У меня была опубликована статья, в которой я высказывал мысль о том, что с развитием в России капитализма, на которое взяли курс либеральные реформаторы, в ней должна начаться экспансия протестантских церквей и сект. Писал я и о выступлениях в России Билла Греема и других протестантских проповедников. Видимо, поэтому меня пригласили выступить на богословской конференции в Почаевской Лавре (на Западной Украине). Ехал я в вагоне, в котором был и частый тогда гость из Америки епископ Василий (Родзянко). Возле его купе всегда толпилось множество желающих послушать рассказы о жизни за рубежом, задавали ему и разные вопросы, на которые следовали подчас неожиданные ответы. Вот пример:
– Владыко, а вы и древнегреческий язык знаете?
– А вы какой язык имеете в виду?
– Ну, тот, на котором древние греки говорили.
– Так они говорили на разных языках в разные эпохи. Язык времен Гомера – это один. Язык времен каппадокийцев, отцов Церкви, великих вселенских учителей и святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого – другой. Греческий времен преподобного Григория Паламы – третий, современный греческий – четвертый…
– И вы все их знаете?
Владыке оставалось только улыбнуться, снисходя к неведению вопрошавшего.
В той поездке я познакомился и с диаконом Андреем Кураевым, который тогда только начинал свою церковно-просветительскую деятельность.
В 1989 году был образован Союз духовного возрождения Отечества, объединивший серьезные патриотические организации Москвы, Новосибирска, Свердловска, Челябинска, Тюмени и ряда других городов, а также небольшие ячейки патриотов в Белоруссии, Казахстане и Армении ("ЛР" поместила небольшую информацию об этом событии). Я был избран его председателем (перед этим я вел переговоры с Василием Беловым, Виктором Астафьевым и Валентином Распутиным, предлагая им занять эту должность, но они, очень занятые другими делами, отказались). Я же написал и Манифест этого Союза, резко критический по отношению к политике, проводившейся правящим режимом. У меня его текст не сохранился, но его приводит в своей книге об истории патриотического движения Олег Платонов. Я же сначала редактировал и газету Союза "Русский путь", в которой тоже помещались материалы, вряд ли приятные власти, выступал на наших конференциях в столице и на периферии. Позднее я откликнулся на предложение Юрия Мухина войти в редколлегию его газеты "Дуэль", вел там "Хронику политического театра" и выступал со статьями оппозиционного характера.
Вспоминается и такой эпизод. Александр Ципко, который стал видным деятелем Горбачев-фонда, по старой памяти пригласил меня на одну из конференций Фонда, где я высказался весьма нелицеприятно о деятельности Горбачева и Александра Яковлева. К сожалению, Яковлев вошел в зал только через несколько минут после окончания моего выступления, но суть моих высказываний ему, безусловно, передали. (Более Александр Сергеевич в Фонд меня не приглашал, хотя там обсуждались темы, по которым я мог бы высказать свое оригинальное мнение.)
Видимо, все это было замечено "наверху". Газеты стали осторожнее относиться к моим материалам и часто их отклоняли, а скоро меня прекратили печатать и журналы. Совпало это по времени и со сменой главных редакторов "толстых" журналов. В "Москве" место Михаила Алексеева занял сначала Владимир Крупин, а затем Леонид Бородин, который меня на дух не принимал. В "Нашем современнике" на место Сергея Викулова пришел Станислав Куняев.
В "Москве" еще более усилился крен в сторону тематики, связанной с Церковью и с критикой Советского строя. "Наш современник" стал печатать статьи и портреты белогвардейских генералов, которые, дескать, тоже были патриотами России. Меня такая неразборчивость новых руководителей журналов возмущала, мое миропонимание определяется чеканной формулой: я – русский православный советский человек. Для меня неприемлемы и белогвардеец, осеняющий себя православным крестом, но готовый перевешать крестьян, покусившихся на его имение, и советский патриот, для которого история началась в октябре 1917 года, а до этого на месте России была "черная дыра". И скоро я пришелся не ко двору и у монархистов, и у либералов, и у патриотов. Наступала новая эпоха, в которую наши патриотические лидеры, на мой взгляд, допустили множество ошибок. Если судить по большому счету, то разрушению СССР помогали деятели культуры с двух сторон: "демократы" рисовали черной краской все советское, "патриоты" возвеличивали царскую Россию и белогвардейских героев. Вклад "патриотов" был, пожалуй, более весомым, потому что им по инерции прошлого верили более широкие круги читателей.
Вот тогда и наступил период наиболее активного моего сотрудничества с "ЛР". С Эрнстом Сафоновым, когда он был главным редактором, я мало соприкасался, он рано ушел из жизни. С Михаилом Колосовым общаться было проще, мы вместе бывали в поездках по стране. В основном у меня сложились добрые рабочие отношения с сотрудниками редакции, ведущими отдел публицистики.
С признательностью должен отметить, что в споре с учеными-обществоведами меня поддержали коллеги-писатели и "Литературная Россия". В своем докладе на пленуме Союза писателей России публицист Анатолий Салуцкий сказал:
"Михаил Антонов незаслуженно обделен общественным вниманием. Скромный человек, ступивший на стезю публицистики в предпенсионном возрасте, истинный подвижник перестройки, он мужественно повел полемику с признанными авторитетами, побуждая их приостановиться в стремительном беге к рыночной стихии и задуматься о нравственной стороне жизни. Антонов, читаемый ныне по всей России, даже не член Союза писателей. В чванном самомнении мы забыли, что порой надо не принимать, а приглашать в Союз писателей. Антонов – именно такой случай" ("Литературная Россия", 1988, № 51). (Членом Союза писателей я стал в 1989 году.)
В июле 1987 года в "ЛР" (№ 31) была напечатана моя статья "Кавалеристы", "купцы", "цивилизованные кооператоры"…". В ней я разобрал позиции двух лагерей споривших тогда между собой теоретиков экономики, которых, с легкой руки писателя Анатолия Стреляного, назвали "кавалеристами" и "купцами". Первые, еще в годы военного коммунизма мечтавшие лихой атакой сокрушить капитал, отменить деньги и перейти к новой экономике с прямым распределением продукта, и до наших дней сохранили приверженность к чрезмерной централизации управления. Вторые, в основу всего ставившие выгодность, ратуют за предоставление предприятиям полной свободы хозяйственной деятельности, не останавливаясь даже перед такими ее последствиями, как кризисы перепроизводства, банкротства, безработица и т. д. При этом сам А.Стреляный полагал, что пора "кавалеристов" прошла, и наступило время "купцов". Моя же точка зрения заключалась в том, что устарели и те, и другие, и их жаркая полемика – это типичный "спор вчерашнего с позавчерашним". Вчерашний день – это всесилие бюрократической административно-командной системы, а позавчерашний – это капитализм, к которому зовут нас "купцы", всячески избегающие упоминания о капитализме, а прикрывающие это старье термином "рынок". Кажется, я был тогда единственным публицистом, который видел внутреннее родство этих двух, казалось бы, непримиримых лагерей:
"Кавалеристы" и "купцы", так не жалующие друг друга в публичных дискуссиях, на деле – птицы одного полета, и объединяет их убогое, примитивное понимание рядового человека. Только для "кавалеристов" работник – это винтик хозяйственного механизма, призванный безропотно выполнять предписания сверху, а для "купцов" – "экономический человек", озабоченный лишь собственной выгодой. И те и другие заботятся только о том, как поднять экономику, а ныне надо думать о том, как наладить всю расстроенную народную жизнь, ибо наши экономические трудности – это лишь следствие нежелания рядового человека добросовестно и инициативно, с полной отдачей трудиться в тех условиях, в которые он поставлен….
Вообще в работах публицистов-товарников (Н.Шмелева, А.Стреляного, Ю.Черниченко, Г.Лисичкина и др.) поражает легкое отношение к социальной, политической и духовно-нравственной сторонам экономических проблем. Они, кажется, убеждены в том, что достаточно отладить хозяйственный механизм и поставить толковых руководителей – и дело пойдет, ибо все остальное сделает его величество рубль. Иногда кажется, что им хочется, чтобы наша страна превратилась во вторую Америку, чтобы и у нас все мысли людей крутились вокруг рубля… в непонимании переломного характера нашей эпохи, смещения акцентов в строительстве социализма с голой экономики на человеческую душу и заключается главная причина кризиса публицистики".
Как "кавалеристам", так и "купцам" я противопоставлял новый социальный тип, который, по моему мнению, должен выступить на историческую арену, – "цивилизованных кооператоров". Это была единственная возможность опереться тогда на еще неоспоримый в то время авторитет Ленина. Конечно, этот мой тезис тоже можно было истолковать в духе "перестройки": дескать, да, пора и кооператорам вливаться в общую линию "цивилизованного мира" (то есть Запада). К тому же я знал, что еще до того, как Горбачев официально разрешил "кооперативы", в СССР уже появлялись полуподпольные предприятия такого рода. А с принятием нужных законов порой директор предприятия создавал кооператив, им же и возглавляемый. В это фиктивное образование перекачивались реальные активы предприятия, а последнее оставалось голым и нищим. Кооперативы получили право нанимать работников, которые получали лишь скромную заработную плату, а вся прибыль делилась между "членами кооператива", которыми обычно бывали директор, его заместитель по снабжению и сбыту и главный бухгалтер. А когда предприятиям разрешили и внешнеэкономическую деятельность, появились и сверхбогатые "кооператоры" вроде "первого легального советского миллионера" Артема Тарасова, который, заработав в месяц три миллиона рублей, уплатил партийные взносы в сумме 90 тысяч рублей (тогда как рядовой инженер получал 120 рублей в месяц). (О своих – и не только своих – подвигах на ниве разрушения советской экономики Тарасов написал в книге "Миллионер".) Предприятия переставали поставлять свои изделия другим предприятиям или торговым организациям, как это было предусмотрено государственным планом, а продавали их по дешевке за рубеж, получая иностранную валюту. А предприятия, не получившие изделия смежников, вынуждены были закупать их за границей по мировым или спекулятивным ценам. Так советская экономика становилась объектом управления из-за рубежа, а кооперативное движение превратилось в орудие разрушения страны.
В этих условиях мне нужно было, с одной стороны, отстоять правильное понимание кооператива, а с другой – выработать критерий, отличающий "цивилизованного кооператора" от кооператора дикого.
Я подчеркивал: "в отличие от рабочего или служащего, то есть наемного работника, кооператор есть хозяин средств производства, которого нельзя уволить в порядке рационализации производства или по сокращению штатов. Кооперативное предприятие будет повышать эффективность производства не за счет "самоедства", а посредством расширения сферы своей деятельности, как правило, при сохранении своего численного состава. И в этом заключается одно из решающих преимуществ социализма, ибо весь мировой опыт свидетельствует, что наемный труд (особенно если устранена угроза голодной смерти) в принципе мало эффективен". Следовательно, псевдокооперативы, создаваемые ловкими предпринимателями, обогащающимися за счет эксплуатации наемных работников, по существу никакого отношения к кооперативному движению не имеют.
Мне не раз говорили, что Ленин под цивилизованным кооператором понимал именно "грамотного торгаша", а я показывал, что грамотность еще не делает торгаша цивилизованным. Кстати сказать, сам А.Стреляный в книге "В гостях у матери" показал, что грамотный специалист может быть олицетворением процесса одичания.
А.Стреляный спросил первого секретаря сельского райкома партии, агронома по образованию, почему он дал указание сеять свеклу до того, как взойдут сорняки. Раньше даже неграмотный мужик знал: надо дать сорнякам взойти, их уничтожить, и уж потом сеять свеклу. А теперь из-за грубой ошибки партийного руководителя ему же летом придется тратить массу усилий, чтобы направлять работников из города на прополку свеклы. Публицист настойчиво добивался ответа на вопрос: кто же – обком партии или еще более высокая инстанция вынудили его дать такое безграмотное указание. Но ответ был обескураживающим. Секретарь райкома (и агроном по профессии!) признался, что он об этом просто не подумал! (Наверное, не подумали об этом и десятки агрономов района, которые слепо выполнили безграмотное указание своего местного вождя.) Какой же вывод можно было сделать из этого факта?
"Когда я не знаю того, что должен знать каждый цивилизованный человек, окружающие вправе назвать это дикостью. Когда же я утратил знание, прежде всем доступное, то для обозначения этого процесса в русском языке нет более точного слова, чем одичание. И вот эта полоса культурного одичания, захватившая в конце XX века всю планету, к сожалению, не миновала и нас". И далее я приводил примеры одичания из разных сфер жизни страны, делая особый упор на то, что мы часто практикуем "созидание методами разрушения". С этим надо кончать, ибо "мы призваны с Октября 1917 года вести мир духовно". О том, почему Ленин выдвинул этот лозунг о "цивилизованных кооператорах" и какие тайные цели он при этом преследовал, я догадался позже, о чем кратко скажу ниже.
В 1989 году "Литературная Россия" поместила мою статью "Спешим – куда и зачем?", в которой мне удалось крепко ответить академикам-обществоведам. Я проанализировал выступления академика Леонида Абалкина, который был тогда не только директором Института экономики АН СССР, но и заместителем председателя Совета Министров СССР, ответственным за разработку программы совершенствования народного хозяйства страны. Академик же дал установку в течение многих лет догонять развитые капиталистические страны, причем большинству народа придется потуже затянуть пояса – рядовым гражданам расплачиваться за промахи бывшего руководства государства. Он заманивал западных предпринимателей в Россию тем, что она представляет для них огромный рынок. Сами мы ничего сделать не можем: наш народ разучился работать, отстал в воспитании и культуре от более цивилизованных на целую эпоху. У нас нет своих мастеров и хозяев. Машины можно купить за рубежом, а народ с высокой культурой труда не купишь. Иначе говоря, уже тогда четко оформилась линия на превращение нашей страны в сырьевой придаток и рынок сбыта, а точнее – в колонию транснациональных корпораций. Во что вылилась эта линия впоследствии, мы теперь хорошо знаем. А ведь и тогда мир поражался многообразию дарований русских людей. Японские предприниматели только на тех крохах, которые наши умельцы публикуют в журнальных рубриках "Сделай сам", наживают миллионы долларов. Советский оборонно-промышленный комплекс создавал оружие, на десятилетия опережая Запад, который нам теперь ставят в образец. Дело не в нашем неумении, а в тех препонах, какие ставят на нашем пути к высшим достижениям.
Академик Георгий Арбатов советует правительству принять срочные (опять спешка!) меры – взять кредиты не на закупку оборудования, которое потом может быть заморожено в долгострое, а на товары широкого потребления (на что премьер Н.И.Рыжков резонно заметил: тогда "через два года будем работать на долги"). Академик Станислав Шаталин напротив, ратовал за займы для приобретения новейших технологий, хотя у нас действительно было множество замороженных строек с ржавеющим там импортным оборудованием.
Академик Олег Богомолов считал более предпочтительным создание совместных предприятий с иностранным капиталом, работающих на нашей земле, нашем сырье и нашей дешевой рабочей силе. А я спрашивал, почему ученые не рекомендуют создание совместных предприятий на иной основе – чтобы наш вклад заключался в новаторской идее, а США, например, предоставили бы для них территорию, сырье и рабочую силу? (Ведь уже был пример такой транснациональной фирмы микрохирургии глаза Святослава Федорова). Иностранный капитал протягивает нам руку вовсе не с благотворительной целью, он преследует две цели: получить максимум прибыли и ослабить СССР как конкурента.
Академик Абел Аганбегян сетовал на то, что власть не слушает ученых-экономистов. На мой взгляд, плохо то, что она их все-таки часто слушала, ибо сами основы их учений порочны. Ученые никак не могут преодолеть свою ограниченность, свой "экономизм". Они все пытаются решить задачи экономики, не выходя за пределы самой экономики, а это ныне – совершенно ненаучный подход (нарушение условий знаменитой теоремы Геделя). Чисто экономические проблемы существуют в наше время только в воображении ученых-экономистов, а в действительности они являются одновременно и социальными, и экологическими, и национальными, и духовно-нравственными. Нам нужно не просто "новое качество экономического роста", о котором хлопочут ученые-обществоведы, а новое качество самой жизни народа. Заодно я критиковал "и примкнувших к ним" академиков-физиков Евгения Велихова и Виталия Гольданского, также спешивших, несмотря на печальные уроки Чернобыля, с рекомендациями об ускоренном развитии атомной энергетики.
Что удивляет меня больше всего, так это то, что академики, рьяно отстаивавшие перевод экономики России на рыночные рельсы, теперь, когда видны все плоды их разрушительной деятельности, не только не изгнаны из Российской академии наук, но и по-прежнему активно выступают в СМИ. Они критикуют недостатки в развитии страны и в деятельности правительства, учат народ прописным истинам рынка. Думаю, в недалеком будущем, когда будет дана суровая, но справедливая оценка деятельности всех разрушителей, справедливо же было бы Академию разогнать только за то, что она не пожелала очиститься от псевдоученой гнили в ее рядах.
В последнем номере "ЛР" за 1988 год в отчете о работе пленума Союза писателей РСФСР помещено и мое выступление, где я вызвал на публичную полемику редакцию журнала "Коммунист", удостоившую меня рядом критических выпадов, на мой взгляд, несостоятельных. (О применявшихся тогда горбачевцами методах полемики см. выше.)