- В этом что-то есть… Послушай, Берн, а к чему им было связывать Ондердонка и прятать его в шкафу? Ну, допустим, его убили, чтоб завладеть картиной, но…
- Нелепое предположение. Ведь все остальное вроде бы на месте. Та, вторая картина тоже стоит целое состояние, однако же ее не взяли. И вообще не похоже, чтоб в квартире что-то искали.
- Может, кому-то понадобился именно Мондриан. Для какой-то особой цели.
- Какой же?
- Ну, скажем, освободить кота.
- Не думал об этом.
- Весь вопрос в том… Послушай, Берн, в следующий раз бери кофе только в кофейной, ладно?
- Ладно.
- Весь вопрос в том, к чему понадобилось связывать и запихивать его в шкаф. Чтоб тело как можно дольше не обнаружили, да? Но это же глупо.
- Не знаю.
- А эта, как ее, Андреа, она знала, что он в шкафу?
- Возможно. Не знаю.
- Вообще она весьма хладнокровная особа, верно? Одна в квартире, с трупом в шкафу, и тут неожиданно врывается взломщик, и что она делает? Валяется с ним на восточном ковре.
- Абиссинском, - уточнил я.
- Извини. Ну и что нам теперь делать, а, Берн? Что это нам дает?
- Не знаю.
- Ты не говорил в полиции об Андреа?
Я отрицательно помотал головой.
- Я им вообще ничего не говорил. Вряд ли она поможет составить мне алиби. Я мог бы, конечно, попробовать намекнуть им, что был в квартире Эпплинга как раз в то время, когда убили Ондердонка, но к чему бы это привело? Меня обвинили бы в еще одном преступлении. И потом, если б я даже показал им марки, все равно, это не доказательство, что я не убивал Ондердонка до или после ограбления коллекции Эпплинга. К тому же я не знаю ни ее имени, ни где она живет.
- Ты считаешь, что Андреа - не настоящее ее имя?
- Не знаю. Может, и нет.
- Но ведь ты можешь дать объявление в "Войс".
- Могу.
- Так в чем же дело?
- О, ну не знаю я, не знаю! - сказал я. - Кажется, она мне не безразлична, вот в чем.
- Ну, это понятно. Вряд ли ты бы стал валяться на ковре с человеком тебе неприятным.
- Да. И потом, знаешь, я подумал, что не прочь встретиться с ней еще раз. Нет, конечно, она замужняя женщина и все такое, и никакого будущего у нас нет, но я подумал…
- А ты, я смотрю, романтик.
- Э-э… да, Кэролайн. Наверное, ты права.
- Разве это плохо?
- Нет?
- Конечно нет! Я и сама такая же. А знаешь, вчера заходила Элисон. Мы встретились в городе, выпили, а потом я сказала, что мне должны позвонить по очень важному делу, и мы пошли домой. Я думала, что позвонят насчет кота, но так никто и не позвонил, и мы просто сидели, слушали музыку и болтали.
- И тебе наконец подфартило?
- Что ты, Берн! Я даже не пыталась. Просто посидели так тихо и уютненько, ну, ты меня понимаешь. Сам знаешь, каким несносным бывает Юби, к тому же он прямо совсем сбесился с тех пор, как пропал Арчи, так что ты думаешь? Он забрался к ней на колени, свернулся там клубочком и не слезал. И я рассказала ей об Арчи.
- О том, что он пропал?
- О том, что его украли. Вообще, все рассказала, Берн… Ну, просто не могла остановиться. Мне надо было выговориться.
- Понимаю.
- Романтика, - заметила она. - Именно благодаря ей и вращается земной шар, да, Берн?
- Есть такое мнение.
- Ты и Андреа, я и Элисон…
- Андреа ростом около пяти футов шести дюймов, - сказал я. - Стройная, с тонкой талией. Темные волосы до плеч, и она носит их завязанными в такие смешные хвостики.
- Элисон тоже стройная, но меньше ростом. В ней где-то пять футов четыре дюйма. А волосы у нее светло-каштановые и короткие, и она не пользуется ни губной помадой, ни лаком для ногтей.
- Еще бы она ими пользовалась, будучи политэкономической лесбиянкой. А вот Андреа пользуется лаком для ногтей. Правда, насчет помады не помню.
- Мы просто сравниваем внешность наших возлюбленных, да, Берн?
- Просто возникла одна идиотская идея, и я хочу убедиться, что она идиотская.
- Ты подумал, что это одна и та же девушка, да?
- Я же сказал, мысль идиотская.
- Нет, ты боишься признаться в своих чувствах, вот и все. Ведь у тебя уже давно ни с кем не было всерьез.
- Наверное.
- Знаешь, через много-много лет, - сказала она, - когда вы с Андреа будете совсем седыми и старенькими, будете сидеть и клевать носами где-нибудь у камина, вспоминать эти дни и тихонько посмеиваться. И ни один из вас не спросит, над чем это смеется другой, потому что между вами и так все будет ясно, без слов.
- Через много-много лет, - сказал я, - мы с тобой будем сидеть где-нибудь и попивать кофе, и один из нас вдруг пукнет, а второй не спросит, с чего это он, а сразу без слов все поймет и вспомнит об этой нашей беседе.
- И об этом поганом кофе, - добавила Кэролайн.
Глава 13
Когда я подошел к лавке, там надрывался телефон, но не успел я снять трубку, как он замолчал. Мне казалось, что, уходя, я просто захлопнул дверь, и она защелкнулась на автоматический замок, однако, по всей видимости, я все же повернул ключ на пару оборотов, и теперь мне пришлось немного повозиться с замком, что заняло какое-то время. Так что звонивший потерял терпение и повесил трубку прежде, чем я успел подойти к телефону. Я произнес слова, которые люди обычно произносят в подобных случаях, смысл их сводился к маловероятным комментариям относительно происхождения, сексуальной ориентации и особенностей питания (кого, спросите вы? Да никого в частности, так, вообще), а потом я вдруг увидел на полу доллар, наклонился и поднял его. Рядом лежала бумажка, а на ней карандашом было нацарапано, что это плата за три книжки с уличного столика.
Такое иногда случается. До сей поры ни один из подобных анонимных покупателей не был настолько честен, чтобы прибавить к этой сумме торговую наценку, и, если так пойдет и дальше, я, к стыду своему, окажусь невольным соучастником преступления. Я сунул доллар в карман и занял свое место за прилавком.
Телефон зазвонил снова. Я снял трубку и сказал:
- "Барнегат букс", доброе утро.
В ответ мужской голос, грубый и незнакомый, произнес:
- Мне нужна картина.
- Это книжный магазин, - сказал я.
- Не валяйте дурака. Мондриан у вас. И мне необходимо его забрать. Я хорошо заплачу.
- Не сомневаюсь, - ответил я. - Потому как, судя по голосу, человек вы кристально честный. Тем не менее, вас, по всей видимости, ввели в заблуждение, потому как предмета, о котором идет речь, у меня нет.
- Делайте что хотите, но окажите мне одну любезность: не продавайте ее никому, не предложив прежде мне.
- Весьма разумное предложение, - сказал я. - Но проблема в том, что я не знаю, как с вами связаться. Мне даже неизвестно, кто вы.
- Зато мне известно, кто вы, - ответил он. - И я знаю, где и как вас найти.
Это что, следовало понимать как угрозу? Я как раз размышлял над этим, когда в трубке раздался щелчок, и он отключился. Я опустил ее на рычаг и стал анализировать нашу беседу, пытаясь отыскать ключ и установить личность звонившего. Но даже если этот ключ и имелся, нащупать его никак не удавалось. По всей видимости, я впал при этом в некоторую рассеянность и не услышал, как отворилась дверь. А когда поднял глаза от прилавка, увидел, что к нему подходит женщина.
Хрупкая, похожая на птичку, с большими карими глазами и коротко подстриженными каштановыми волосами, и я сразу же узнал ее, только никак не мог вспомнить, где и когда видел. В одной руке она держала книгу, большой альбом по искусству, другую опустила на прилавок и сказала:
- Мистер Роденбарр?.. "Эвклиду одному доступно было узреть создание небесной красоты…"
- "Мисс Смит из Третьего Орегонского", - сказал я. - Но вы цитируете вовсе не Мэри Кэролайн Дэвис.
- Конечно нет. Это Эдна Винсент Миллей. И знаете, эти строки пришли мне на ум, когда я увидела вот это…
Она положила книгу на прилавок. Это было обзорное издание, посвященное современному изобразительному искусству и охватывающее период от импрессионистов до полной анархии наших дней. Открыта она была на цветной иллюстрации, изображающей абстрактное полотно с геометрическим рисунком. Черные вертикальные и горизонтальные линии делили белое полотно на квадраты и прямоугольники, несколько из них были окрашены в цвета основного спектра.
- Абсолютная, обнаженная красота чистой геометрии, - сказала она. - Или же чистая красота абсолютной геометрии, можно и так. Прямые углы, цвета основного спектра.
- Мондриан?
- Пит Мондриан. А что вы вообще знаете об этом человеке и его работах, мистер Роденбарр?
- Знаю, что он был выходцем из Голландии.
- Правильно, действительно, был. Родился в 1872 году в Амерсфорте. Начинал, если вы помните, как пейзажист, рисовал вполне натуралистические пейзажи. Затем нашел свой собственный стиль и все время совершенствовал его. Являлся одним из основоположников абстрактной живописи. Году в 1917-м, объединившись с Тео ван Дасбургом, Бартом ван дер Леком и еще несколькими художниками, основал движение под названием "Де Штиль". Мондриан свято верил, что прямой угол - есть суть и основа всего изображаемого, что вертикальные и горизонтальные линии, пересекаясь, делят пространство таким образом, что на основе этого можно сделать очень важные философские выводы.
И она продолжила в том же духе. Прочитала мне целую лекцию стоимостью в четыре доллара, причем с тем же жаром, с каким пару дней тому назад декламировала стихи о несчастной Смит.
- Первая выставка Пита Мондриана состоялась в Америке в 1926 году, - сказала она. - Четырнадцать лет спустя он сюда переедет. А в 1939 году Мондриан переселился в Британию, спасаясь от войны. Потом, когда люфтваффе начало бомбить Лондон, он приехал в Штаты, в Нью-Йорк. Этот город, знаете ли заворожил его. Эта четкая сеть улиц, пересекающихся под прямыми углами, это бесконечное движение. Здесь начался новый период в его творчестве, "буги-вуги". Вы удивлены?
- Сроду не думал, что он был еще и музыкантом.
- А он и не был музыкантом. Просто стиль его живописи изменился, вот в чем суть. Его вдохновляло уличное движение, поезда метро, пролетающие над головой, желтые такси, красные огни, биение пульса Манхэттена, джазовые ритмы. Возможно, вы знакомы с "Буги-вуги на Бродвее", одним из самых знаменитых его полотен. Оно выставлено в Музее современного искусства. Еще есть "Буги-вуги победы" и о… ну, словом, еще несколько.
В нескольких других музеях, подумал я, где им суждено остаться.
- Он умер 1 февраля 1944 года, не дожив шести недель до своего семидесятидвухлетия. Кажется, умер он от пневмонии.
- А вы, я смотрю, много о нем знаете.
Руки ее поднялись поправить шляпку, которая вовсе в том не нуждалась. Глаза смотрели куда-то в пространство, чуть выше и левее моего плеча.
- Когда я была маленькой девочкой, - ровным отрешенным тоном начала она, - мы каждое воскресенье ездили на обед к дедушке с бабушкой. Мои родители жили на Уайт-Плейн, и мы ехали через весь город на Ривер-Сайд, где у бабушки с дедушкой была огромная квартира с огромными окнами, выходящими на Гудзон. Именно в этой квартире жил какое-то время Мондриан, приехав в Нью-Йорк в 1940 году. А в столовой, над буфетом, висела его картина, оставленная в подарок.
- Понимаю.
- У каждого за столом было свое постоянное место, - сказала она и прикрыла глаза. - До сих пор отчетливо вижу эту комнату, длинный стол. На одном конце - дедушка, на том, что ближе к кухне, - бабушка. Дядя с тетей и моя младшая кузина - по одну сторону стола, мама, папа и я - по другую. И стоило мне поднять глаза и над головой кузины я видела Мондриана. Я смотрела на него почти каждое воскресенье на протяжении всего моего детства.
- Понимаю.
- Вы, наверное, удивляетесь, как это я помню такие вещи. Ведь дети так забывчивы. К тому же я никогда не видела самого художника. Он умер до моего рождения. Да и вообще ребенком я была не слишком восприимчива к изобразительному искусству. Но эта картина… она просто говорила со мной на каком-то своем, особом языке. - Легкая улыбка тронула ее губы при этом воспоминании. - Потом, поступив в художественную школу, я всегда стремилась рисовать геометрические абстракции. Другие девочки рисовали лошадей и деревья, я же все время изображала черные линии на белом фоне и раскрашивала квадратики красным, синим и желтым. Учителя просто не знали, что со мной делать, я же стремилась стать вторым Мондрианом.
- Вообще-то, - робко вставил я, - его стиль не выглядит слишком сложным для воспроизведения.
- Но сперва он очень тщательно все обдумывал, мистер Роденбарр.
- Да, конечно, само собой, но…
- И потом, эта простота обманчива. Все пропорции отличались невероятным совершенством.
- Понимаю.
- Сама я не обладаю художественным даром. Даже копиист из меня получился не самый блестящий. Да и амбиций, свойственных истинному художнику, у меня нет. - Слегка склонив головку набок, она испытующе заглянула мне в глаза. - Но та картина… она должна была стать моей, мистер Роденбарр.
- Вот как?
- Да. Дедушка обещал ее мне. Он никогда не был по-настоящему богатым человеком. Они с бабушкой жили вполне прилично, но не считались богачами. Думаю, он и представления не имел о том, сколько может стоить полотно Мондриана. Нет, он знал, что с чисто художественной точки зрения эта картина представляет ценность, но сомневаюсь, чтоб догадывался о коммерческой ее цене. Он никогда не коллекционировал предметы искусства, для него картина была просто подарком, памятью о добром друге, не более того. И он говорил, что после его смерти Мондриан перейдет мне.
- И не перешел?
- Видите ли, случилось так, что бабушка умерла первой. Подцепила какую-то инфекцию, не поддающуюся лечению антибиотиками, проболела месяц, а потом вдруг отказали почки. Родители пытались уговорить дедушку переехать к нам, но он отказался и остался на Ривер-Сайд. Нанял экономку, она вела хозяйство и жила в доме. Он так и не оправился после смерти бабушки и через год последовал за ней.
- А картина…
- Исчезла.
- Может, ее украла экономка?
- Да, было такое предположение. Было и другое. Отец считал, что картину забрал дядя. И, как мне кажется, дядя Билли думал то же самое об отце, и все они подозревали экономку и вели какие-то бесконечные разговоры о расследовании, но дело до него так, кажется, и не дошло. В конце концов семья пришла к выводу, что в доме произошло ограбление, потому что одновременно с картиной пропали и кое-какие другие вещи, в том числе свадебное столовое серебро. И потом, все же было проще и спокойнее списать на некоего анонимного грабителя, нежели продолжать подозревать друг друга.
- Полагаю, выплаты по страховке возместили потерю?
- О нет, только не за картину. Дедушка так и не застраховал ее. Ему просто в голову не пришло. Ведь в конечном счете картина не стоила ему ни цента, и потом, вряд ли он мог предвидеть, что ее украдут.
- Так значит, ее так и не нашли?
- Нет.
- Ясно.
- Время шло. Умер мой отец. Мама вышла замуж за другого и переехала на западное побережье. А Мондриан так и остался моим любимым художником, мистер Роденбарр… И всякий раз, глядя на его работы в Музее современного искусства или Гуггенхайма, я испытываю дрожь восторга. И еще тоску по моей утраченной картине, моему Мондриану, которого дед завещал мне. - Она выпрямила спину, пожала плечами. - Два года назад, - сказала она, - в галерее Вермильон состоялась ретроспективная выставка произведений Мондриана. Я, разумеется, пошла. Бродила от одной картины к другой затаив дыхание, и вдруг, мистер Роденбарр, сердце у меня так и остановилось. Потому что я узнала одну из картин. Это была моя картина.
- О!..
- Я была потрясена. Оглушена, ошарашена, сбита с толку. Это была моя картина, я узнала бы ее где угодно.
- Но ведь вы не видели ее целых десять лет, - мягко заметил я. - И потом, все работы Мондриана отмечены… э-э… неким сходством. Нет, я нисколько не умаляю достоинств этого гения, однако же…
- Это была моя картина!
- Ну, хорошо. Вам, конечно, видней.
- В течение долгих лет каждое воскресенье я сидела перед ней, смотрела на нее, перемешивала на тарелке зеленый горошек с картофельным пюре. Я…
- О, так вы тоже так делали? А знаете, что я еще придумывал? Я выстраивал из пюре маленький замок, сооружал вокруг него нечто вроде рва с соусом, затем брал кусочек моркови и воображал, что это лодка, а из зеленого горошка получались превосходные пушечные ядра. И еще мне страшно хотелось придумать, как бы катапультировать их в грудинку, но тут всегда вмешивалась мама, и игре наступал конец. Но как ваша картина оказалась в галерее Вермильон?
- Поступила туда на время выставки.
- Из музея?
- Из частной коллекции. Мистер Роденбарр, лично мне совершенно все равно, каким образом картина оказалась в частной коллекции и как попала на выставку. Я должна ее вернуть, вот и все. Она принадлежит мне по праву, и даже если б не принадлежала, так мне на это тоже наплевать. С тех пор как я увидела ее на выставке, меня преследует навязчивая идея. Я должна ее вернуть.
Все же интересно, подумал я, что же есть такое в этом самом Мондриане, от чего люди с неустойчивой психикой окончательно сходят с ума? Тот похититель (или похитительница?) кошек, тот мужчина с грубым голосом, звонивший по телефону, Ондердонк, убийца Ондердонка и вот теперь, наконец, эта нахальная маленькая дамочка. Да и вообще, кто, собственно, она такая?
- А собственно, - сказал я, - кто вы такая, позвольте узнать?
- Вы что, не слышали? Мой дедушка…
- Вы так и не назвали свое имя.
- Ах, имя!.. - протянула она и на какую-то долю секунды задумалась. - Элспет. Элспет Питерс.
- Красивое имя.
- Благодарю. Я…
- Вы, очевидно, считаете, это я выкрал картину из дома вашего дедушки много лет тому назад, да? О, я все понимаю, мисс Питерс. Вы купили книгу в моей лавке, и мое имя запало вам в голову. Затем вы прочитали или услышали нечто и узнали, что несколько лет тому назад, перед тем как стать владельцем букинистического магазина, я… э-э… вел преступный образ жизни. Вы сделали в уме и эту зарубку и затем…
- Я вовсе не считаю, что вы украли картину у деда.
- Вот как?
- Нет. Почему, собственно, я…
- Но…
- Нет, я просто подумала, что вором вполне могли быть вы. Хотя в то время вы, очевидно, были еще совсем мальчишкой, верно? Лично мне всегда казалось, что отец прав. Что это дядя Билли украл картину. Но очевидно, дядюшка Билли с тем же основанием приписывает эту кражу отцу. Ладно, как бы там ни было, но этот человек продал потом мою картину. И знаете, кто ее купил?
- Могу лишь догадываться.
- Уверена, что знаете.
- Дж. Маклендан Барлоу, да?
Она была явно удивлена и уставилась на меня огромными карими глазами. Я повторил имя, но оно, похоже, ей ничего не говорило.