– Нельзя ни за хрен людей подставлять, – не мог успокоиться Мальцев. – Петро такой бой пережил, сколько людей на заставе полегло. Но мы свой долг выполняли, а здесь этот Олег дурью маялся. Ладно, грузим в кузов обоих.
Но интендант Олег уже не дышал. Когда привезли на место сбора исклеванную пулями машину и доложились майору, начальнику штаба, тот кивнул головой и стал расспрашивать насчет обстановки на дорогах.
– Немцы кругом. Идут потоком и на машинах, и на велосипедах. Интендант погиб и наш пограничник, Петро Чернышов.
– Ваш… наш, – рассеянно кивнул начштаба, разглядывая документы Олега. – Старательный парень был.
– Товарищ майор, – обратился кто-то из тыловиков, разгружавших машину. – Тут патронов кот наплакал. Гранат немного и ящиков десять противогазов. Обувь еще, портяночный материал – три рулона.
– Раздайте людям, пригодится. А ты, сержант, шагай к своим.
– Мне бы дружка забрать. Похоронить…
– Без тебя похоронят. Иди к Журавлеву, мы тут не в тылу отсиживались. Тоже потери имеются.
Глава 6
Окружение
Пока шел к своим, Николай увидел, как всего за несколько часов изменился лес. Заметно прибавилось людей, паслись лошади, стояли распряженные повозки. Виднелись воронки от бомб, сосны топорщились свежей щепой, по оранжевым стволам стекала смола. Под ногами хрустели сбитые ветки.
В одном месте взрыв свалил огромное дерево, оно торчало обрубком на высоте метра, а ствол проломил целую просеку. Несколько красноармейцев лениво ковырялись в земле. Здесь была песчаная почва, копать легко, но распоясанные бойцы в нательных рубашках не торопились.
Николай хотел сказать им, что без окопов не обойдешься. Увидел лежавшие в ряд тела, не меньше десятка, понял, что роют братскую могилу.
– Эй, сержант, закурить есть? – спросил здоровяк с пухлой, как у бабы, грудью.
– А ты откуда взялся такой откормленный? – Еще заметил, что тот сидит без ботинок, как у себя дома, а винтовки вообще не видно.
– Не хами, я тоже сержант. Старший…
– А чего тогда сопли жуешь? Расселись, пятки чешете, а ваших товарищей мухи жрут. Копайте, раз приказали!
Приближенный к старшему сержанту красноармеец взвесил в руке лопату. Мальцев, не в силах сдержать злость, невольно шевельнул стволом автомата.
– Что, стрельнуть собрался? У нас тоже винтари имеются.
– Нечем стрелять. Оба диска час назад в немцев высадил.
– Ерой, значит, – ухмыльнулся здоровяк. – А мы простые красные армейцы, своих павших товарищей хороним. Иди, не мешай нам.
В душе Мальцева уже до края поднялась злость. Он хотел сказать что-то язвительное, но от напряжения из горла вырвалось лишь шипение. Он сделал шаг к здоровяку в распахнутой рубахе.
– Титьки, как у бабы, отрастил, вояка хренов! Винтовки в песке валяются.
– Шагай отселя, – подняла гвалт вся компания. – Командир нашелся!
На шум приблизился патруль. Свои, пограничники. Мальцева тоже узнали.
– Чего случилось?
– Я с шестой заставы. Вот эти рожи мне доверия не внушают.
Бойцы, понимая, что с патрулем шутить опасно, встали, подобрали винтовки, стали вынимать красноармейские книжки. Оказалось, остатки роты того же самого полка, куда входил батальон Зимина.
Прибежал куда-то отлучившийся лейтенант, совсем молодой.
– Сколько у вас людей? – спросил патрульный.
– Сюда пришли тридцать с лишним.
– Постройте их.
Оказалось в наличии человек на семь меньше, некоторые без винтовок. Пока патруль разбирался, Мальцев добрался до своих. Встретили, как будто год не виделись.
– Черныша убили, – сказал Николай и прислонил к дереву его винтовку.
– Что там произошло?
Выслушали невеселую историю, покачали головами, пожалели Петро Чернышова. Будько в сердцах выругался:
– Надо же было затеваться с этим ЗИС-5! Тут без вас целый обоз приблудился, и боеприпасы, и харчи. Даже артиллерией обзавелись.
– Насчет беженцев ничего не узнал? – спросил Журавлев.
– Ничего определенного. Кого-то успели отправить, но тянули до заявления Молотова. Не верили, что война началась. А затем, когда эшелоны на восток пустили, немцы железную дорогу разбомбили.
Чтобы успокоить капитана, стал объяснять, что многие двинулись своим ходом на восток. Немцы беженцев вроде не трогают. Глядишь, доберется Вера потихоньку до своих.
– Беженцы пешком, а немцы на колесах, – с горечью заметил Журавлев. – Тянули до последнего, не разрешали уезжать. Вот и мечутся по дорогам женщины да дети. Что, немцы с воздуха станут разбираться, где военные, а где бабы с детишками?
Николай промолчал. Успокаивать Журавлева бессмысленно. Все сам хорошо понимает. Пошел к ребятам, поговорили о невеселой обстановке.
Затем Мальцева отозвал в сторону начальник заставы. Туда же подошли политрук Зелинский, комбат Зимин и старшина Будько. Журавлев при всех избегал спрашивать Николая насчет общей обстановки. В воздухе висело слово "паникерство", Зелинского уже дважды вызывали к комиссару, требовали поддерживать боевой дух личного состава, пресекать панические разговоры.
– Ничего хорошего, – отрывисто, стараясь избегать ненужных эмоций, докладывал сержант. – На дорогах немцы. Наши автомашины подбитые, почти все с грузом, некоторые в исправном состоянии брошены. Убитые по обочинам лежат, хоронить некому. Повозки бросили, а на лошадях в тыл убежали.
– Вы-то как прорвались?
– Случайно. Да и то двоих потеряли. Оба диска израсходовал. Петро тоже в немцев стрелял, молодец парень.
– Значит, дороги для нас закрыты? – уточнил Зимин.
– Большой группой пробиться можно. Танков я не видел. Отдельные части, обозы, в общем, второй эшелон. Саперы на нас даже не глянули, куда-то понтоны торопятся доставить. Думаю, кольца пока сплошного нет. Прорваться можно, особенно ночью.
– Куда прорваться? Мы не в кольце, – заявил политрук Зелинский. – Части Красной Армии ведут бой. Что, артиллерии не слышите?
– Неизвестно, чья артиллерия огонь ведет, – хмуро заметил комбат Зимин. – Я наших пушек что-то поблизости не видел.
– Глаза пошире откройте, товарищ капитан.
– Вон, твари, опять летят, – показал на тройки немецких бомбардировщиков Будько. – Откуда у них столько самолетов?
– У нас не меньше, – заявил политрук.
Искренности в его восклицаниях не слышалось. Комиссар отряда подстегнул политруков, вот они и демонстрируют уверенность. Спор Журавлеву не понравился.
– Ладно, Николай, иди, перекуси и принимай отделение. И строго соблюдать маскировку. Хотя черта с два такой табор незаметным останется. Люди голодные, костры жгут, еду варганят. Командиров не хватает.
– А у начальства какой настрой? – спросил Кондратьев.
– Платонов собирал нас. Считает, что в ночь надо пробиваться к своим. Комиссар и начальник штаба предлагают подождать подхода воинских частей. Обороняться, мол, есть чем. Тысячи полторы штыков, пушек штук пятнадцать, боеприпасы появились.
– А тут наконец штаб полка отыскался, – добавил Федор Зимин. – Пока метались – под бомбежку попали, едва от танков ушли. Батальон худо-бедно с собой привели и тыловую шушеру. Правда, артиллерию и минометы где-то утопили. Пугнули их крепко, водкой успокаиваются.
– Командир полка ваш тоже на прорыв не слишком настроен, – сказал Журавлев.
– А-а, ни рыба, ни мясо, – отмахнулся Зимин. – Рапортовать зато четко научился и командиру дивизии в рот заглядывать.
– Не слишком ты его любишь? – усмехнулся Журавлев.
– Что он, баба, чтобы его любить? Командуй, порядок держи, а не плетись на поводу.
Мальцев вернулся в свое отделение. Посидели, покурили вместе с Андреем Щербаковым, Василем Грицевичем, Костей Ореховым. Четыре сержанта, помощники начальника заставы.
К древней горной пушке, стоявшей неподалеку, прибавилась батарея новеньких, зеленых, как ящерицы, полковых "трехдюймовок".
– Есть чем фашистов встретить, – сказал Щербаков. – У Зимина два "максима" появились, гранаты людям раздали.
– Норы выкопали поглубже, – в тон ему продолжил Грицевич. – Ничего мы тут не высидим. Правильно, что начальник отряда прорываться решил.
– Правильно, – согласился долговязый комвзвода Кондратьев. – От такого бесцельного сидения одна только неразбериха.
Подошла группа красноармейцев во главе с лейтенантом и здоровяком с петлицами старшего сержанта.
– Ба, старые знакомые, – усмехнулся Мальцев. – Не дали вам в кустах отсидеться.
– Мы погибших хоронили, – веско заметил старший сержант, который, судя по всему, верховодил в группе. – Вливаемся отдельным взводом в батальон капитана Зимина. Где он находится?
– Ну-ну, вливайтесь. В ста метрах правее. Найдете.
Здоровяк оглядел орудия, открытое поле, расстилающееся за опушкой. Потоптался и спросил:
– Значит, мы теперь вроде крайних. Оборону держать будем?
– А чего ты вперед лейтенанта встреваешь? – хмуро спросил Грицевич. – Прикрой поддувало, вояка, и шагай молча за командиром.
– Я помкомвзвода, – заявил старший сержант. – А лейтенант у нас новенький, только что училище закончил. Службы еще не знает.
– Заткни ты ему рот, товарищ лейтенант, – не выдержал Мальцев. – Или смени брюхана на нормального сержанта.
Лейтенант с мальчишеским лицом и пушком над пухлой верхней губой промолчал. Он был совсем молодой, лет девятнадцати, а его помкомвзвода послужил уже достаточно, даже ряшку сумел наесть.
– Идите, не толкитесь, – отмахнулся Грицевич. – Там Зимин с вами разберется.
* * *
За считаные часы до наступления темноты обстановка резко изменилась. Готовились к ночному маршу или прорыву – как получится. Над лесом покружился разведчик "Хеншель-126". Затем немцы решили, что русских скопилось достаточно, и пустили тройку двухмоторных "юнкерсов".
С пологого пикирования они сбросили не меньше полусотни авиабомб разного калибра и несколько контейнеров с мелкими осколочными бомбами-гранатами. Будь это на открытом месте, потери были бы куда значительнее. В лесу бомбежка или артобстрел теряет свою убойность.
Однако по мозгам тяжелые "сотки" ударили крепко. Бомбы помельче, "полусотки" и двадцатипятикилограммовки тоже понаделали дел. Взлетали, переламываясь в воздухе, сосны, деревья помоложе валило как ураганом, кое-где загорелась хвоя.
Повторялось обычное дело. Неопытные бойцы выскакивали из окопов и щелей (гнал страх быть заживо погребенными) и попадали под взрывную волну, осколки, падающие деревья. Крики: "Пожар!", "Горим!" всколыхнули целую массу недавно призванных парней, которых еще не переодели в военную форму.
Комбат Зимин вместе с новым комиссаром батальона делали все, чтобы остановить бегство. Кого-то загнали снова в окопы. Другие убегали, потеряв голову, лишь бы скрыться подальше от взлетающих фонтанов земли, дыма, грохота и криков смертельно раненных людей.
Молодого бойца придавило сосновым стволом, сломав спину. Он тонко и пронзительно скулил на одной ноте, не в силах шевельнуть руками и ногами.
– Все ко мне! Помочь человеку.
Подбежали несколько красноармейцев, в том числе здоровяк-помкомвзвода. Кое-как приподняли обломок ствола. Сверху послышался треск осколочных бомб-гранат, пачкой вылетевших из контейнера, словно молотил огромного калибра пулемета.
Железный дождь добил красноармейца, осколок угодил в голову комиссару, свалил еще несколько человек. Юный лейтенант, командир взвода, только что прибывший из училища, получил несколько острых кусочков металла в спину, плечи, ноги.
Он полз, истекая кровью. По щекам текли слезы от жалости к себе и почти детской обиды. Он готовился к подвигам, видел себя во главе роты, даже батальона. Вел людей в отчаянную атаку и побеждал. Вместо этого взвод, который не принял его всерьез, посмеивался над петушиным срывающимся голосом и наивностью в военных мелочах. А теперь, взамен будущих подвигов и орденов, санбат или госпиталь, а там и война закончится. Лейтенант не понимал, что получил смертельные раны – юность не верит в смерть.
– Лыков, – позвал он помкомвзвода, которого побаивался и не любил. Но сейчас голос умирающего лейтенанта был тверд. – Лыков, ты… ты примешь взвод. Все бумаги в планшете. Меня надо перевязать… и в санбат, как сильно жжет внутри… неужели кишки пробило.
– Все будет нормально, товарищ лейтенант, – козырнул старый солдат Зиновий Лыков, который уже насмотрелся смертей и видел, что лейтенант обречен. – Сейчас перевяжем и прямиком в санбат. Там быстро помогут.
– Как печет… мама.
С командира взвода сняли портупею, гимнастерку. Один из бойцов, подступивший с бинтом, растерянно пробормотал:
– Как его перевязывать? В боку дыра в два кулака, ребра сломанные торчат.
– И кишки наружу, – добавил другой.
– Бинтуйте поперек, чего стонете! – прикрикнул здоровяк Зиновий Лыков, цепляя на пояс кобуру с наганом лейтенанта.
Подошел к Зимину и доложил, что лейтенант умирает. От силы полчаса или час протянет. Самолеты уже улетели. Между поваленными расщепленными деревьями висела пелена дыма. Комбат спрятал в планшет документы лейтенанта, с минуту всматривался в фотографию худенькой девушки лет семнадцати. Машинально прочитал надпись на обратной стороне карточки: "Буду ждать с победой. Ты вернешься, я знаю. Люблю, твоя Валя". Стояла дата, второе июня сорок первого года. Как давно это было.
– Он еще курсантом тогда числился, – сказал Лыков. – А девка, видать, школьница.
– Невеста, – поправил Зимин. – Совсем дети. А ты перед ним выделывался.
– Воспитывал, – поправил старший сержант. – Взвод под команду дали, а он самых простых вещей не знает. А парень простой был, душевный. Мы его не обижали, слушались.
– Ладно, помолчи. Примешь временно взвод.
– Есть, товарищ капитан.
– Людей привести в порядок, побриться, почистить оружие.
– Что, выходим в ночь?
– Видимо, так. Для погибших вырыть могилу. Доложить об исполнении.
Зиновий Лыков помялся и сообщил:
– Четверо местных, которые западники, сбежали. Я им кричал, но разве остановишь. У меня во взводе человек двенадцать осталось.
– Примешь людей из третьего взвода. Там командира нет.
Но самым болезненным ударом по объединенному, готовому к маршу отряду стала гибель подполковника Платонова. Его завалило взрывом вместе с начальником штаба. Не менее энергичный, хоть и желчный по натуре начальник тыловой службы был тяжело ранен.
Как это часто случается, выбыли из строя самые решительные и опытные командиры. После недолгого совещания полк (теперь эту группу назвали так) возглавили командир стрелкового полка и комиссар пограничного отряда.
Оба сразу отменили приказ покойного подполковника, проявив при этом полное единодушие. Были срочно вызваны командиры подразделений. Журавлева не пригласили. Может, посчитали, что застава слишком мелкая единица, хотя капитан командовал и взводом Кондратьева, а также получил пополнение из числа разрозненных групп пограничников и красноармейцев. По сути, под командой Ивана Макаровича Журавлева уже набралась полноценная рота, хорошо вооруженная, готовая к опасному марш-броску.
Комиссар отряда предложил почтить память погибших, затем изложил свои соображения. Командиры и комиссары в 1941 году имели равные права, и комиссар сразу взял руководство в свои руки. Командир стрелкового полка, заметно обескураженный событиями первых дней войны, не возражал.
Комиссар умело обосновал свое решение, одновременно угадав настрой не слишком решительных командиров. Пускаться в рискованный марш с боями, когда вот-вот подойдут части Красной Армии, пожалуй, преждевременно.
Ситуация несколько изменилась. В результате сильной бомбежки погибли двадцать и получили ранения около сорока человек (потери относительно небольшие). Всего же раненых насчитывалось более ста бойцов. Как эвакуировать такую массу?
Комиссар приводил все новые аргументы в пользу того, что следует выждать еще немного, а не кидаться очертя голову по заполненным фашистами дорогам. Сам не замечая того, он толковал все в пользу своего решения в ущерб реальному положению дел.
Половина раненых могла передвигаться своим ходом и не создавала пока проблемы со своей эвакуацией. Имелось довольно большое количество повозок и лошадей.
Насчет успешной обороны комиссар преувеличивал возможности кое-как сколоченного полка. Имелось семнадцать пушек, в том числе три тяжелые гаубицы. Но запас снарядов был невелик и через час-два интенсивного боя орудия превратятся в бесполезное железо.
Количество патронов – по тысяче-полторы на пулемет и по две сотни на стрелка – казалось комиссару достаточным запасом. Бывалые командиры знали, что без подвоза все это израсходуется за весьма короткое время. Они считали, что имеющиеся возможности позволят полку прорваться на соединение с главными силами, а задержка на день-два влечет за собой риск оказаться в плотном кольце. Немцы выжидать не станут и перекроют пути отступления.
Кроме того, командиры батальонов и рот были уверены, что сразу после объявления приказа о переходе к обороне начнется бегство. Самовольно уйдут навстречу нашим войскам те, кто желает сражаться. Сидеть и чего-то ждать под бомбами и снарядами они не захотят.
Побегут бойцы из местных, так называемые "западники". По рукам ходили листовки, в которых "братьев-украинцев" призывали бежать из чужой для них армии и обещали всякие блага.
На обещания клевали не все, особенно бывшие активисты, комсомольцы и мужики, понимавшие, что нарушая присягу, они становятся предателями и могут попасть под расстрел. Но таких было немного. Бегство местных призывников обещало стать повальным.
Выражать свое мнение насчет дезертиров командиры не решались. Кроме обвинений в паникерстве, ничего не дождешься. Могут и под суд отдать. Мол, не умеете людей держать, в беспомощности расписываетесь.
Но нашлись командиры, которые решительно настаивали на немедленном прорыве этой же ночью. В их числе был начальник особого отдела пограничного отряда майор Лесков.
Седой, с сутулой широкой спиной, Михаил Андреевич начал свою службу на границе еще в начале двадцатых. Сейчас он прямо высказывал то, о чем не решались говорить другие.
– Бездействие для военных людей неприемлемо. Развал дисциплины, паника.
– Ну, паники пока не наблюдается, – с непонятной улыбкой заметил старший политрук Анатолий Усанов, помощник комиссара по работе с комсомолом. – Наши комсомольцы как один готовы…
– Может, оставим пустые рассуждения? – раздраженно перебил политрука майор Лесков. – Война – это не комсомольское собрание.
Главным аргументом оборонительной тактики комиссара отряда и идущего у него на поводу командира стрелкового полка было твердое убеждение, что вот-вот нанесут удар регулярные части Красной Армии. Этого ждали с часу на час, и большинство в такой несокрушимый удар верили. Но далеко не все. Сомневались в этом майор Лесков и комбат Зимин, хотя последний и помалкивал. Высказать свое мнение ему бы все равно не дали.
– У вас имеются сомнения, Михаил Андреевич, что наступление Красной Армии задерживается? – осторожно спросил комиссар отряда.