к тебе, что ли, не подпускают?
- Говори нормально, здесь не подслушивают. - Но ответил все так же, шепотом, в самое ухо: - Так надо было. Политика. Без этого не пробьешься.
- А представь себе, каково пришлось мне, грудастой русской бабе, - безо всякой горечи, уже смиренно, молвила Мария.
Это ее признание как-то сразу же поставило Андрея в равное положение с ней. Дало возможность почувствовать: все, больше обвинений и упреков не будет.
- Да уж могу себе представить…
- Нет-нет, ты не думай, по рукам, как другие, все равно не пошла, - сразу же спохватилась Мария. - Не скурвилась, до офицерского борделя не докатилась.
- И даже сама стала офицером, - поспешил увести ее от этой, крайне неприятной для них обоих, темы Власов. Поскольку сам он вдруг почувствовал: "А я вот скурвился! До самого что ни на есть борделя. И даже не офицерского. Но кому об этом расскажешь?"
- Тоже, кстати, благодаря твоей бабе-немке.
- Что-что ты сказала? - потянулся к ней через стол генерал.
- Что слышал. Баба твоя, эсэсовка, позвонила кому-то там из командиров, а затем, говорят, из штаба Гиммлера позвонили и, как видишь, из унтер-офицеров - сразу в лейтенанты. Все две недели назад.
Откинувшись на спинку кресла, Власов с минуту очумело смотрел на Воронову. Затем сорвал очки и, нервно протирая их, спросил:
- Слушай, ты ничего не путаешь, не придумываешь?
- Когда мы встретились, я тоже спросила, зачем она это сделала. Знаешь, что она, глядя на мои погоны, сказала? "Отныне пристрелю каждого, кто осмелится сказать, что у генерала Власова был роман с какой-то там поварихой. Все-таки с военнослужащей из офицеров - оно как-то пристойнее".
- Видно, я действительно недооцениваю эту свою эсэс-вдову. Оборотистая она.
- Я так поняла, что баба она по-настоящему мудрая. Другая на ее месте тут же загнала бы меня в концлагерь, а то и сразу в крематорий, а эта в лейтенанты вывела. Ты вот, командармом будучи, о чине моем не позаботился, а она… - Власов поиграл желваками и промолчал. - Все я понимаю, не слушай ты меня. Какие там чины, в этих проклятых волховских болотах?! А Хейди эта твоя… Не только мудрая, но и властная. Ты, генерал, держись за нее. Меня уже, считай, нет, а она всегда рядом. И больше тебе опереться в этой чертовой Германии не на кого.
- Вроде как благословляешь.
- Хвали Господа, что хоть есть кому благословить.
- Ты права, опереться мне, считай, больше не на кого. Все остальные так: кто от безысходности, кто из страха перед гибелью…
- Война. На ней всегда - кто как может.
- Где ты сейчас? В разведке?
- Вроде бы. Сама толком не пойму. Но обучение в разведшколе через месяц завершаю - это ясно. Оказалось, что у меня ко всему этому талант: и к стрельбе, и к ориентированию на местности и по радиоделу. А главное, я прошла через фронт и достаточно обстрелянная. Ну а туда, в советскую Россию, мне, как ты понимаешь, генерал, дороги уже нет. Как и тебе.
- Сейчас я формирую Русскую освободительную армию. Настоящую армию, из нескольких вполне боеспособных дивизий, а не то, что было раньше - отдельные роты да приданные вермахту батальоны.
- Слышала я о твоей армии, генерал, - безрадостно как-то сообщила Воронова. Командарму даже показалось, что молвила она это с явной иронией. Но поначалу он не придал этому значения.
- Немцы обещают позволить нам сформировать до десяти дивизий.
- Не думаю, что они решатся на такое. Боится Гитлер наших русских дивизий, где бы они ни находились. Что по ту, что по эту сторону - боится, и все тут.
- Это он раньше боялся, - нервно отреагировал Власов. - Раньше, понимаешь? Тогда у германца политика была иная, и виды на победу - тоже иные. Но теперь все изменилось. Теперь фюрер готов передать мне многих пленных, перебежчиков, даже часть остарбайтеров. И технику - тоже. Как только подготовку свою закончишь, к себе переведу.
- Нет. И не думай об этом!
- Что значит "нет", в стремени, да на рыс-сях?!
- Не пойду я к тебе, Власов. Как говорят, отходилось-отлюбилось.
- Если ты в этом смысле, то я не в любовницы тебя зову, если уж ты считаешь, что отходилось-отлюбилось. Кадрами у меня заниматься будешь, тогда уж о повышении в чине подумаем.
- Нет, Власов, не пытайся меня вербовать. Не пойду я во второй раз во "власовцы".
И опять генерала резануло это ее обращение - "Власов". Никогда раньше Мария к нему так не обращалась.
- Не пойму я тебя, Мария. Ведь теперь это уже будет наша, русская, армия! Куда ж тебе? Со своими, русскими, все же лучше.
- А мне и с теми, и с теми - по всякому бывает, - скабрезно ухмыльнулась Воронова, но, словно бы опомнившись, тотчас же согнала эту ухмылку. - Где свои, но те, что хуже чужих, и где чужие, с которыми еще кое-как можно ладить, - с этим мы, Власов, уже после войны разбираться будем. Да только хватит с меня новгородских да волховских болот, генерал, - еще жестче ответила Мария.
- Странно слышать такое от тебя, Воронова, - впервые за все время встречи назвал он ее по фамилии, как обычно называл в расположении армии, при посторонних.
Смуглолицая, широкоплечая, с округлившимися щеками, она представала сейчас перед генералом совершенно не той разбитной поварихой, которую он в свое время откровенно насиловал в сарайчике, на окраине какого-то лесного хуторка. Однако насильно Воронову пришлось брать только в первый раз, после этого она стала вести себя с такой прямотой и непосредственностью, словно они женаты уже много лет. В большинстве случаев она сама выбирала и время, и место, в котором можно было уединиться.
А поскольку сделать это в условиях штаба армии было непросто, случалось так, что они несколько раз рисковали быть застуканными на месте "преступления". Однако всякий раз Воронова вела себя на удивление храбро, а со временем оказалось, что ей попросту нравится отдаваться вот так, ежеминутно рискуя. Она словно бы не понимала, что рискует своей репутацией не она, а командарм, над боязливостью которого она еще и подтрунивала.