Он предвидел такой поворот событий. Сначала, как законопослушный гражданин, попробовал искать защиты у милиции, но ему вежливо объяснили, что частный бизнес связан с риском, что "если наедут", милости просим. А профилактика… Это же не семейные ссоры. Тут профилактикой заниматься трудно. Тем же вечером у подъезда дома Хабарова остановили двое спортивных хмурых парней и просто сказали: "Еще раз к ментам сунешься, будешь в раю трюки делать!" Оказалось, что "пацаны", предлагавшие ему уплатить за возможность спокойно работать, неплохо информированы. Когда он это понял, стал искать тех, кто мог бы "одним словом" решить его проблемы. Но связей в криминальных кругах или "знакомых их знакомых" у Хабарова не было, и выйти на что-то стоящее никак не удавалось.
Казалось, был лишь один выход – платить. Но на гонорары от работы на двенадцати последних картинах они только что приобрели стройматериалы и дали предоплату СМУ-34, выполнившему работы почти на три четверти. Хабаров продал квартиру родителей на Арбате и деньги тоже ушли в дело. Еще залезли в долги. Ребята и он сам почти полгода по большому счету не получали ни копейки. Так что взять денег было негде. Такую сумму, которую требовали до вечера, они вряд ли смогли бы собрать за год. Ситуация ничего хорошего не сулила. Это был конец их планам, мечтам, конец тому, чем они хотели заниматься в этой жизни.
Оставив в больнице ребят, Хабаров сел за руль, запустил мотор и, рванув с места, выжимая из машины все, что возможно и невозможно тоже, погнал прочь, проскакивая на красный свет светофоров, опасно лавируя в потоках машин. Тогда еще не было пробок, и он довольно быстро вырвался за город. Он мчал по шоссе, ни о чем не думая, ничего не планируя, испытывая отвратное чувство младенческой беспомощности и пустоту в душе. Постепенно эти чувства снова задавила, скрутила злоба. Он резко затормозил, бросил машину на обочине и ушел в лес.
Тогда была тихая теплая осень. Он шел по осеннему пестрому лесу. Сквозь еще пышную листву, наполненную чистым янтарным светом, пробивались ласковые солнечные лучи. Слабый ветер шалил в ветках берез и кленов, нескромно срывал с деревьев золотые листья. Подхваченные внезапным, едва ощутимым дуновением, они кружились в медленном фокстроте, невесомые и изящные. Листопад придавал лесу ни с чем не сравнимое очарование.
Не думая куда, он брел по осенней мягкой тропинке. Неожиданно лес кончился, и Хабаров вышел на берег реки. После затяжных сентябрьских дождей река вышла из берегов, разлилась по заливным лугам. Неделя теплых погожих дней высушила землю, но не успела справиться с так и не вошедшей в берега рекой.
Хабаров сел на пригорке у самой воды и стал отрешенно смотреть на темную воду. Изредка по воде яркими желтыми пятнами проплывали увлеченные потоком листья, и тогда Хабаров провожал их долгим грустным взглядом.
Вдруг он заметил, что по ухабистой проселочной дороге к реке пробирается черный джип. Машина остановилась метрах в ста от Хабарова. До его слуха донеслись бодрая жизнеутверждающая мелодия и женский смех. Из джипа вышла женщина. Появившийся следом мужчина подхватил ее на руки, закружил, и они оба упали на траву, где на какое-то время замерли, очевидно, в поцелуе. Потом он помог ей подняться и, покопавшись в багажнике, они расстелили на траве плед, поставили рядом корзины со съестным.
"Надо уходить, – недовольно подумал Хабаров. – Мне только интимных сцен не хватало…"
Его внимание привлек шум моторов, доносившийся из перелеска со стороны шоссе. Шум нарастал, приближаясь.
– Паломничество какое-то…
На берегу показались красные "Жигули" и белая "Нива". Машины притормозили рядом с джипом. Из "Жигулей" вышел водитель и с матом, бурно жестикулируя, подбежал к уединившейся парочке. Увидев его, женщина спряталась за сидевшего рядом спутника. Тем временем из машин вышли еще шестеро. Дальше все развивалось быстро и по обычному сценарию: водитель "Жигулей" ударил по лицу женщину, ее спутник вступился за нее, оба сцепились, потом их растащили, потом все семеро кинулись на одного.
Не думая, кто прав, кто виноват, но желая помочь бедняге, Хабаров в несколько секунд оказался рядом. Кого-то он просто оттащил и швырнул в воду, кого-то сбил одним четким молниеносным ударом, остальные бросились к машинам и вооружились кто отверткой, кто баллонным ключом, кто монтировкой.
Хозяин джипа со стоном приподнялся, глянул на дерущегося Хабарова, попытался встать, но не смог. Морщась от боли, он пополз к джипу.
– Валера! Валерочка! У тебя кровь! – кричала сквозь слезы подруга.
Его некогда белоснежная рубашка сейчас была щедро заляпана кровью.
– Лена, уходи. Беги в лес! – прохрипел он.
– Нет! Я не оставлю тебя!
Хабарова взяли в кольцо. Он то ловко уворачивался от ударов, то наносил их сам. Завладев баллонным ключом, он зло оскалился:
– Кранты вам, суки! Хоть душу отведу!
Шальной, дерзкий выпад, следом еще, и сразу двое кубарем покатились в воду. Звук выстрела заставил всех вздрогнуть.
– Вали отсюда, Миша! Или я тебе шкуру испорчу, – опираясь окровавленной рукой о водительскую дверцу джипа, сказал его хозяин.
Пистолет всегда был весомым аргументом. Дважды предложение гостям повторять не пришлось. Через пару минут шум моторов стих, и вновь все вокруг укутала хрустальная осенняя тишина, нарушаемая лишь плеском воды да женскими всхлипываниями.
Отряхнув от грязи и сухой травы одежду, Хабаров подошел к так внезапно ворвавшейся в его жизнь парочке.
– Что с ногой?
Он присел на корточки рядом с незнакомцем, закатал выше колена его широкую штанину и стал ощупывать колено и голень.
– Ногу ломит. Встать не могу.
– Последствия болевого шока, – заключил Хабаров. – По меньшей мере два удара пришлось в коленный сустав и по голени. Это больно, но пройдет.
Мужчина полотенцем вытер окровавленное лицо. Его нижняя губа была рассечена, из раны по подбородку и шее тек обильный ручеек крови. Его спутница насыпала в матерчатую салфетку ледяной крошки, взятой из ведерка с шампанским.
– Валера, нужно кровь остановить. Приложи лед, – попросила она.
Ободряюще улыбнувшись обоим, Хабаров наскоро попрощался и пошел к дороге.
– Эй, спаситель! – крикнул ему вдогонку незнакомец. – Не спеши. Давай выпьем, закусим.
Хабаров обернулся, махнул рукой.
– Не буду мешать.
– Два раза я предлагать не стану.
Женщина догнала Хабарова.
– Пожалуйста, я очень вас прошу, не уходите просто так!
Она взяла его под руку и почти насильно увела назад. Мужчины обменялись рукопожатием.
– Валера.
– Саша.
– Не страшно было? – улыбаясь, спросил Валера, с любопытством разглядывая Хабарова. – Их же много было, ты – один. Ты же не знал, что у меня пистолет.
Валера аккуратно стер с пистолета кровь и спрятал его, засунув сзади за пояс брюк.
– У меня по расписанию подвиг.
Лед нового знакомства был растоплен.
– Давай выпьем, раз ты такой шустрый! – с теплыми искорками в глазах предложил Валера. – Спасибо тебе!
Выпили. Валера приложил лед к ране на губе, сказал:
– Ешь, пей. На меня не смотри. Я буду пировать позже.
Хабаров исподтишка наблюдал за парочкой. Она так трогательно заботилась о нем, он был так к ней внимателен, что невозможно было усомниться в том, что эти люди искренне привязаны друг к другу. Ей было лет тридцать пять, он – много старше. Сухощавый, с манерами потомственного аристократа, Валера был похож на профессора медицины. Его лицо, красивое, с глубокими, умными карими глазами, было изрыто лабиринтом морщин, глубоких и не очень, но от этого лицо только выигрывало, придавая обладателю значительность, солидность, а густая аккуратная седая шевелюра усиливала эти впечатления.
Тек неспешный вежливый разговор ни о чем. Посидев с полчаса в этой компании, Хабаров по чуть приметной холодности разговора понял, что его новые знакомые хотят остаться одни. Будто что-то вспомнив, он резко поднялся, рассыпался в извинениях и стал прощаться.
– Запиши ему телефон, Леночка, – сказал Валера. – Сегодня ты мне здорово помог. Я твой должник, Саша. Будет туго, звони. Спросишь "Седого". Это я, как ты понял. Чтобы я тебя сразу узнал, скажешь, что мы на речке познакомились.
На том и разошлись.
Хабаров заехал в больницу, потом домой, вернее, на квартиру родителей Виктора Чаева, где снимал угол, пока те жили на даче, переоделся, сделал пару звонков и отправился в кафе "Звездное", что в двух кварталах. В кафе он должен был встретиться с оперативником из местного отделения уголовного розыска. Их встречу организовали по просьбе Хабарова третьи лица.
Едва Хабаров подсел к бару, к нему подошел средних лет мужчина.
– Хабаров? – уточнил он и сел рядом. – Рассказывай.
Они заказали по пиву. Хабаров коротко рассказал о том, что произошло ночью.
– Не знаю, что делать, – заключил он. – Не найду "крышу", все полетит к чертям!
Опер усмехнулся.
– Получишь ты "крышу", о которой мечтаешь. Это не значит, что тебя дергать не будут. Там надо "разобраться", тут надо помочь "наехать"… Это для вас тупик.
Хабаров упрямо замотал головой.
– У меня выхода нет!
– Пиши телефон. Передашь привет от меня. Договоришься – помогут. Не договоришься – извини.
Хабаров достал записную книжку, из которой на стойку бара выпал листок с телефоном его утренних знакомых.
– "Седой"? – не скрыл изумления опер и нервно рассмеялся. – И он у меня помощи просит… Умру от смеха! Ты хоть знаешь, чей телефон у тебя?!
– Нет.
– Это – "Седой". Известный "вор в законе". Он только подумает о тебе, даже не скажет, только подумает, с тебя пылинки будут сдувать не только те, кто "наехал", но и бо-о-ольшие люди во власти, и вся эта уголовная сволочь! – он хлопнул Хабарова по плечу. – Считай, тебе повезло! Так, мужик, везет лишь раз в жизни и не каждому. Давай, иди, Богу свечку поставь в благодарность!
– Позвонить?
– Позвони. Оставь свои координаты. Да не тушуйся. Это не прямой номер. Просто номер, используемый для связи. Мы проверяли. Помнишь, как в фильме про Жеглова и Шарапова: "Сидит там старушка – "божий одуванчик"…"
Уже поздно ночью Хабарова, задремавшего у телефона, разбудил звонок.
– Да! – порывисто выдохнул он в трубку.
"Я каждую пятницу начинаю с того, что плачу по счетам", – раздался ровный спокойный голос.
– Ой! – смутился Хабаров, мгновенно узнав "Седого". – Простите, что я…
"Не надо извиняться, – перебил его "Седой". – Ты был прав насчет ноги. Нога в порядке. Даже могу в гости к тебе зайти. Если пригласишь".
– Конечно! – заторопился Хабаров. – Я живу…
"Я знаю".
В трубке раздались короткие гудки, и Хабаров сонно уставился на нее.
Через мгновение раздался звонок в дверь. Он открыл, испытывая смешанное чувство необходимости и страха.
Двое спортивных парней прошли в квартиру, осмотрели ее, заглянули даже в шкаф и на антресоли, потом один ушел, а другой остался в коридоре, у двери. Не заставив себя ждать, появился "Седой".
– Оставайтесь снаружи, – распорядился он и прикрыл за собою дверь.
– Проходите. Я так смущен тем, что…
"Седой" жестом остановил.
– Не обольщайся. Неподалеку дела были. По пути решил к тебе зайти. Что смотришь?
– У вас охрана такая… Как же на речке?
– Женщины… – "Седой" добродушно развел руками и сел в единственное в комнате кресло. – Леночка замужем. Это был ее муж с дружками. Я же не мог позволить себе личную жизнь на виду у всех. Но хватит об этом! – ледяным тоном закончил он.
Улыбка исчезла, лицо стало бесстрастным, взгляд стальным.
– Откуда ты узнал, кто я?
Хабаров такого вопроса не ожидал, как не ожидал и визита "Седого". Он лихорадочно решал, как ответить.
– Говори правду. Иначе я встану и уйду.
Хабаров рассказал о разговоре с оперативником, о том, как нашел Орлова и Лаврикова утром полуживыми в ангаре, о том, что он загнан в тупик. Потом, сам не зная почему, стал говорить о том, как жил, рассказал о друге – Генке Малышеве, о его мечтах, которые стали теперь его, Хабарова, целью, которую он должен воплотить в жизнь, чтобы не носить в себе удушающего чувства вины. Он стал говорить о том, что ему и его ребятам никаких выгод и благ не надо, только бы не мешали работать…
По мере того, как говорил Хабаров, лицо "Седого" подернула поволока грусти, он прикрыл ладонью глаза, и со стороны казалось, что он погружен в размышления, тягостные и, вместе с тем, светлые, хранящие воспоминания давно минувших дней.
– Кто на тебя "наехал", я знаю. Тебя больше не тронут. Твоим ребятам компенсируют моральный вред.
Хабаров растерянно смотрел на "Седого".
– Это все? Вернее, я хотел спросить, неужели так просто можно решить мою проблему?
Лицо "Седого" потеплело.
– Нет у тебя проблемы.
Вдруг на белоснежной манжете рубашки "Седого" Хабаров заметил пятна еще не высохшей чужой крови. Холодок пробежал по спине: "Вероятно, Леночка теперь вдова…"
– Как мы должны платить за услугу? – выдавил он из себя.
"Седой" улыбнулся той загадочной улыбкой, которая располагает людей безоговорочно верить.
– Плата должна быть пропорциональна труду, вложенному мною в решение твоей проблемы, – сказал он. – С тебя, Саша, чашка кофе. Спать очень хочется…
Давно это было.
Только год спустя, на похоронах "Седого", умершего от рака, Хабаров узнал, что "Седой" был родным братом отца Генки Малышева.
Дальше не все было просто и гладко, но "Седой" дал им фору в начале.
Хабаров медленно поднялся, коснулся обелиска рукой.
"Нас, жестких, прагматичных, пробирает лишь то, что остается, что продолжает быть, когда породившее его уже прах. Человек только тогда человек, когда в нем жива память…"
Виктор Чаев остановил машину у подъезда Лоры.
– Зайдешь? Кофе выпьем, – обворожительно улыбнувшись, предложила она и нежно погладила руку Чаева.
– Слишком поздно для кофе, – сдержанно ответил тот.
Лора недовольно фыркнула, поерзала на сиденье. Такой ответ ее не устраивал.
– Что ты за человек, Виктор? Весь вечер ты смотрел на меня глазами брошенной собаки. Сейчас у тебя есть шанс залезть мне под юбку, но ты весь в комплексах.
– Причем тут комплексы?
– Тебя разве не тянет трахнуть меня?
– Я рассчитываю на большее. Ты мне нужна на жизнь, а не на ночь. Понимаешь?
Она обняла его, судорожно вздохнула, по щекам потекли два тонких извилистых ручейка слез.
– Прости…
– Лорка, ты чего?
– Никто никогда мне таких слов не говорил. Я сейчас на свою жизнь оглянулась, и мне так стыдно за нее стало. Все какие-то козлы, кобели попадались. Дрянь, одним словом! И я – дрянь!
Чаев погладил Лору по волосам.
– Успокойся, это меланхолия во хмелю. Тебе надо поспать. Утром снова сможешь смотреть на мир сквозь розовые очки.
Лора отстранилась.
– Виктор, останься. Я никогда никого не просила, но…
– Через два часа у меня поезд. Работенка, непыльная, подвернулась.
Лора проворно выбралась из машины, гулко хлопнула дверцей.
– Вот из-за таких, как ты, Чаев, и появляются морщины!
"Лагуна" была уютным рестораном, где можно было хорошо поесть, послушать цыган, посмотреть их зажигательные пляски, а при желании и самому присоединиться к действу.
Войдя в зал, Хабаров жестом подозвал официанта.
– Скажи-ка, любезный, цыгане поздравляли с днем рождения того великана? – он указал на Лисицына, возвышавшегося во главе стола.
– Нет.
– Его зовут Игорь. Быстренько организуй! – Хабаров положил в карман официанту несколько купюр.
Спустя минуту в зале погас свет, остались включенными только маленькие лампы на столиках. Мощный прожектор выхватил из полумрака заведения столик каскадеров, заныли скрипки, вздрогнули гитары, звонкие чарующие голоса цыган грянули песню-поздравление имениннику. Шелестя юбками, звеня монистами, бубнами, цыгане, пританцовывая, окружили столик. Очаровательная молоденькая цыганка с тонкой талией и красивой грудью, вдохновенно подхватив "С днем рожденья, наш любимый, Игорь Сергеевич, дорогой!" – с поклоном подала на подносе Лисицыну двухсотграммовую рюмку водки. Все зааплодировали.
– Ну, Саня! Ну, позвонок! – шумел Малыш, радостно тиская Хабарова в объятиях. – Уважил. Спасибо!
Тут же цыгане подали по рюмке водки остальным и, залихватски пританцовывая, запели: "Пьем за Игоречка! Пьем за дорогого! Свет еще не видел хорошего такого…"
Еще долго продолжалась эта фольклорная кутерьма, от которой на сердце становилось легко и радостно.
Уже ярче искрился хрусталь бокалов, щедро бросая радужные блики-зайчики в свой серебряный омут, уже громче, раскованнее звучали голоса за столиком, уже выпили за именинника, за здоровье, за родителей, за друзей, и погибших, и тех, что рядом, уже о жизни рассуждать было просто и легко, а любые проблемы казались пустяковыми. Хабаров наслаждался охватившей его безмятежностью. Уже давно он не чувствовал себя так умиротворенно-расслабленно.
– Это для вас, – шепнул ему на ухо официант и поставил на стол хрустальную бутыль водки. – От того господина.
Официант указал на худощавого мужчину за дальним столиком.
Поймав взгляд Хабарова, тот по-приятельски махнул рукой.
Хабаров встал, тронул Лисицына за плечо:
– Игорек, я сейчас. Знакомого встретил.
– Ктой-то к нам идет, как будто пишет?! Саня!
– Костик! Дружище!
Обнялись.
– Присаживайся, Саша. Как говорят в Одессе, я имею что тебе сказать.
Вообще-то нечаянно встреченного здесь давнего знакомого Хабарова звали совсем не Костик, а Владислав Карпенко. Но, еще со времен дворового арбатского детства, к нему прилипло прозвище "Костик Одессит" за манеру говорить на одесский разбитной манер и лихо исполняемую на гитаре песню: "Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил…" Свои имя и фамилию Костик не любил. "Это только для милицейского протокола", – не раз повторял он.
– За встречу!
– За встречу!
Хабаров выпил до дна, Костик Одессит едва пригубил.
– Хорошо гуляешь. Кореша твои?
Хабаров кивнул.
– Ты чего один?
– Никто нас не любит, Саня, кроме уголовного розыска. И, говоря по правде, он тоже нас не любит.
Хабаров ненавязчиво, но внимательно рассматривал давнего приятеля, так не чаянно возникшего из ниоткуда.
Костик сильно сдал и выглядел много старше своих сорока двух. Мелкие морщинки, словно легкая паутинка, покрывали его лицо. Глаза были мертвыми, взгляд холодным, стальным, проникающим в самое нутро собеседника, от чего неприятный холодок растекался в груди. Его движения были нервными и резкими. Манера говорить не оставляла шансов для возражений. Его уверенная повадка свидетельствовала о том, что этот человек пережил все то, чего остальные только опасаются и боятся. От него исходило странное ощущение опасности.