Генкин! Вот кто ей сейчас нужен – человек близкий по духу и крови, он поймет, поможет смягчить удар и преподнести все в нужном духе. Иначе и его голова может лечь рядом с тщательно завитой головкой Галины Иосифовны. Если мелкие недосдачи или грешки удается спрятать, то скрыть исчезновение такой суммы, которую составляет суточная выручка, не удастся никак.
Где сейчас Генкин? Конечно, на поминках. Левина быстренько набрала номер мобильного телефона Арнольда и, услышав в трубке знакомый приглушенный голос, почти прошептала:
– Арнольд Григорьевич! У нас большая беда, даже несчастье!
– Что такое? – голос Генкина выдавал крайнее волнение.
– Срочно перезвоните ко мне в кабинет откуда-нибудь, где вас никто не сможет слышать, – попросила Левина и нажала клавишу отбоя.
В том, что через минуту или две Генкин обязательно перезвонит, у нее не было ни малейших сомнений…
До ресторана доехали без происшествий. Лидия сидела на заднем сиденье, прикрыв лицо платком, и молчала, только вздрагивали плечи под черным тонким пальто. Некрасивая блондинка ласково гладила ее по плечу и тихо шептала, уговаривая успокоиться, поскольку Ояра уже не вернуть, а впереди еще жизнь и нужно думать о детях. Петр плохо знал латышский, но все же понимал смысл уговоров, зато сидевший рядом с ним парень чуть ли не шевелил ушами от напряжения, пытаясь разобрать, что говорят сзади. Видно, те, кто навязал его Меркулову в попутчики, никак не предполагали, что вдова замкнется и не станет говорить с приятелем покойного мужа, а основной разговор женщины поведут между собой на латышском, которого парень явно не знал…
У лестницы на второй этаж ресторана, где располагался снятый для поминок зал, гостей встречали двое рослых молодых людей в черных костюмах и солидный распорядитель в смокинге. Он очень доверительно и ненавязчиво напоминал вполголоса, что чокаться спиртным не положено по обычаю и что следует съесть в начале и конце поминальной трапезы. Тем временем парни ловко сортировали приглашенных, направляя одних в правый зал, других – в левый, где были сервированы столы для сошки помельче.
Как всегда неожиданно, появился Генкин, помог высадить Лидию из "жигулей", моментально решил все вопросы с гардеробщиками и буквально затащил Меркулова в правый зал второго этажа ресторана.
Едва войдя в него и даже еще не успев хорошенько оглядеться, Меркулов вдруг услышал сдавленный полувскрик-полувсхлип:
– Петя?!
Он резко обернулся и не поверил своим глазам: затянутая в узкое черное траурное платье к нему буквально летела, как на крыльях… Ирина! Сердце его тревожно ворохнулось в груди и замерло – она спешила к нему, как в юношеских снах, такая же прекрасная и любимая, как двадцать лет назад! Так же развевались ее небрежно заколотые светлые волосы, так же колыхалась под тонкой тканью красиво очерченная грудь, так же сияли ее полные слез глаза. Боже мой, этого просто не может быть!
В зале скопилось уже достаточно много людей и на нее оборачивались, но она, не обращая ни на кого внимания, упала к нему на грудь, обвив шею руками, и он тоже обнял ее так, будто не было тех двух десятков лет, разделивших их судьбы. Он вновь ощущал дурманящий запах ее духов, ласковые пальцы, нежно перебиравшие успевшие отрасти на затылке волосы, тепло ее упругого, горячего тела, готового трепетать в его объятиях.
– Ирина? Ты?.. Здесь, как? – бестолково повторял он, не желая отпускать ее от себя и ощущая, что ее щеки мокры от слез.
– Петя, родненький, Петя! – словно в бреду повторяла она и, как безумная, целовала его лицо, глаза. – Петя!
– Гм, – напряженно кашлянул стоявший рядом Генкин: он явно не знал, как вести себя в этой ситуации. – Ирина Васильевна! На вас обращают внимание. В чем дело, наконец?! Вы знакомы?
С трудом оторвавшись от Меркулова, Ирина обняла Лидию и плечи ее задрожали от рыданий.
– Видите ли, – каким-то чужим голосом сказал Петр, обернувшись к Арнольду Григорьевичу. – Мы были очень большими друзьями. Много лет назад. Да, много лет…
– Вы и Ирина Васильевна? – тихо уточнил обстоятельный Генкин.
– Мы трое, – поняв, что вопрос задан неспроста, тут же нашелся Меркулов. – Покойный Ояр, я и Ирина. И мы не виделись почти два десятка лет.
– Ояр умер, – деревянным голосом, с явным прибалтийским акцентом сказала Лидия, по-матерински поглаживая вздрагивающую узкую спину Ирины. – Ояр больше не будет среди нас. Я увезу его прах в Ригу.
– Кто мог подумать? – ошарашенно пробормотал Арнольд Григорьевич. – Такая встреча через столько лет и по такому печальному поводу.
Он тихо отошел и шепотом объяснил кому-то, что покойный Ояр Юри, его жена, Ирина и приглашенный на поминки незнакомый присутствующим мужчина были очень дружны в молодости. Генкин знал, что делал: по залу пробежал легкий шепоток и на них перестали обращать внимание: когда все ясно, это уже не вызывает никакого интереса.
– Ты сядешь рядом со мной, – знакомым тоном сказала Ирина, оторвавшись от Лидии и промокая расплывшуюся тушь на ресницах.
Сейчас Меркулов уже видел, что и ее не пощадило время, правда, выглядела она прекрасно, но ему ли не знать, как она выглядела два десятка лет назад? Но все равно это было как сон – не даром, видно, она привиделась ему в день смерти Ояра? Неужели своим уходом он должен вновь как-то переплести и соединить их судьбы, казалось, разошедшиеся уже навечно? Боже мой, неужели ему опять предстоит испытать сладкое и щемящее грустью чувство, всегда возникавшее при близости с ней?
А Ирина уже пыталась улыбаться, – она всегда, как он помнил, отличалась быстрой сменой настроения, – поглаживала его по плечу и усаживала за стол, наливала в рюмку водки, подкладывала на тарелку тонко нарезанные ломтики малосольной семги, копченого языка, какие-то салаты и смотрела сияющими глазами, которые, казалось, говорили: я больше не отпущу тебя, даже если ты захочешь уйти!
– Я за рулем! – отодвинул рюмку Меркулов. – Не стоит рисковать.
– Ну хотя бы глоток, в память Ояра, – попросила Ирина, и он понял, что она просит его выпить в честь их встречи и в честь памяти ушедшего навсегда друга юности.
В зале почувствовалось оживление. Петр увидел, что к почетным местам во главе длинного, поставленного буквой П стола, за которым собралось чуть ли не две сотни человек, прошли двое – молодой человек с азиатскими чертами лица, одетый в строгий костюм с темным галстуком, и пожилой редковолосый мужчина в темно-серой тройке.
– Кто это? – шепотом спросил он у Ирины.
– Молодой – Леонид Пак. Наверное, он теперь будет заправлять всеми делами после гибели Малахова, – тихо ответила она. – А другой – его правая рука, Сан Саныч Снегирев. Говорят, бывший комитетчик.
По одну сторону от них сидела заплаканная Лидия, и Ирина то и дело обращалась к ней, стремясь отвлечь от мрачных мыслей, а с другой стороны незаметно и тихо уселся Арнольд Генкин, явно старавшийся не оставлять Ирину надолго наедине с Петром. И у того возникла мысль, что это неспроста, но не спросишь же об этом сейчас, здесь? Но Генкин отчего-то стал ему еще более неприятен.
Вопреки ожиданиям Меркулова, поминки открыл не Пак, а Снегирев. Он произнес короткую речь о заслугах покойного Малахова, трагическая гибель которого потрясла всех хорошо знавших его и не позволила продолжить многие важные начинания. Естественно, Сан Саныч ни словом не обмолвился о прошлом Адвоката, но говорил о нем как о серьезном предпринимателе, меценате и благотворителе, успевшем оставить по себе добрую память и завещавшем преемникам процветающую фирму.
Сделав легкую паузу, оратор заговорил о всеми любимом прекрасном человеке – Ояре Юри, сердце которого, до конца отданное людям, остановилось как раз в тот момент, когда он был так нужен друзьям и близким.
Петр вспомнил, как откровенничал Ояр в последний вечер, и невольно криво усмехнулся – Снегирев явно поднаторел в речах, и если не мог так хорошо знать Юри, как знал его Меркулов, то уж о Малахове ему, наверняка, было известно все: сколько ходок в зоны, какие сроки и занимаемое покойным место в криминальном мире, живущем по своим законам. Вернее, то место, которое он занимал.
Стоя выпили за память усопших. Решив плюнуть на все, Петр тоже опрокинул рюмку, но поклялся себе, что это первая и последняя на сегодня. Когда сели, Ирина не одернула платье, и он увидел ее колени – точно как во сне в день приезда Ояра. В его последний день. И сердце защемило болью.
– Непременно приходите к нам в казино, – отвлек его Генкин. – Оно не зря называется "Бон Шанс", поскольку каждому дает свой шанс в жизни. Поверьте, не прогадаете. Обещайте, и я буду вас ждать.
– Арнольд Григорьевич у нас главный менеджер, – объяснила Ирина, – и если обещает, то выполняет свои обещания.
– У вас? – несколько удивился Петр.
– Да, я тоже работаю в "Бон Шанс".
– И кем, если не секрет? Неужели крупье?
– Нет, администратором, – засмеялась Ирина, глядя Меркулову прямо в глаза, и смех ее звучал как откровенный призыв забыть все то, что привело когда-то к серьезной размолвке, и начать с начала. И было видно: она чувствует, что он понимает каждый ее взгляд и жест, как реагирует на них, словно наэлектризованный.
Неожиданно в кармане Генкина тихо заурчал телефон мобильной связи. Достав его, Арнольд Григорьевич почти шепнул в микрофон:
– Слушаю… Что такое?… – на лбу у него выступили мелкие бисеринки пота, и он небрежно промакнул их салфеткой, не заботясь о правилах приличия: видимо, полученное сообщение сильно выбило его из колеи.
Больше не сказав ни слова, он сложил телефон, спрятал его во внутренний карман пиджака и встал:
– Я должен ненадолго отлучиться.
Ловко обойдя сидевших за столом, он вышел за двери зала.
– Я с ума сходила по тебе, – шепнула Ирина, незаметно положив руку на ладонь Петра. – Но ты как в воду канул.
– Во многом благодаря твоему покойному отцу, – усмехнулся Меркулов и накрыл ее ладонь своей.
– Неужели ты до сих пор не можешь простить выходки взбалмошной девчонки? – Ирина подарила ему очаровательную улыбку, но в глазах у нее стояли слезы. – Ведь тогда наша жизнь могла сложиться совершенно по-другому.
– Но она уже сложилась!
– Я не верю в то, что ничего никогда нельзя изменить, – шепнула она. – Наша сегодняшняя встреча – знак судьбы!
В двери зала проскользнул бледный, озабоченный Генкин и прямиком направился туда, где сидели Пак и Снегирев. Встав за их спинами, он начал что-то тихо говорить, и Меркулов заметил, как у Пака разом закаменело лицо, а улыбочка Снегирева стала казаться приклеенной. Что происходит?
Пак резко поднялся и бросил несколько слов сидевшему рядом мужчине. Встал и Снегирев. В сопровождении Генкина они направились к выходу из зала. Арнольд Григорьевич свернул к своему месту и сообщил:
– Придется отъехать. Возможно, надолго. Так вы не забудьте, Петр Алексеевич, я вас жду для взаимно интересного разговора.
– Хорошо, – кивнул Меркулов и, когда Генкин отошел, спросил у Ирины: – Что там у них стряслось?
– Наверное, им опять дерьма в карман наложили, – невесело усмехнулась она. – Или они кому-нибудь нагадили, да испачкались сами. Бизнес по-русски!
– И часто так?
– У каждого свой "бон шанс", – подмигнула она и неожиданно предложила: – Поехали ко мне? Это недалеко, на Бронной. Можем мы себе позволить помянуть друга юности вдвоем, без этого стада? Здесь больше поминают убиенного Малахова.
– Даже не знаю, – протянул Петр. В душе он уже предвидел, чем и как должна закончиться их столь неожиданная сегодняшняя встреча. Он хотел этого и одновременно отчего-то боялся.
– Поехали! – решительно сказал Ирина. – Найдем и выпить, и закусить.
– Вместе выходить, наверное, неудобно, – вполголоса предположил Петр. – Слишком много глаз. Я выхожу первым. Моя машина стоит за углом, выйдя из подъезда, сверни направо, там увидишь.
– Ты у меня всегда был самый умница, – глаза Ирины сияли. – Иди, я не заставлю тебя долго ждать.
Немного посидев для приличия за столом, Меркулов еще раз выразил соболезнования Лидии, просил ее не забывать его и вышел из зала. Спускаясь по лестнице, он невольно ускорил шаги – ему хотелось бежать: так велико оказалось нетерпение, словно все волшебным образом вернулось на двадцать лет назад…
На Бронной у Ирины была прекрасно обставленная, просторная четырехкомнатная квартира на пятом этаже дома из крупного желтого кирпича – некогда эти дома принадлежали Управлению делами ЦК, и Петр подумал, что, может быть, за долгие годы их разлуки она переехала сюда с Ленинского, где жила много лет назад?
Неприятным сюрпризом для него оказалось, что Ирина жила не одна – нет, дома никого не было, но под вешалкой Меркулов приметил теплые серые шлепанцы большого размера; в ванной, куда его проводили вымыть руки, на полочке кроме пенальчиков с помадой, коробочек с тенями и тюбиков крема стояли несколько бутылочек импортного мужского одеколона и флакон дезодоранта. А в решетчатом ящике для белья он заметил приготовленную для стирки белую мужскую рубашку. Все это ему стало крайне неприятно и даже обидно, словно в детстве, когда тебе обещают роскошный, желанный и долгожданный подарок, а потом с кислой миной подсовывают вместо него какую-то сущую ерунду. Но что поделать – жизнь есть жизнь, а задавать лишних вопросов он не хотел.
Ирина быстро накрыла стол в гостиной. Вернее, небольшой столик – как раз на двоих, – выставив на него хрустальные рюмки, бутылку шведской водки и вазочки с закусками. На широком подоконнике Петр заметил клетку с чижиком – веселая певчая лесная птичка скакала по жердочкам, раскачивалась на трапеции и косила черной бусинкой глаза на незнакомца, прежде чем решилась выдать нежную, щемящую сердце трель.
– Подарок Ояра, – Ирина неслышно подошла сзади к рассматривавшему клетку с птичкой Петру и положила руки ему на плечи. – Его зовут Танька. Ты же, наверное, помнишь, Юри всегда любил делать странные и неожиданные презенты.
– Танька? – не оборачиваясь переспросил Петр. – Но чижихи не поют! А это явно молодой чиж. Давно он у тебя?
– Не-а, – она ласково развернула его и, чуть коснувшись щеки горячими губами, повела к столу. – Просто Ояр назвал его как-то очень чудно, не по-русски, может, по-своему? Но похоже на Таньку. Правда, Танька?
Чиж ответил на голос хозяйки заливистой трелью и начал старательно чистить перышки.
– Давай не будем обижать его память, – Ирина сама разлила водку по рюмкам. – Мы с тобой знали Ояра лучше всех, даже лучше его Лидии, поэтому выпьем за то, чтобы земля ему была пухом. Ну, не смей отказываться!
Меркулов взял рюмку и поглядел ей прямо в глаза: они говорили ему совсем о другом – не о памяти ушедшего Ояра, а об их собственной памяти, за которую она и призывала его выпить. И глаза Ирины обещали ему многое.
"Мы словно догоняем друг друга на карусели, – подумал он, – и никак не можем догнать".
Выпив водку, он попросил ее принести еще одну рюмку, сам наполнил ее и прикрыл тонким кусочком черного хлеба.
– Вот теперь и душа Ояра с нами.
Вдруг вспомнилось, как много лет назад, – Боже, да с ними ли вообще все это было? – любивший экзотические сочетания цветов Юри купил себе к зеленовато-серому костюму яркий, канареечного цвета батник. Увидев его в этом наряде, Ирина весело хлопнула в ладоши и воскликнула: "Ояр, ты чижик!" Не в память ли об этом тоже любивший Ирину латыш подарил ей чижика?
– И за тебя, Танька, – Ирина подняла вторую рюмку. – Ты тоже его помнишь?
Птичка склонила голову на бок и выдала долгую, печальную трель, от которой на глазах женщины навернулись слезы. Она залпом выпила водку, поставила рюмку на стол и неожиданно спросила:
– Хочешь, расскажу, как жила, после того как ты исчез?
Меркулов молча кивнул. Стоит ли сейчас напоминать о том, почему он тогда исчез из ее жизни, из жизни их обоих? А ведь она, казалось, уже сложилась, вернее, складывалась. Или не так?
– Ждала, – горько улыбнулась Ирина. – Тебя ждала, писем, звонков, а потом со злости или по дурости вышла замуж и уехала за границу. У меня ведь двое детей: мальчик и девочка уже школьники, они живут у бабушки, на старой квартире, которую ты, наверное, помнишь?
Петр снова молча кивнул и пересел в большое кресло, знаком попросив разрешения закурить. Она подала ему фарфоровую пепельницу. Он жадно затянулся сигаретой, не чувствуя вкуса табака.
– А потом вернулись и развелись, – тихо продолжала она. – Жизнь, сам знаешь, какая пошла: осталась без работы, без специальности, так, по знакомству, попала в казино "Бон Шанс". Там и встретилась с Генкиным. Это его квартира.
У Петра вдруг появилось чувство, что его сейчас вывернет наизнанку: этот противный человечек обладает той, кто была, да что была, так и осталась властительницей его самых сокровенных дум?! Да, осталась, иначе она не приходила бы к нему во снах даже после многих лет вполне счастливой и размеренной семейной жизни. Он чуть не застонал от душевной боли – вот чьи шлепанцы под вешалкой и одеколон на полочке в ванной!
– Ты живешь с Генкиным? – осипшим голосом спросил он.
Он резко вскинула голову, словно готовясь хлестнуть его ответом: да, живу! Но вместо этого сказала:
– В этом доме я больше экономка, прислуга и даже говорящая собака, а не жена или любовница. Какие из нас с Генкиным любовники? – ее губы искривила презрительная усмешка: брезгливая и наглая: – Я для него удобная ширма: ведь мы однополые!
– Что? – не понял Меркулов. – Как это?
– Не понимаешь? – удивилась она. – Неужели так и не повзрослел? Арнольд, для отмазки, любит приставать к молоденьким девочкам из варьете, но его самого где-то трахают какие-то мальчики. Иногда, со злости, я зову его гомик-гномик и Арнольда.
– Бог мой, – прошептал пораженный Меркулов. – Зачем тебе эта мразь?! Зачем ты живешь среди этой грязи?
– Зачем? Живем-то мы в разных концах квартиры, но кто-то же должен готовить ему, убираться, стирать носки и крахмалить рубашки, а мне нужно, чтобы кто-то платил за моих сына и дочь в языковых школах, за нашу квартиру, за лекарства маме и вообще. Грустно все это, Петя. Раньше уезжали за границу и чувствовали себя там, как дети в игрушечном магазине. И я не стала исключением. За то и расплачиваюсь, наверное. А ты не жалей меня, не надо. Помнишь, Лев Толстой тоже плакал от жалости к голодным крестьянам, но при этом намазывал на хлеб сливочное масло. Плакал и – ел! У Генкина вечно какие-то дела, и я часто предоставлена сама себе, и мне тоже, чтобы не плакать от жалости к голодным, надо есть, кормить детей и старуху-мать! Сейчас и так кругом полно молоденьких и на все готовых, а у меня ни путной специальности, ни сбережений, поэтому гомик-гномик – мой спасательный круг и якорь в этом мире!
Петр затушил сигарету в пепельнице и вздохнул:
– Злой живет в злом мире, больной в больном, добрый в добром, но кто из них счастлив в своих мирах и как?
Она встала, убрала с широкого подлокотника кресла пепельницу и присела рядом с Меркуловым – тихо и незаметно, как она всегда умела это делать. Чуть скосив глаза, он увидел волнующий изгиб ее бедра, туго обтянутые шелковистым нейлоном колени: она знала, что у нее красивые ноги, способные свести с ума многих мужиков, и его тоже сводившие с ума.
Нежно положив ладонь на его затылок, она тихо спросила:
– Почему ты исчез тогда?