Я не могу здесь перечислять все другие мои разногласия с ведущими советскими философами, нашедшие отражение в статье, но общий вывод приведу: у советской философии отсутствует нравственная основа, а значит, это не наука, а переложение обывательских взглядов на язык философских терминов. Позднее я конкретизировал свои взгляды по этим вопросам в статье "Философия краха, или Крах философии", напечатанную в первом (нулевом, пробном) номере философского журнала "Эпоха" и вызвавшую негодование в среде философов-профессионалов. Там я доказывал, что философия, зародившаяся первоначально в недрах религии, со временем выбросила ее, как кукушонок выбрасывает из гнезда птенцов приютившей его птицы. И в современном атеистическом обществе философия играет роль заменителя религии для неверующих.
В следующем году журнал "Москва" (в № 3) напечатал мою статью "На переломе" о нравственном смысле развития экономики и экономической науки. Ведь теперь речь должна идти о несравненно большем, чем увеличение производства, потому что на карту поставлена сама жизнь на планете, и не только в связи с угрозой ядерной войны. Мы можем сами положить конец собственному существованию, если не осознаем критического характера сложившегося положения, когда наша деятельность, выражаясь словами Маркса, подрывает сами основы всякого производства – землю и рабочего. Нам нужна программа оздоровления экономики. Почему же, при наличии целой армии экономистов, в том числе дивизии ученых, такой программы нет? И почему материальное благосостояние людей растет, а радости и дружелюбия в их жизни становится меньше, сами они стали более замкнутыми, эгоистичными, раздражительными? Статистики сообщают о росте добычи угля и выплавки стали, а вот насчет уровня человечности не говорят ничего, таких оценочных показателей не существует. А им и неоткуда взяться, потому что ведущие советские ученые-экономисты рассматривают человека только как рабочую силу. Но еще с глубокой древности известен закон духовной жизни: человек, достигнув определенного (исторически и социально обусловленного) уровня удовлетворения своих первичных материальных потребностей, должен, во избежание саморазрушения, переключать свои устремления на достижение духовных, облагораживающих личность, целей. Нарушение этого закона никогда не проходит без ущерба ни для отдельного человека, ни для общества, ни для всего человечества. Напомнил я и о том, что еще Аристотель различал экономику, как умение разумно устраивать хозяйство, и хрематистику, как искусство наживать деньги любой ценой. И по всем параметрам выходило, что наши ученые-экономисты вовсе даже и не экономисты, а ярые служители хрематистики.
Ну, а их конкретные рекомендации властям? Академик Абел Аганбегян, профессор Николай Шмелев и другие "товарники" предлагали закрывать нерентабельные предприятия, создавать некоторый пресс безработицы, который должен был заставить работников дорожить своим местом и т. п. При этом они скрывали, что на деле-то речь идет не о каких-то управленческих решениях, а об изменении отношений собственности и передвижке власти, что я и отметил. Ориентация на прибыль в тех условиях разорила бы страну. Когда Аганбегян посетовал на то, что "перестройка в духовной жизни идет опережающими темпами (экономика, к сожалению, отстает)…", стало ясно, что он вообще не представляет себе, что такое духовность. Он же ратовал за такой порядок, при котором всем гражданам гарантируется некий минимум благ, а те, кто побогаче, могут купить любое жилище, лечиться в хороших больницах и т. п. Сегодня мы видим, как этот порядок выглядит на практике, а академик об этом мечтал еще за несколько лет до краха СССР!
Наконец, в 1989 году в "Москве" (в № 3) появилась моя статья "Время устраивать дом", в которой была нарисована картина подлинного нравственного одичания многих наших современников. "Мы уже много десятилетий назад утратили ясное представление о том, что мы хотим построить, во имя чего идем на огромные жертвы и развертываем кипучую деятельность… Мы гораздо более быстрыми темпами, чем это делает человечество всей Земли, губим, разоряем свою страну, причем самая большая трагедия – в том, что считаем при этом, будто созидаем ее. Один регион страны за другим в итоге нашего бездумного хозяйствования превращается в территорию, по сути, непригодную для обитания человека… Надо признать и то, что мы не смогли стать для народов мира примером умной и человечной организации своей жизни, умелого и эффективного хозяйствования". А чтобы преодолеть эти недостатки, надо создать современную теорию, ввести в марксизм человека. Потому что все "три источника и три составные части марксизма" исходили из абстрактного понимания человека. Немецкая классическая философия – это порождение немецкого духа и протестантизма, и распространять ее на все человечество некорректно. Нельзя руководствоваться атеизмом, потому что он – лишь отрицание. Марксизм отбросил религиозные заповеди нравственности, а полноценной замены им не дал, люди же не могут жить в этической пустоте (то есть, могут, но тогда есть риск, что они превратятся в нелюдей). Учение исторического материализма, понимающее историю как последовательную смену пяти общественно-исторических формаций (а они в полном объеме нигде не существовали) не охватывает реального многообразия общественных укладов. Английская политическая экономия рассматривала рабочего лишь как рабочую лошадь, из которой надо выжать все возможное, а затем отправить ее на живодерню. А политическая экономия социализма, на которой паразитирует тьма ученых, – это вообще их выдумка, ее нет и в принципе быть не может. Ну, а французский утопический социализм разобрал еще Достоевский, и вывод его прост: "Если социализм и возможен где-либо, то только не во Франции". Французский пролетарий – это тот же буржуа, которому при дележе общественного пирога достались крохи, и он претендует на больший кусок. Сегодня нужна универсальная теория спасения человечества, а не догматический марксизм. И при ее создании надо опираться на достижения русской культуры. В общем, время созидателей-разрушителей кончилось, настал час домо– и жизнеустроителей.
Некоторые из этих идей были дополнительно развиты мной в статьях, напечатанных в те же годы в журнале "Молодая гвардия": "Идти своим путем", "Настало время подвига" и др., а также в ряде газет ("Советская Россия", "Социалистическая индустрия" и пр.).
Довелось мне участвовать и в проводившейся Ленинградским университетом научной конференции по Сибири. Ревнителей советской политкорректности покоробило мое выступление, в котором была и такая фраза: "Не было и нет на Земле народа более талантливого, чем наш русский народ". Эта фраза подверглась критике с разных сторон, но в этом отчасти был виноват я сам. Тогда я еще не владел цивилизационным подходом, и потому мое заявление основывалось на интуиции и эмпирике, а не на данных науки.
В 1988 году меня попросил приехать в Ленинград замечательный кинорежиссер-документалист Александр Сидельников. Он задумал снять фильм, и обратился ко мне с просьбой быть консультантом. В фильме были два сюжета:
трагедия "неперспективных" вологодских деревень и экологическая катастрофа в зоне Аральского моря. Мы несколько дней вели неторопливые беседы, а меня снимали и речь записывали. Я был поражен мастерством, с которым Саша смонтировал потом эти кадры вместе с материалами натурных съемок. Фильм получил потом ряд призов, в том числе первую премию на международном фестивале кинодокументалистов в Германии.
Чтобы не возвращаться более к кинематографу, отмечу еще одну встречу с признанным мастером документалистики – Борисом Карповым. Он был первым, кто создал замечательные документальные фильмы о духовной жизни прошлой и современной России, о нашей истории, о жизни Русской Православной Церкви. Мы с ним никогда не были особенно близки, но, видно, мои выступления в защиту советского строя запали ему в душу. Борис приглашал меня выступить перед студентами ВГИКа, где он преподавал, пригласил и на свой юбилей, который праздновался широко и шумно. Но вот его поразил обширный инфаркт. Благодаря хлопотам жены Татьяны, тоже известного режиссера-документалиста, Борис лежал месяц в больнице один в палате, а потом еще месяц – также в отдельной палате в санатории. И почти все это время он читал и думал. И пришел к выводам, которыми ему вряд ли с кем, кроме меня, можно было поделиться, рассчитывая на понимание. Это и привело его однажды ко мне домой.
В двух словах его выводы сводились к следующему. Советская власть не могла бы удержаться в стране, если бы на то не было воли Божией. И то, что советское ядерное оружие было создано не где-нибудь, а именно в обители преподобного Серафима Саровского, не случайность. Далее он много говорил о том, как по-новому понял истины Евангелия и т. п. После этого Борис стал мне как родной брат. Мы условились еще раз встретиться уже у него дома. Но в назначенный день я был простужен и счел, что могу занести инфекцию в дом и без того ослабленного недугом друга. Созвонились, решили встретиться попозже. Но встретиться уже не удалось. Новый инфаркт оказался для Бориса роковым.
Я на страницах "ЛР"
В июле 1988 года проходили Дни "Литературной России" в Ленинграде, и я был в числе представителей газеты. В "ЛР" (№ 30) я (наряду с другими гостями) был удостоен дружеского шаржа, там же дано краткое изложение моего выступления, вот маленький его фрагмент:
"У нас выработан самый высокий в истории идеал построения нового, совершенного человеческого общества. Но это лишь одна, социальная, сторона нравственного идеала. И у него должна быть и другая сторона, личностная – которая определяет цель нравственного совершенствования человека, его облагораживания. Но как раз она-то и находилась у нас долгое время в пренебрежении, а нередко и в подозрении, клеймилась как самокопание, доставшееся в наследство от праздных эксплуататоров.
Слишком долго мы, уповая на экономические и прочие "рычаги", пренебрегали теми духовно-нравственными ценностями, которые народ на протяжении веков почитал как святыни. А ведь история цивилизации свидетельствует: народ, не уважающий своих святых, не имеет будущего…
Сейчас надо дать людям положительный идеал. У нас до сих пор как было? Передовик труда – он и герой нашего времени. Но это совершенно неправильный подход. Сплошь и рядом у нас перевыполняют план по выпуску ненужной продукции. И в таком случае чем больше человек – передовик, тем больший вред наносит он общему делу. Сейчас на историческую арену… должен выступить человек благородного, подвижнического склада. И такими героями литература наша еще не богата. Сама жизнь выдвигает ныне людей совершенно иного склада, иной социальный тип, который нами совсем не освоен".
Мне тогда удалось напечатать в "Нашем современнике" несколько очерков о людях бескорыстного склада, которые, преодолевая сопротивление одних и пассивность других, боролись за лучшее будущее родной земли. Особенно удачным был очерк о женщине-агрономе, которая, не щадя себя, вела борьбу за возвращение в хозяйственный оборот "лунного пейзажа", остающегося после торфоразработок. К сожалению, у меня эти очерки не сохранились, а заняться их поиском я не имею возможности.
В 1988 году я, еще не член СП, был приглашен принять участие в работе выездного заседания секретариата Союза писателей в Рязани, где меня попросили как бы со стороны дать оценку состояния российской публицистики в то переломное время. "ЛР" (в № 43) в отчете об этом мероприятии поместила и краткое изложение моего выступления.
Отметив, что осознание кризиса советской экономики пришло не от ученых-экономистов, а от писателей, я все же считал, что наш вклад в созидательную работу народа недостаточен. И дело не могло обстоять иначе, потому что наша общественная мысль после 70 лет Советской власти находится в плену буржуазного понимания богатства как огромного скопления товаров, тогда как главное богатство общества – это благородный человек, одухотворенный человек, осознающий свою ответственность перед народом и миром. До сих пор теория говорила нам только о том, как изменить общество, чтобы оно обеспечивало всестороннее развитие человека. А нужно показать, как облагородить самого человека, чтобы он стал достойным этой своей высокой миссии. В учение марксизма-ленинизма надо ввести духовно-нравственные ценности и достижения великой русской культуры.
По окончании заседания последовали Дни российской литературы на Рязанской земле, где также были интересные встречи с читателями, в том числе и в есенинском селе Константинове.
Добавили критического накала и мои статьи в "Нашем современнике". Название "Несуществующие люди" (1989, № 2) я взял из рассуждения Достоевского о том, что те, кто безлесят Россию, потеряли духовность и высшую идею свою, может быть, просто не существуют. Вот таких "несуществующих людей" нашел я в руководстве ряда министерств и ведомств, ради красивой цифры в отчетности проводивших губительные для страны решения, и в среде ученых-обществоведов, обосновывавших безумные проекты. Ответил я и радетелям "невинно убиенных" бухаринцев и прочих врагов советского строя. Сторонников и последователей Бухарина тогда не просто пачками реабилитировали, но и пытались возвести в ранг национальных героев, и потому разбор ошибочных их теорий был просто необходим. Позднее я осознал, что название статьи хотя и было хлестким и потому запоминающимся, но по существу ошибочным. Эти люди не только существовали, но и могли причинить немало вреда как общему делу, так и тому, кто его отстаивал. А в статье "Выход есть!" (1989, №№ 8 и 9) я дал последний бой ученым-обществоведам, которые, подобно академику Леониду Абалкину, уже открыто перешли на сторону наших идеологических противников и представили жизнь на Западе как образец для нас. Тогда же был сформулирован и "закон Шмелева": что экономично (то есть выгодно), то и нравственно. А ведь на Руси испокон веку писатели, священники, проповедники учили народ не гнаться за выгодой, если это идет в ущерб нравственности. Ученые-обществоведы, западники от головы до пят, показали себя в то время не только как противники советского образа жизни, но и как антинародные деятели, "доморощенные компрадоры". А их стремление выдать отживший капиталистический строй за идеал для нас показывает лишь провинциализм их мысли, отставшей от жизни как минимум на столетие.
Но "человек – не свинья, у которой глаза устроены так, что она смотрит только в землю, в корыто с пойлом. Человек – существо не только земное, но и космическое, он может и обязан хоть изредка поднимать взор вверх, к небу, задумываться над своим призванием, над тем, что он – звено в цепи поколений. У него есть долг перед прошедшим, настоящим и будущим, обязанность оставить родную землю потомкам в лучшем виде, чем принял ее от предков… "Западники", космополиты и "компрадоры" толкают нас на "встраивание в мировую экономику". А нам надо, наконец, заняться собственными делами, приведением в порядок и обихаживанием своего дома, очеловечением и облагораживанием его обитателей. И это будет самый серьезный поворот во внешней и внутренней политике страны за все годы Советской власти". Но "кто просветит наших просветителей?". С позиции этих задач в статье разбиралось состояние патриотического движения и ставились вехи нашей программы.
Я назвал эту статью своим "последним боем", потому что чувствовал: время моих выступлений в журналах подходит к концу.
Мои статьи вызвали возмущение в Академии общественных наук и других почтенных учреждениях этого рода, впрочем, не вылившееся ни во что реальное. Хотя со мной полемизировали в печати академики Леонид Абалкин и Олег Богомолов (ныне академик), Николай Шмелев и профессор Евгений Ясин, тогда еще не ставший знаменитым профессор Руслан Хасбулатов и другие признанные экономические авторитеты, но они выступали больше для проформы, потому что возразить мне по существу ученым-обществоведам было нечего.
Полемика, конечно, велась своеобразно, в полном соответствии с нормами горбачевской "гласности". Академик Богомолов обругал меня в "Известиях", а мой ответ ему газета не напечатала.
Критиковали меня и партийные функционеры, например, А.Егоров (насколько мне известно, ответственный работник ЦК КПСС), усмотревший ("ЛГ", 1987, № 43) некоторые неточности в моих статьях "Так что же с нами происходит?" и некоторых других, но делали это аккуратно.
Моим противникам не по душе была и моя общественная деятельность. Я принимал участие во всех сборах патриотических сил России, начиная с "Товарищества русских художников" и кончая "Фронтом национального спасения", хотя по ряду вопросов и занимал особую позицию. На одном из таких форумов я выступил и предупредил бизнесменов Запада, что патриотические силы, когда придут к власти, аннулируют внешние долги, которые нахватал антинародный режим, и не признают права иностранцев на владение захваченной ими нашей общенародной собственности. Помню, что в отчете о форуме, напечатанном в одном патриотическом издании (по-моему, в "ЛР"), эти слова были набраны в разрядку. Ясно, что такое заявление было крайне неприятно для находившихся у власти российских компрадоров.
В те годы мне много приходилось участвовать в мероприятиях, проводившихся патриотической общественностью совместно с Русской Православной Церковью. Очень интересно было выступать на Всемирных съездах православной молодежи и наблюдать за юными русскими иностранцами. Один из съездов проходил в небольшом городке Западной Сибири (сейчас сразу не могу даже вспомнить его названия, кажется, Колывань). Жили делегаты в общежитии без канализации, удобства были во дворе. Кормили нас какими-то полусъедобными котлетами. А иностранная молодежь вроде бы и не замечала этих неудобств и почти не спала, проводя ночные часы в бесконечных разговорах о России. (Замечу, что взрослые иностранные русские в большинстве своем были куда более практичными, и после патриотических речей осторожно пытались выяснить, нельзя ли им заработать на экспорте-импорте чего-нибудь.) Другой съезд проходил в Иркутске и запомнился мне тем, что его организаторы устроили для нас пешеходную экскурсию по горным склонам Прибайкалья. Мы, в обычной обуви, без веревок и пр. шли по узеньким тропинкам вдоль бездонных пропастей, у нас из-под ног сыпались камни, и подчас казалось, что и люди вот-вот рухнут туда же. Как обошлось дело без жертв – уму непостижимо (видно, Господь сохранил нас, сочтя наше мероприятие благим делом). В ту поездку меня с сыном пригласил провести сутки у него в доме Валентин Распутин. До этого я бывал с лекциями в Вологде и несколько дней провел в квартире Виктора Астафьева.