* * *
Доехав до аптеки, Брэд взял мой рецепт и пошел за лекарством. Пришлось немного подождать, пока его приготовили. Затем, преодолев оставшиеся десять миль, он остановился возле двери моего дома.
- Ну что, завтра утром в то же время? - спросил я. - В Лондон?
- Да.
- Что бы я без тебя делал, - сказал я, вылезая с его помощью из машины.
Мельком взглянув на меня, он подал костыли.
- Ты здорово водишь машину, - похвалил я.
Брэд был смущен и польщен одновременно. На его лице, разумеется, не было и тени улыбки, но на щеках определенно появилась характерная складка. Он отвернулся, избегая моего взгляда, и, как всегда, направился к своей матери.
Придя домой, я посетовал, что не могу позволить себе хорошую порцию виски. Поскольку после сандвича, принесенного мне на обед Джун, прошло уже порядочно времени, я подкрепился сардинами с тостом и мороженым на десерт, что свидетельствовало о моей нелюбви к готовке.
Потом, растянувшись на диване с обложенной льдом ногой, я позвонил в Ньюмаркет человеку, ухаживавшему за парой скаковых лошадей Гревила.
Он словно сидел возле телефона, потому что сразу взял трубку.
- Да? И что они предлагают? - спросил он.
- Понятия не имею, - ответил я. - Это Николас Лоудер?
- Что? Кто это? - Его тон был бесцеремонным и раздраженным. Затем, немного опомнившись, он заговорил уже более вежливо:
- Простите. Я ждал одного звонка. Да, я - Лоудер. С кем я разговариваю?
- Это брат Гревила Фрэнклина.
- Правда?
В ту минуту это не вызвало у него никаких ассоциаций. Не зная его лично, я представлял себе его таким, каким видел, - высоким, светловолосым, лет сорока с небольшим, с весьма эффектной внешностью и соответствующим самомнением. Не было сомнений в том, что он знал толк в лошадях, однако во время телеинтервью порой держался довольно высокомерно по отношению к корреспондентам и, как мне доводилось слышать, к своим клиентам. Гревил держал у него своих лошадей, потому что именно там оказалась первая приобретенная им лошадь, доставшаяся ему в качестве расплаты за долг. Лоудер купил Гревилу еще одну лошадь и хорошо следил за ними, и Гревил заверял меня, что тот весьма дружелюбен и с ним всегда приятно общаться по телефону.
Когда я сам в последний раз разговаривал с Гревилом, он поведал мне, что собирается купить еще одну двухгодовалую лошадку и что Лоудер обещал ему в октябре что-нибудь присмотреть.
Я рассказал Лоудеру о смерти Гревила, и после недолгого выражения сочувствия он отреагировал в полном соответствии с моими предположениями - не как человек, потерявший близкого друга, а чисто по-деловому.
- Это никоим образом не отразится на его лошадях, - сказал он. - Они полностью принадлежат компании "Саксони Фрэнклин", а не лично Гревилу. Я могу содержать их по поручению компании, действовать на основании полученных мною полномочий. Здесь не может возникнуть никаких проблем.
- Боюсь, что может, - начал было я.
- Нет, нет, нет. Дазн Роузез в субботу участвует в состязаниях в Йорке. На него большие надежды. Я говорил об этом Гревилу всего несколько дней назад. Он всегда просил сообщать ему, хотя сам никогда не присутствовал на состязаниях.
- Проблема в том, - сказал я, - что я его брат. Он оставил компанию "Саксони Фрэнклин" мне. Проблема тут же невольно выросла в его глазах.
- Не может быть! Вы - Дерек Фрэнклин? Тот самый брат? Жокей?
- Да. Так что... не могли бы вы выяснить у Уэзерби, могут ли лошади принимать участие в состязаниях до утверждения завещания судом?
- О Господи, - упавшим голосом отозвался он. Нам обоим было прекрасно известно, что профессиональным жокеям не разрешалось выставлять на соревнования своих собственных лошадей. Они могли иметь племенных кобыл, жеребят, жеребцов-производителей, лошадей для работы, для конной охоты - одним словом, любых лошадей с подковами. Можно было даже держать и скаковых, но нельзя было выставлять их на соревнования.
- Так вы выясните это? - вновь спросил я.
- Да. - В его голосе слышалось отчаяние. - Дазн Роузез должен в субботу пробежаться.
Дазн Роузез на данный момент был лучшим из двух жеребцов Гревила, за достижениями которых я регулярно следил по газетам и телевидению. Трижды победитель в возрасте трех лет, Дазн Роузез несколько разочаровал в четыре года, но теперь, когда ему исполнилось пять, он вернулся в свою лучшую форму и уже трижды побеждал в течение последних трех недель. И на субботнюю "пробежку" справедливо возлагались немалые надежды.
- А если Уэзерби запретит лошади участвовать, - вновь раздался голос Лоудера, - вы ее продадите? К субботе я смогу найти покупателя среди своих клиентов - владельцев лошадей.
Я был удивлен его настойчивостью и подумал, что от Дазн Роузез он ждал чего-то большего, чем просто "пробежки", которых из сезона в сезон у него было предостаточно. Лоудер был чрезмерно взбудоражен.
- Не знаю, могу ли я ее продать до утверждения завещания, - нерешительно сказал я. - Вам бы лучше это тоже выяснить.
- А если можно, продадите?
- Не знаю, - ответил я, оставаясь в замешательстве. - Давайте подождем, пока все не выяснится.
- Вы же понимаете, что нельзя держать его взаперти, - продолжал напирать он. - Ему предстоит очередной сезон. У него еще много возможностей. Однако если вы сами не откажетесь от скачек, вы не сможете выставлять его на состязания. А он не стоит таких жертв с вашей стороны. Он не является фаворитом на Дерби.
- Я решу это в течение недели.
- Но вы же не думаете оставлять скачки? Нет? - В его голосе звучала тревога. - Я ведь читал в газете о том, что у вас травма, но вы рассчитываете к Рождеству быть в форме, так?
- Да, вы правы, об этом было написано.
- Ну вот и хорошо.
Тревога в его голосе сменилась не менее явным облегчением. Я совсем не понимал причин такой эмоциональности. Ему ни к чему было так волноваться.
- Возможно, "Саксони Фрэнклин" может временно отдать эту лошадь в чью-то собственность, - предположил я.
- Э... э... Кому? Мне? - Его голос прозвучал так, словно это было для Лоудера идеальным решением.
- Не знаю, - осторожно ответил я. - Нам надо все выяснить.
Я почувствовал, что не совсем доверяю ему, хотя до того, как позвонил, не имел никаких сомнений. Лоудер был в пятерке лучших инструкторов по скачкам в стране и, естественно, пользовался авторитетом благодаря своему стабильному успеху.
- Когда Гревил приезжал навещать лошадей, он был один? - спросил я. - Я пытаюсь разыскать его знакомых, чтобы сообщить им о смерти.
- Он никогда не приезжал сюда навещать лошадей. Я был едва знаком с ним, в основном мы разговаривали по телефону.
- Его похороны состоятся в пятницу в Ипсуиче, - сказал я. - Что, если я в этот же день заеду в Ньюмаркет, поскольку буду неподалеку, поговорю с вами, проведаю лошадей, разберусь при необходимости с какими-нибудь бумагами?
- Нет, - категорично отозвался он. Затем, уже несколько вежливее, продолжил:
- Я всегда отговариваю владельцев от посещений своих питомцев. Это лишь беспокоит лошадей. А я не позволяю делать никаких исключений. Если мне зачем-то понадобится ваша подпись, мы договоримся по-другому.
- Хорошо, - покладисто ответил я, не стремясь особо напирать на него. - Я буду ждать от вас известий относительно решения Уэзерби.
Он обещал позвонить и резко положил трубку, оставляя меня в раздумьях по поводу его поведения, показавшегося мне загадкой без ответа.
"Может быть, я все придумал?" - но я был уверен, что нет. Часто оттенки человеческого голоса лучше слышны по телефону, чем при встрече. Когда люди спокойны, в трубке хорошо доносятся обертоны их голоса; когда люди волнуются, голосовые связки напряжены и обертоны исчезают. После того как Лоудер узнал, что я унаследую Дазн Роузез, все обертоны его голоса пропали.
* * *
Оставив свои гадания по этому поводу, я вновь задумался над тем, как известить друзей Гревила. Должны же они быть, в конце концов. Ни один человек не жил в вакууме. "Однако, - тут же спохватился я, - случись все наоборот, у Гревила возникли бы те же проблемы". Он тоже не знал моих друзей. Наши жизни почти не соприкасались, если не считать наших с ним встреч. Тогда мы болтали чуть-чуть о лошадях, чуть-чуть о безделушках, немного о жизни в целом и о разных там интересных событиях.
Он, как и я, жил в одиночестве. Гревил ничего не рассказывал мне о своих любовных увлечениях.
"Вот беда", - лишь обронил он, когда три года назад я обмолвился о том, что жившая со мной подруга уехала от меня. "Ерунда, - сказал тогда я. - Как встретились, так и разбежались". Как-то я спросил его о жене, с которой он давно развелся. "Она вновь вышла замуж. Я ее с тех пор не видел", - лишь ответил он.
Мне думалось, что, если бы умер я, он бы известил об этом всех, с кем я работал, кто меня окружал. Он, возможно, сообщил бы об этом моему инструктору, газетам, публиковавшим новости о скачках. Значит, я должен известить тех, кто окружал его: всю "каменную" компанию. Это могла бы сделать Аннет. Хоть его записная книжка с адресами и пропала, у Джун был в распоряжении компьютер. И по этой причине учиненный разбой представлялся мне все более бессмысленным. Я снова приходил к одному и тому же выводу: должно быть, украдено что-то еще, и я не знаю что.
Приблизительно в этот момент я вспомнил о том, что, хоть из еженедельника Гревила выдрали "Октябрь", у меня все еще была его записная книжка. Сходив за ней в спальню, где оставил ее накануне вечером, я рассчитывал найти в алфавитном разделе в конце имена друзей и их телефоны, однако этот раздел тоненькой коричневой книжонки, как и все прочие, содержал довольно скудную информацию. Большинство из переворачиваемых мною страниц были чистыми, за исключением кратких записей типа: "Р, приезжает из Бразилии", или "Б, в Париже", или "Купить для П, цитрин".
Долистав до марта, я остановился. Тут все было связано со скачками и напротив каждого числа было отмечено событие. Я дошел до четверга, шестнадцатого марта, помеченного словом "Челтнем". "Челтнем" было обведено шариковой ручкой, рядом рукой Гревила написано: "Золотой кубок", а далее другой ручкой подписано: "Дерек победил!"
От этого у меня на глаза навернулись слезы. Я ничего не мог с собой поделать.
Мне жутко хотелось вернуть его, чтобы узнать лучше. Я оплакивал безвозвратную потерю, упущенное время, страшно хотел поближе узнать своего брата, которому был далеко не безразличен, который в своей полупустой записной книжке отметил мою победу на одних из самых престижных соревнований в году.
Глава 4
В конце книжки было всего три телефонных номера, и все отмечены только инициалами. Одним из них с инициалами Н.Л. был телефон Николаев Лоудера. Я позвонил по двум другим - лондонским, но там никто не подошел.
Затем среди других страниц я нашел еще три номера. Два из них оказались ресторанами во всем вечернем великолепии. Записав их названия, я вспомнил, что в одном в последний раз обедал с Гревилом два-три месяца назад. Скорее всего это было двадцать пятого июля, так как телефон стоял напротив именно этой даты. Я помнил, что ресторан был индийским и мы ели невероятно острый кэрри.
Со вздохом перевернув несколько страниц, я позвонил по номеру, записанному второго сентября.
Номер был не лондонский, с ничего не говорящим мне кодом. Я слушал, как на другом конце шел вызов, и уже был готов положить трубку, когда к телефону наконец подошли и до меня донесся низкий голос с придыханием:
- Алло!
- Здравствуйте, - ответил я. - Я звоню от имени Гревила Фрэнклина.
- Кого?
- Гревила Фрэнклина, - медленно и отчетливо произнес я.
- Одну минуту.
Последовало долгое молчание, затем до меня донесся звонкий стук каблучков и, решительно взяв трубку, женщина заговорила высоким сердитым голосом.
- Какая дерзость! - сказала она. - Не смей больше звонить. Я не желаю слышать твое имя в этом доме.
Не успел я раскрыть рот, как она бросила трубку. Ошарашенно глядя на свой аппарат, я испытывал чувство, словно мне в рот влетела оса.
"Кто бы она ни была, - криво усмехнувшись, подумал я, - она вряд ли бы захотела послать цветы на похороны, хотя, может быть, и обрадовалась бы, узнав о его смерти". Я никак не представлял себе, чем Гревил мог вызвать такую бурную реакцию с ее стороны. Вся беда была в том, что я не знал его достаточно хорошо, чтобы сделать какое-нибудь достаточно правдоподобное предположение.
Где-то в душе радуясь тому, что в книжке больше не было телефонов, по которым я мог бы позвонить, я посмотрел на его немногочисленные записи больше из любопытства, чем в надежде найти что-нибудь для себя полезное.
Он отметил дни, когда его лошади принимали участие в соревнованиях, опять же инициалами. Д. Р. - Дазн Роузез - появлялись чаще других с неизменно следовавшими за ними цифрами, например, 300 при 8, что я принял за величину ставки при шансах на победу. Под этими цифрами стояли другие, в кружках, и, посмотрев в таблицы, я понял, что они означали, какой была лошадь на финише. Три последних выступления, против которых стояла обведенная кружком единица, вылились Гревилу соответственно в 500 при 14, 500 при 5, 1000 при б к 4. Шансы в планируемой субботней "пробежке" могли быть еще выше.
Вторая лошадь Гревила - Джемстоунз, фигурировавшая как "Д", состязалась шесть раз, победив лишь однажды, но ощутимо: 500 при 100 к 6.
Для владельца лошадей он был не слишком азартен. По моим подсчетам, общей чистой прибыли у него было больше, чем у многих других владельцев. Выигранные деньги, как я мог предположить, полностью окупали как содержание, так и стоимость самих лошадей, и в основном поэтому ему как бизнесмену нравилось их держать.
Я машинально продолжал листать книжку дальше и среди последних страниц, озаглавленных "Для заметок", увидел многочисленные каракули и какие-то цифры.
Подобные каракули многие рисовали, например, говоря по телефону: разные заштрихованные квадратики, зигзаги, крестики. На соседней странице было записано уравнение: CZ=Cxl, 7. Для Гревила здесь было все предельно ясно, мне же это ни о чем не говорило.
Перелистнув еще одну страницу, я увидел несколько номеров, подобные которым были записаны и у меня в записной книжке: паспорт, счет в банке, страховка. Ниже маленькими печатными буквами в столбик стояло лишь одно слово - Дерек. И я опять вздрогнул, увидев свое имя, написанное его рукой.
Глядя на расположение букв, я задумался, не использовал ли Гревил мое имя в качестве какой-то мнемоники, а может, оно ничего и не значило, так, каракули? Ответить на это не представлялось возможным. Вернувшись на несколько страниц, я увидел то, что уже попадалось мне на глаза, - надпись, едва заметно сделанная карандашом за день до его смерти. Но и во второй раз она говорила мне не больше, чем в первый.
"Конингин Битрикс?" - писал он. Два слова со знаком вопроса. "Кличка лошади? - наугад предположил я. - Может быть, он собирался ее купить?" Моя голова была склонна работать именно в этом направлении. Затем я подумал, что он мог написать сначала фамилию, как, например, Смит, Джейн; и, возможно, собирался встретиться с некой Битрикс Конингин в Ипсуиче.
Вернувшись к "лошадиной" версии, я позвонил своему тренеру Майло Шенди, который осведомился о моей лодыжке и попросил не тянуть с выздоровлением.
- Через пару недель я сяду в седло, - сказал я.
- Это уже кое-что. Поделай массаж. От одной только мысли мне стало больно. Я дал обещание, вовсе не собираясь его выполнять, и справился насчет Конингин Битрикс, назвав имя по буквам.
- Не знаю лошади с таким именем, но я могу выяснить утром. Я поинтересуюсь у Уэзерби, есть ли вообще такая кличка, и, если они скажут "да", значит, эта лошадь не заявлена на состязания.
- Огромное спасибо.
- Ерунда. Я слышал, у тебя умер брат. Вот несчастье.
- Да... А откуда ты знаешь?
- Мне сейчас звонил Николас Лоудер и рассказал про твою дилемму. Он хотел, чтобы я убедил тебя отдать ему Дазн Роузез.
- Вот идиотизм. Я имею в виду его звонок. Он усмехнулся.
- Я так ему и сказал. Я ответил, что мне это раз плюнуть, но он, кажется, меня не понял. В любом случае это ничего бы не решило. Жокеям не разрешается держать скаковых лошадей для соревнований. Даже если ты и предоставишь ему свою лошадь, все равно будет считаться, что она принадлежит тебе.
- Нет сомнений, что ты прав.
- Голову на отсечение.
- А Лоудер ведь играет в тотализатор, да? - спросил я. - И довольно активно...
- Я слышал, что да.
- Он сказал, что Дазн Роузез бежит в Йорке в субботу.
- В таком случае, может, мне поставить за тебя? Кроме запрета выставлять лошадей на состязания жокеям не разрешалось и делать ставки. Однако это всегда можно было обойти, например, при помощи верных друзей.
- Пока, пожалуй, не стоит, - ответил я. - Но в любом случае спасибо.
- А ты не против, если я на него поставлю?
- Что ж, пожалуйста. В том случае, если Уэзерби допустит его до состязаний.
- Да, загадочка, - отозвался он. - Приходи как-нибудь выпить по рюмочке, заглядывай вечерком.
Я пообещал ему заглянуть.
- И смотри, поосторожнее там.
Положив трубку, я улыбнулся его прощальной фразе. Жокеям платили вовсе не за осторожность. Для них это не было главным. Майло пришел бы в ужас, если бы я последовал его совету.