– Да, такие сомнения есть. Общую обстановку на фронте мы не знаем. Пока немецкому командованию не до нас. Но полторы тысячи вооруженных людей они у себя в тылу не оставят. Обстрел уже ведется, и он наверняка усилится. Подтянут тяжелую артиллерию, хорошо отбомбятся, и через сутки мы мало на что будем способны.
Начальник артиллерии, подполковник лет пятидесяти, тоже высказался за отход. Снимая и вновь надевая круглые очки, он заявил, что у него в настоящее время имеется полноценный дивизион, около двадцати орудий.
– Правда, пушки трех калибров, но это неважно. Мы способны вечером поставить заградительный огонь, затем вывезти полевую артиллерию, а тяжелые гаубицы взорвать.
Подполковник говорил не спеша, перечислял количество снарядов, лошадей, приводил еще какие-то аргументы. Не выдержав, его оборвал командир полка.
– Достаточно. Все ясно. Предложение товарища комиссара мне кажется наиболее разумным. Крепкая оборона, удары из всего оружия, если надо, контр атаки, а когда понадобится, нанесем встречный удар в помощь наступающим частям Красной Армии.
Комиссар из молодых выдвиженцев недавно прибыл с учебы на высших политических курсах. Грамотный, вполне подготовленный политработник, он и сам не заметил, когда здравый смысл сменился в нем крепко вдолбленными истинами.
Красная Армия велика, могуча и непобедима. О повальном отступлении не может быть и речи. Уводить в неизвестность вооруженный полк – значит потерять веру в свою армию, усилить панические разговоры таких вот замшелых особистов и комбатов, не видящих дальше своего носа.
Окончательное решение сформировалось, когда на совещании появился молодой, туго затянутый в ремни капитан. Четко, по-уставному, он доложил, что прибыл саперный батальон. В наличии триста пятнадцать бойцов и командиров, двадцать повозок с имуществом, оружие – винтовки и наганы.
– Имеется также двести килограммов тротила, – молодецки рапортовал капитан, чувствуя себя в центре внимания больших командиров. – Бикфордов шнур, взрыватели, дымовые шашки. Люди, правда, немного устали, отдохнуть бы, и готовы выполнить любой приказ.
– Вот, вот, – не находил нужных слов комиссар. – Двести килограммов взрывчатки, гору можно свернуть. Три сотни свежих бойцов. Отдохнут пару-тройку часов и начнут укреплять периметр. Шанцевый инструмент в наличии?
– А как же, товарищ комиссар!
Прибытие саперного батальона поставило точку на обсуждении. Правда, Зимин не оставил своего скепсиса и, выбрав момент, спросил бравого капитана:
– Так у тебя лишь винтовки?
– Еще наганы.
– И ни одного пулемета?
– Не предусмотрено по штату.
– И патронов, наверное, кот наплакал.
– Ну и что? – изобразил удивление сапер. – На первый бой хватит.
– А на второй? Горы взрывать будешь? Мог бы и запастись.
– У меня ребята орлы! Перевернут и горы.
– Ну-ну, – только и вздохнул Григорий Пантелеевич Зимин.
* * *
Трудно принимать решения в сложной обстановке. Комиссар всего несколько дней назад наблюдал учения танковой бригады. Около сотни машин, в том числе новейшие Т-34 и КВ-1, преодолевали преграды, высаживали десант, уничтожали макеты вражеских танков, пушек и бревенчатые укрепления.
Легкие Т-26 и БТ-7 поражали своей скоростью, мчались по воде и кочковатому полю, дружно разворачивались, вели огонь из небольших, но скорострельных 45-миллиметровых орудий.
– Натиск, мощь, огонь, – оживленно жестикулировал на дружеском ужине молодой комбриг с орденом Красного Знамени. – И таких бригад у нас не одна и не две. Мехкорпуса развернуты. Ударим, в случае чего, брызги полетят.
Крепкий кулак впечатался в стол, задребезжали бутылки и стаканы. Засмеялись женщины-врачи и медсестры, украшение ужина. Одна из них с интересом посматривала на молодого комиссара в таком высоком звании.
– Мы тоже не подкачаем, – громко провозглашал комиссар и чокался с красивой хирургической сестрой, которую он затем провожал и провел с ней ночь.
Где она сейчас? Жива ли? Комиссар обходил позиции в сопровождении майора-особиста и адъютанта. Ночь была относительно тихой. Лишь изредка взлетали ракеты, раздавались отдаленные пулеметные очереди.
Тогда, в самом начале войны, наши командиры не знали, что немцы без крайней нужды не воюют ночью. Предпочитали наносить подготовленные удары при дневном свете, когда четко наблюдается взаимодействие всех родов наступавших войск.
Начальника особого отдела майора Лескова тревожила тишина. За свои пятьдесят лет Михаил Андреевич достаточно повоевал начиная с Гражданской войны, выполнял задания в Китае, два года провел в Испании. Лесков воспринял тишину как враждебное живое существо, готовое ударить исподтишка.
– Тихо… Звезды какие яркие, – сказал комиссар.
– Горы, прозрачный воздух. А артиллерия у немцев что-то молчит.
Спустя десяток минут в ночи вдруг застучали пулеметы, потянулись трассы светящихся пуль. На северо-востоке ракеты взлетали одна за другой. Раздавались хлопки винтовочных выстрелов, гранатные разрывы.
– Кто-то воюет… на прорыв идет, – проговорил майор-особист.
Слово "прорыв" комиссар словно не услышал, а насчет боя заметил, что им завтра тоже предстоит воевать.
– Всем войны хватит, – снисходя к чьей-то ненужной активности, благодушно рассуждал комиссар.
Мимо прошмыгнули несколько человек. Шли быстро. Когда адъютант с автоматом наперевес кинулся вслед, они уже исчезли в кустах.
– Везде находятся крысы, – сменил благодушие на строгость комиссар. – Надо усилить патрули.
Но усиленные патрули удержать беглецов не могли. Утром Николай Мальцев увидел, что окопы справа от них пустые. Сбивая густую росу, подошел к сержанту и красноармейцу, сидящим возле "максима" с заправленной лентой.
– Где остальные?
– Четверо местных еще ночью ушли и молодого сманили. Обещали невесту найти, а здесь, мол, все равно пропадать.
– А вам невест не обещали? – насмешливо спросил Мальцев.
– Я женатый, – подумав, ответил сержант. – Под Ярославлем живу, чего мне здесь искать? Пулемет, опять-таки, казенное имущество, его бросать нельзя.
– А ты? – обратился Николай ко второму номеру.
– Я с дядей Иваном остался. Присягу все же принимал.
– Чего же ты, дядя Иван, дезертиров не остановил?
Вопрос был пустой, можно было и не спрашивать.
– У них винтовки и штыки. Если бы пикнул, сразу бы припороли. Зачем вообще западников призывали? Думали, они за наши колхозы воевать кинутся? Из трехлинеек нам же в спину стрелять станут.
Ночью уходили не только местные. Снялась рота какого-то независимого старшего лейтенанта, который посчитал, что здесь они ничего не высидят. Исчезали мелкие группы и одиночки, вышедшие случайно к месту сбора пограничного отряда.
– Без них воздух чище, – отмахивался Зимин. Обошел взвод старшего сержанта Лыкова. Окопы были вырыты и замаскированы, оборудованы гнезда для ручных пулеметов.
– У тебя, Зиновий, люди на месте?
– Сбежали двое, – ответил здоровяк. – Остальные готовы к бою. Пожрать бы еще не мешало.
– Завтрак будет попозже, – пообещал Зимин. – Старшина чего-то варит.
– Как бы нам "гансы" аппетит не испортили, – заметил один из красноармейцев. – Наблюдатель с рассвета кружится, все высматривает.
Как в воду глядел боец. На смену воздушному разведчику прилетела четверка двухмоторных штурмовиков "Хеншель-129". С высоты километра каждый бросил по четыре стокилограммовки.
Применение таких тяжелый бомб было рассчитано на психику. Взрывы с небольшими промежутками поднимали огромные фонтаны земли, ломали и подбрасывали деревья. Грохот метался эхом из стороны в сторону, выталкивая, как вчера, людей из окопов, заставляя бежать сломя голову непонятно куда.
Носовые пушки и пулеметы на втором заходе добавили паники, вколачивая сплошную трескотню очередей. Старший сержант Зиновий Лыков втащил за шиворот обратно в окоп молодого красноармейца.
– Сиди здесь, если подохнуть не хочешь. Погранцы вон стреляют даже. Чем мы хуже?
Вел огонь из пулемета Андрей Щербаков, высадил обойму снайпер Василь Грицевич. Дал несколько очередей Николай Мальцев. Знали, что толку от их пальбы не будет, но хоть прогонят страх.
Политрук Зелинский крикнул им, чтобы прекратили огонь – накличут бомбы на собственные головы. Но "хеншели" улетели, и политрук похвалил стрелков:
– Так и надо. Пусть знают наших!
Комиссар, взявший на себя командование, в силу небольшого опыта не предусмотрел многих деталей. Продукты были сданы еще вчера на пункт питания. Четыре полевые кухни, дымившие с рассвета, как паровозы, не остались без внимания люфтваффе.
Бомбу вложили так удачно, что два котла на колесах разнесло вдребезги. Сгорел временный склад, в котором хранили основную часть продовольствия. Из-под обломков склада-землянки пробивались синие языки горевшего сахара, лопались банки с консервами, растекалась огромная лужа дымившего растительного масла.
В санчасти кричал и метался ошпаренный повар. Поубивало и покалечило тыловиков, обычно крутившихся возле кухни.
– Чем людей кормить? – растерянно спрашивал у комиссара интендант, заменивший опытного заместителя по тылу.
– Режь убитых лошадей и вари.
– Котлов нет…
– Найди и больше ко мне не приставай.
Старшина Будько скептически воспринял известие, что полк возглавил комиссар. Он не стал сдавать часть продуктов, оставил вещмешок с салом и сухарями.
– Еще сахар есть, – докладывал он Журавлеву. – Пусть бойцы иван-чай собирают и в котелках кипятят. Без горячего скоро ноги протянем.
Расторопные саперы Кондратьева принесли несколько вывалянных в земле больших кустов конины.
– Вон там выройте яму и обложите камнями, – командовал Будько. – Найдем ведра, обед сварганим.
* * *
Комиссар и командир полка рассчитывали артиллерией и пулеметами крепко вломить обнаглевшему врагу, однако немецкое командование им такой возможности не предоставило.
Германские части обтекали изрезанный оврагами и мелкими речками участок леса, где занял оборону вновь сформированный полк. Время от времени налетали истребители и легкие бомбардировщики, сбрасывая бомбы и обстреливая поляны из пулеметов.
По периметру, метрах в семистах от линии обороны, патрулировали несколько мотоциклов и легкий бронетранспортер, наблюдая за русскими. Комиссар дал приказ начальнику артиллерии обстрелять одну из немецких колонн, обтекающих лес с юга.
Дружно ударили 122-милиметровые гаубицы и "трехдюймовки". Вели огонь по навесной траектории на расстоянии двух километров. Немецкие командиры проявили явную самоуверенность. Взрывы опрокинули и зажгли два грузовика, несколько пароконных подвод. Горел, опрокинувшись в кювет, легкий бронетранспортер. Движение по дороге прекратилось. Там возились санитары, вытаскивая убитых и раненых.
– А вы как думали! – торжествовал комиссар, потрясая кулаком. – Легкой прогулки захотели? Не получится!
Помощник по комсомолу обходил батальоны, теребил политруков и собирал заявления о срочном приеме молодежи в комсомол.
– Нашел время, дурак, – не стеснялся в выражениях старшина Будько, прислушиваясь к гулу приближающихся самолетов. – Сейчас они нам покажут и комсомол, и кузькину мать.
Авиации на этом участке у врага не хватало. Отбомбились лишь легкие бомбардировщики, подняв очередную волну беготни и паники. Появились новые убитые и раненые, гибли лошади.
– Раненые умирают, – прибежала к комиссару начальник санчасти, майор Руденко Наталья Викторовна, молодая светловолосая женщина лет тридцати. – У меня всего два хирурга, оперируем все втроем, не успеваем.
– Идите на свое место, – оборвал ее комиссар. – Занимайтесь делом.
Дальше началось нечто вроде издевательства. Немцы подкатили на возвышенность штук двенадцать разнокалиберных орудий. Все наши, советские, доставшиеся врагу в качестве трофеев.
Начался обстрел позиций. Равномерно ухали гаубицы, звонко и часто били трехдюймовые пушки Ф-22, посылая фугасы, осколочные снаряды, шрапнель и все, что нашли на захваченных складах немецкие трофейщики.
Им ответила артиллерия под командованием пожилого подполковника, стрелявшего по войскам Кайзера еще в Первую мировую войну. Дуэль закончилась в пользу немцев. Быстро иссякли боеприпасы, на один выстрел немецкие артиллеристы отвечали десятком снарядов.
Николай Мальцев видел, как прямое попадание разнесло на части старую горную пушку с деревянными колесами. От огромной дымящейся воронки отползал наводчик, волоча перебитые ноги. Его пытались перевязать, но артиллерист истекал кровью на глазах.
Подполковник, сняв фуражку, лично наводил орудие, чтобы одним из последних снарядов заткнуть глотку хоть одной "шестидюймовке". Не успел. Тяжелый снаряд искорежил, перевернул пушку. Подполковник с усилием поднялся, по лицу стекала кровь, мелко дрожал обрубок руки, мундир был изорван.
– Какая глупость… глупость.
Старый артиллерист свалился рядом с разбитым орудием. Можно было только догадываться, кого он обвинял в глупости.
Врагу нельзя было отказать в четкости действий. Орудия вели огонь, перенося прицел с квадрата на квадрат. Наши родные полуторки и ЗИС-5 исправно подвозили врагу ящики со снарядами. Когда перегревались одни орудия, им давали остыть, а в это время стреляли другие. Привезли еще несколько пушек, в том числе 122-миллиметровые гаубицы.
В лесу творилось невообразимое. Грохот взрывов не смолкал ни на минуту. Разносило на части деревья, срезанные ветки устилали землю. Если люди находили какое-то спасение в окопах, то лошади гибли одна за другой.
Небольшой табун под предводительством жеребца порвал уздечки и кинулся прочь из заполненного дымом и грохотом леса.
Когда снарядов падает много, начинает срабатывать теория вероятности. Взрывы доставали людей в окопах, превращая в месиво. Снова начинался исход. Осколочные снаряды, врезаясь в стволы деревьев, скашивали дождем осколков бегущих людей.
Немецким артиллеристам подвезли шрапнель. Стаканы, наполненные металлическими шариками, рвались на высоте полусотни метров, находя все новые жертвы.
На глазах у главврача санчасти Натальи Викторовны Руденко шрапнель наповал убила капитана-хирурга и раненого, лежавшего на операционном столе. Медсестре шрапнельная пуля угодила в лицо, опрокинув на истоптанный окровавленный пол. Ее торопливо перевязали и унесли. Девушка кричала, боясь увечья больше, чем смерти.
Закуривая папиросу, майор Руденко приказала навести порядок в операционной. Отпила глоток холодного чая и обратилась к оставшемуся в живых хирургу, бывшему детскому доктору:
– Будем вдвоем работать, – поглядела на багровое лицо измотанного недосыпанием старого врача и коротко заметила: – Да пейте вы свой спирт здесь, не убегайте каждый раз.
– Только на нем и держусь. Гляньте, какая очередь к нам.
Шестикилограммовый фугас рванул неподалеку, разбросал в сторону несколько тел. Донесся отчетливый мальчишеский крик:
– Маманя… больно-то как… помираю.
– Несите мальчишку, который помирает, – распорядилась Наталья Викторовна.
Восемнадцатилетнего парня спасли, ампутировали раздробленную ступню. Но у многих дела обстояли гораздо хуже. Руденко обошла длинный ряд раненых, ждавших операции. Этому уже не поможешь, перитонит в последней степени. У лейтенанта разорвано осколком легкое. Шансов мало. Двое с перебитыми руками подождут.
– Несите вон того, с осколочным ранением в живот.
Светловолосую женщину с папиросой во рту слушали беспрекословно. Она со злостью думала о том, что бесцельное сидение в этом лесу принесет еще много смертей.
Застава Журавлева (скорее рота) оборудовала окопы и щели по всем правилам и ждала начала вражеской атаки. Снаряды падали в глубине, потерь у пограничников и во взводе Кондратьева было немного. Но от этого легче не становилось. Плотный артиллерийский огонь каждую минуту уносил чьи-то жизни.
– Глянь, Василь, – показывал Мальцев. – Из наших пушек по нам бьют. Специально подкатили, морально нас раздавить. Стрельни, что ли, по ним.
– Без малого полтора километра, – отозвался Грицевич. – Из винтовки даже с оптикой не возьмешь.
Несколько "трехдюймовок" перенесли огонь на батальон Зимина. Окопы и траншеи, вырытые на краю леса, накрыли столбы разрывов. Там послышались крики. Пригибаясь, убегали двое красноармейцев.
Не иначе как от отчаяния заработал в ответ "максим". Рядом застучал второй, из отделения, которое ночью почти разбежалось. Теперь сержант, с которым утром разговаривал Мальцев, действовал самостоятельно.
– Николай, – приказал Журавлев, – сбегай к нему, скажи, чтобы прекратил огонь. Нечего патроны зря жечь. Напросимся, в нас снаряды полетят.
– Правильно, – согласился политрук.
– Что правильно? – насмешливо спросил его Журавлев. – Как куры расселись и ждем пока всех не перебьют?
– Должны наши подойти, – прошептал Зелинский. – Ведь так?
– Ваши, наши… С вечера полторы тысячи штыков имели. Нечего ждать было, а наступать, драться.
Тем временем Николай угомонил пулеметчика, у которого не выдерживали нервы. Угостил расчет махоркой, покурил вместе с ними.
– Теперь вы в моем отделении. Без команды не стрелять. Сколько патронов осталось?
– Две с половиной ленты.
– Так чего же вы их жжете без толку?
– От страха, – признался второй помер. – Вы бы нам махорки про запас отсыпали, и жрать хочется, сил нет.
– Не испортили аппетит? – спросил пулеметчик, показывая на траншеи Зимина, окутанные разрывами снарядов.
– Поесть все равно надо.
Тем временем решительная и обозленная Наталья Руденко прибежала в штаб. С порога обрушилась на командира полка и комиссара пограничного отряда. Говорила резко, но без надрыва, приводя цифры потерь:
– В санчасти скопились сто восемьдесят раненых. Почти все тяжелые. От обстрела погибли тринадцать человек, в том числе хирург и медсестра. Мы делаем все что можем, но к ночи умрет еще не меньше пятидесяти раненых. Людей надо эвакуировать.
– Успокойтесь, Наталья Викторовна, – широко улыбался подполковник, командир полка. – Посидите, выпейте чайку. А может, коньячку для нервов?
– У меня нервы в порядке, – огрызнулась хирург Руденко. – Этот обстрел прекратится когда-нибудь или нет?
– Наташа, – начал было комполка, которому женщина нравилась. – Сейчас мы ничего не можем сделать. Надо…
Рослый седоватый подполковник тоже когда-то нравился Наталье. Она видела в нем решительного и уверенного руководителя. Сейчас все это расползалось в некое растерянное подобие командира, размягченного водкой, и, кажется, не понимающего ситуации.
– Делайте что-нибудь, – воскликнула она. – Вы же мужчина!
В этот момент в блиндаж вошел комиссар отряда с биноклем на груди, туго перепоясанный портупеей, с планшетом и пистолетной кобурой на поясе. Он слышал окончание разговора.
Самолюбие мешало ему признаться, что надо было уходить еще вечером. Он не ожидал, что события станут развиваться таким образом. Не будет ни прочной обороны, ни смелых контратак. Полк просто расстреливали, выбивая из бойцов и командиров остатки уверенности.