Хабаров знал, что Костика – грозу района и гордость уголовников, посадили за что-то лет пятнадцать назад. Тогда нищий и нескладный, сейчас Костик выглядел шикарно: модный дорогой костюм, швейцарские часы, массивный золотой перстень на правом мизинце, золотые запонки и толстый бумажник на столе рядом.
– Видел твою фильму. Что сказать, Саша, ты знаешь о жизни все, что можно о ней знать.
– Спасибо. Сам как?
Костик откинулся на спинку кресла и пристально посмотрел на Хабарова. От этого взгляда Хабаров невольно подумал: "Дурак, зачем спросил?"
– Четырнадцать лет назад сел. Год назад вышел. Родители умерли. Баба не дождалась. Так что я один. Совсем один. Видно, фарт мой где-то дал маху…
– Как же тебя угораздило попасть на четырнадцать лет?
– Было семь. Была третья ходка. Была чудесная весна и колония Наур. Это в районе Чернокозовки, в Чечено-Ингушетии. Там-то я и схлопотал еще восемь, а по совокупности четырнадцать. Так что, слушай меня сюда, Саша. Клади себе в уши мои слова. Наур наши называют "Мяурр": попадешь – и мявкнуть не успеешь. Там поэзия закончилась, началась суровая проза. Я уже не серый и поднатаскался. Обкатать меня было архисложно. Я был битый парень и в черепной коробке имел чем порешать. Когда блатной шарик закатился, я свой фрайерский прикидон на ангаре оставил…
– Погоди, я…
– Извини. Утром смотрю, нет ни костюма, ни ботинок, вместо них лежит ветошь какая-то и рваные сапоги. Появиться в таком одеянии – значит добровольно признать себя "опущенным". Мой вещмешок ночевал в каптерке. В нем были еще один хороший костюм и обувь. Ростовская зона снабдила меня по уму. Перед обедом вижу: "чех" в моем костюме фланирует. Я же не бычара, я дипломатично спросил: "Где ты взял этот костюм?" Он мог выиграть его в карты, например. В ответ услышал: "Пошел ты, Иван!" А на такие слова на зоне, если ты блатной, нужно отвечать конкретными действиями. Короче, "чех" лежал с раздолбанной башкой, в луже крови, вокруг меня суетились контролеры. Увезли в ШИЗО, где долго, сильно и равнодушно били ногами и дубинками. Потом было все ништяк: элита зоны, чай, анаша, "братство"… Но "чех", как оказалось, ничего не забыл. Выйдя из "больнички", в рабочей зоне проявил ко мне интерес. Я еще тогда взял за правило, что просто так нож в руки не возьму. За наглость он залетел на свою же пику, а я в тот же день осознал, что срок мне размотают до предела. Так и было. Там, Саня, выживают. Или – или… Вот и у тебя сейчас: или – или.
– Не понял…
– Я объясняю. До меня дошла информация, что ты спишь с женой Брюса Вонга. Это мой человек. Он расстроен. Судя по всему, жить тебе осталось мало.
– Но…
– По мне, спи ты хоть с серым волком из "Ну, погоди!". Только в силу сложившейся иерархии дать отмашку на твою ликвидацию должен я.
Горло перехватил спазм. Хабаров зашелся в приступе кашля.
– Я сегодня пришел сюда против правил, Саша. Узнают – поставят на ножи. Скажу честно, мне бы не хотелось этого делать. Дело не в нашей детской, стертой временем дружбе. Ты – один из немногих, кто всегда относился ко мне по-человечески. Ты научил меня вещам, которые на зоне мне не раз жизнь спасали. Я на добро отвечаю добром. Короче, даю тебе шанс. Воспользоваться им или нет, решай сам.
Костик Одессит встал и пошел к выходу.
Хабаров обернулся вслед Одесситу и увидел удивительно милое, юное создание. Длинные, как у индианок, каштановые волосы, пухлые губки, дерзко вздернутый носик, чайного цвета глаза…Девушка напоминала восточную фею из детской сказки, неземную, недосягаемо-прекрасную. На ней было черное платье, на шее красовалось серебряное колье в виде змеи. Девушка заметила Хабарова и поспешно отвела глаза. Ее спутник пошел к бару.
Хабаров осушил рюмку водки и подошел.
– Тасманова, что ж мне не везет-то так? – он внимательно смотрел в ее глаза, точно был уверен, что она вот-вот ответит ему на столь важный вопрос. – Вроде бы все при мне: и сила, и морда, и тело, и мозги, – он усмехнулся. – Даже деньги есть. А с бабами не везет! Сегодня со мной, а завтра… не со мной.
– Уходи.
– Богатого папика нашла… Тварь ты, Алина!
Он пошел за свой столик, где шумела, праздновала день рожденья Малыша хмельная компания.
Остаток вечера Хабаров был угрюм и задумчив. Разговор с Костиком не шел из головы. Да и Алину Тасманову он встретил некстати.
Они непутево познакомились и непутево расстались. Познакомились в этом же ресторане год назад. Хабаров был с друзьями, основательно перебравший спиртного. Она понравилась ему сразу. Он попросил кого-то под каким-то предлогом отозвать ее спутника на улицу, тут же подошел.
– Леди скучает? Потанцуем? – он протянул ей руку.
– Отвали!
Хабаров неуклюже плюхнулся на свободный стул рядом, обнял ее за плечи.
– Змеюка на шее у тебя красивая. Сестра?
– Тебя послать или сам уйдешь? – осведомилась красавица.
– Господи, почему все красивые бабы – дуры?
Алина удивленно вскинула брови.
– Что-то новенькое! Так со мною еще не знакомились. Как звать тебя?
– Шура. Шура Хабаров. Пойдем к нам. Мы вон там, у сцены, пируем. Брось ты своего удода!
– Удода на удода менять – только время терять! – отчеканила Алина.
– Злючка! – хмыкнул Хабаров. – Береги яд, покусаемся…
Год не внес ничего путного в их отношения. Они то ссорились, то мирились. Она была слишком сложная. Она его утомляла. Он не считался с нею, жил так, будто абсолютно свободен. Она пыталась воспитывать его, переделывать на свой лад. Он чудил назло, напоказ. Она отвечала тем же. Тоже назло. Тоже напоказ. Он психанул. Она не простила…
Хабаров задумчиво крутил пальцами хрустальную рюмку. Он не сразу заметил рядом с собой зазывно танцующую цыганку, ту самую, что очаровала Лисицына, поднеся рюмку водки в начале. Девочка старалась, пытаясь увлечь Хабарова в свой бесшабашный танец.
– Давай-давай, красотуля! Не в кредит танцуешь! Ты грудками, грудками поиграй! Да поближе подойди! Дай же рассмотреть! Не кусаемся! Да приласкай его, выпей с ним на бульдершафт! Саня уже неделю ничего не щупал! – горлопанили позвонки. – Давай, родная, утешь, уважь! Душа ж за него болит, сердце ж рвется! Ай, молодец! Ай, умница! Пропал мужик. Ай, проказница! Живем, мужики, пока такие красотули нас обхаживают!
– Господа офицеры, генерал Гамов ждет! – бодро отчеканил моложавый подполковник и распахнул дверь.
Один за другим, стараясь производить как можно меньше шума, офицеры рассредоточивались за массивным овальным столом генеральского кабинета.
– Что, наворотили дел?! – не скрывая раздражения, произнес Гамов, едва наступила тишина. – Разжирели от кабинетной работы? Звездам на погонах тесно? Эту вашу проблему я одним росчерком пера решу!
Подчиненные поежились под начальственным взглядом.
– Разрешите, товарищ генерал-майор? – начал полковник Добрынин. – Я доложу обстановку.
– Что вы мне доложите? Что прохлопали ушами таможню? – с издевкой уточнил Гамов. – Что вы мне доложите, полковник Добрынин? Что ваш, между прочим, протеже Брюс Вонг вышел из-под контроля?! Что десять лет кропотливейшего труда катятся псу под хвост?! Мы эти связи еще во времена афганского вторжения налаживали. Мы жизни порядочным людям поломали ради идеи. А теперь что, смахнем скупую мужскую слезу?!
– Товарищ гене…
– Что "товарищ генерал"? "Товарищ генерал"…
Гамов встал, обошел свой рабочий стол и сел за стол совещаний рядом с Добрыниным.
– Скажи, Николай Алексеевич, господину Шону известно о том, что алмазы и золото были твоим протеже у Осадчего похищены?
Добрынин кашлянул, его низкий, с хрипотцой голос зазвучал в наступившей тишине строго и весомо.
– Мы работали над этим. Сейчас можно сказать однозначное: "Нет".
– То есть он ждет заключения сделки?
– Именно так.
– Хорошо. Вы нашли машину?
– Да. Она на полпути. В Тверской области.
– Это вы называете "нашли"?! – возмутился генерал. – Это все равно что сказать: "Где-то в Германии"!
– Простите. Они только что миновали Вышний Волочек.
– Водитель, откуда он взялся? Что он из себя представляет? – спросил Гамов.
– Профессионал. Автогонщик. Каскадер. Виктор Чаев. Мы не могли просчитать этот выбор. Он никогда не был в поле нашего зрения, – пояснил подполковник Войтенко.
– Подсвети, – потребовал Гамов.
– Работа. Семья. Вернее, мать. Жена и две дочери-близняшки погибли в автокатастрофе четыре года назад. Чемпион России по автогонкам в командном зачете. В коллективе спортсменов и среди коллег-каскадеров пользуется уважением. Вредных привычек нет. Любит охоту. Прекрасно стреляет, но зверье предпочитает не убивать. Просто выслеживает и стреляет мимо. С ним попутчик. Андрей Сибирцев. Сын начальника Улуйского прииска Анатолия Сибирцева. У Сибирцева-младшего пошивочный кооператив в Москве. Джинсы-варенки, куртки-пуховики… Короче, в духе "перестройки".
– Товарищ генерал-майор, у Осадчего хорошо обученные люди. Это бандитский спецназ. Он найдет машину. Будут трупы. А сделку с Шоном Цзы в свете последних событий он вообще куда угодно может перенести! – сказал полковник Семёнов.
– Правильно! Брать Осадчего надо! На нем организация заказных убийств и передел собственности. У него незаконно действующее вооруженное формирование. Он неуправляем! Долго мы будем закрывать на это глаза?! – горячился Добрынин. – Надо брать Осадчего тепленьким! Я позабочусь, чтобы он на нас отработал. Тогда и Шона возьмем!
Гамов поднял руку, прося тишины.
– На сделке возьмем. С поличным. Раньше брать смысла не вижу. Продолжайте оперативное наблюдение.
– А те двое в машине? – спросил Добрынин.
Гамов медлил с ответом. Было очевидно, что решение дается ему тяжело.
– Есть интересы безопасности государства…
После совещания генерал Гамов позвонил Осадчему.
– Сделку с Шоном переноси на восток. Мои архаровцы на тебе повисли. Брать тебя хотят! Будь осторожен. Удачи!
Серая лента шоссе стрелой пронзает горизонт. Вереницы машин. От этого шоссе кажется живым, похожим на диковинную змею, движущуюся сразу в двух направлениях. Летящие мимо поля, разделенные на островки-клеточки редкими лесополосами. Купол выцветшей синевы. Падающее за горизонт солнце. Скорость.
Несмотря на загруженность трассы, Чаев вел машину со стабильной скоростью сто сорок километров в час, лихо лавируя в потоках.
– Сбавь! – не выдержав очередного опасного виража, потребовал Андрей Сибирцев. – Сбавь, я сказал!
Этот резкий, почти грубый тон не произвел никакого впечатления на Виктора Чаева. Мельком глянув на пассажира, он очень миролюбиво сказал:
– Первые слова твои за дорогу. Я почти поверил, что ко мне глухонемого приставили.
– Сбавь скорость. Влетим!
– Страшно?! Сердце так и бьется! – и Чаев вжал в полик педаль газа. – Ну, чем не "Формула-1"?
– Скотина! – процедил Сибирцев и отвернулся.
– Ты говори, говори! Вдруг я усну за рулем. Чего делать-то будешь? Ладно, – он брезгливо поморщился, – извини.
Но скорости не сбросил.
"Обычная "Ауди". Даже цвет не ходовой. Мне обещали ее цену. Странно…" – размышлял Чаев.
Он посмотрел в зеркало заднего вида.
– Этот "Форд" висит у нас на хвосте уже километров пятьдесят.
– До этого сотню висел "мерин", – сказал Сибирцев.
– Почему мне не сказал?
– Ты же у нас крутой, мать твою!
Чаев поежился, противный холодок пробежал по спине. Он не спеша, точно выверяя каждое движение, закурил, бросил пачку на панель к лобовому стеклу, вдохнул полной грудью горьковатый табачный дым, дотянулся до магнитолы, увеличил громкость до максимума и какое-то время слушал, как проникновенно, с надрывом известный певец пел о том, что в гости к Богу опозданий не бывает. Песня закончилась, и он разом отрубил звук.
– Если бы у нас "тачка" была с транзитными номерами, я бы понял. "Братки" пасут. С перегонщика мзду хотят взять. Но эти, что едут следом, на "братков" не похожи. Рассказывай! – потребовал он.
– Есть ублюдок. Тот, кто тебя нанял, кинуть его хотел.
– Я что, машину угнал?
– Не то. Виктор, мы с тобой сидим на золоте и алмазах. Понимаешь? Хлопнут нас. Машину заберут.
– Ибо сказано в Писании: одних унесет мор, других поглотит пучина морская, а двое бедолаг погибнут от собственной глупости!
Смеркалось. Солнце утонуло за дальним лесом, и над дорогой сгустился фиолетовый сумрак, разбавленный дрожащим электрическим светом фар. Шоссе плавным виражом спускалось в низину, и временами, то там, то здесь, его заволакивал мутными кляксами серый туман. С ревом, недобрыми исполинами проносились мимо фуры, резко и властно выныривая фарами и огоньками опознавательных сигналов "Автопоезд" из мутной взвеси.
– Хрень какая-то! – все же вспылил Чаев. – Это ваши разборки, мужики! Я-то тут причем?!
– Ну, "соскочи"! Кто тебя держит! – заорал Сибирцев.
У разрыва бетонного разделительного барьера со знаком "Поворот налево запрещен" Чаев рванул машину влево. Под возмущенный визг тормозов и рев клаксонов встречных фур, он пересек два встречных потока, выехал на встречную обочину, и погнал машину вперед.
– Пристегнись, чтобы тело опознать можно было! – крикнул он ошалевшему от такого маневра Сибирцеву.
То держась обочины, то бешено лавируя во встречных потоках, он уходил "за флажки". Земля, дорога, машины – все летело мимо!
– Нам бы до поворота. Поворот сейчас будет! – крикнул Сибирцев. – Черт, если выживем…
Договорить он не успел. Резкий скрип, скрежет. Картинка смазалась, завертелась волчком. Сибирцев зажмурился, накрепко сжал, сдавил покатую ручку дверцы, ожидая неминуемого, страшного, последнего удара. Но удара не последовало. Наоборот, вновь привычной перегрузкой его легонько вдавило в сиденье. Он приоткрыл один глаз, потом другой. Чаев резко посигналил, и с упрямым русским безрассудством, не включая указателя поворота, по крутой дуге свернул налево, на грунтовку, едва не задев растерявшийся от непростительной наглости автобус. Автобус взвизгнул тормозами. В тот же момент ему в зад ударила "буханка" техпомощи. Пытаясь уйти от столкновения с внезапно возникшим на дороге препятствием, затормозили две легковых автомашины, силой инерции их развернуло, и соприкоснувшись боками, они замерли поперек шоссе.
– Чтоб я так жил! – в восторге выкрикнул Сибирцев. – Молодец! Молодец, оторвался! Вот пусть теперь попотеют! Пусть теперь достанут! Побегают! Хрен вам! – и отмерив на руке кое-какое расстояние, он с удовольствием продемонстрировал известный жест.
Грунтовая дорога была сносной, и они без труда миновали деревню, за нею свернули к мосту. За поворотом Чаев рывком поставил машину поперек дороги. Сибирцева прилично приложило о дверцу, которая тут же услужливо распахнулась.
Чаев выскочил из машины и побежал к мосту. Обветшавший деревянный мост, построенный вероятно еще в первую послевоенную пятилетку, был закрыт на реконструкцию. Поперек моста лежали штабелем бревна для ремонта среднего пролета. Сам средний пролет отсутствовал. Из воды торчали тощие сваи. Вялотекущий ремонт грозил окончиться к концу следующего столетия. Речка была узкая и, очевидно, неглубокая, но переправы не было.
– Кабздец! – подытожил подошедший Сибирцев.
Через поле было хорошо видно две пары огоньков, которые друг за другом поползли от шоссе в сторону деревни.
– Теперь – точно кабздец, – отозвался Чаев. – Ну-ка, помоги!
Доски, заготовленные для ремонта моста, они приладили к бревнам так, что получился трамплин.
– Виктор, если ты хочешь сделать то, о чем я думаю…
– Выбора нет!
Чаев побежал к машине, выбросил на дорогу сумку Сибирцева.
– Давай вброд! Если перепрыгну, сядешь!
Включив заднюю передачу, он погнал назад, навстречу преследователям.
Остановив "Ауди" метрах в двухстах от приближавшихся машин, он торопливо перекрестился, погладил баранку и со словами: "Ну, не подведи, старушка!" – рванул с места.
Дорога шла чуть в горку. В дрожащем, неверном свете фар проем моста казался подозрительно узким и близким. Чаев вжал в пол педаль газа, прицелился машиной точно по середине. Шелест дороги на секунду стих. Тишина резанула по ушам.
"Ну!"
Удар о дорогу. Скрежет подвесок. Рывок вперед. Летящий в лобовое стекло знак на деревянной треноге. Скрип трещин, змеями расползающихся по стеклу.
Чаев обернулся.
Две машины замерли у обрыва. Хлопнули одна за другой дверцы. В свете фар замельтешили фигуры бегущих к реке людей.
Чаев повернул ключ в замке зажигания, нервно хохотнул. Двигатель молчал.
– Ну, давай, зараза! – зло бросил он, врезав кулаком по рулевому колесу.
Из темноты вынырнула фигура автоматчика, чьи-то руки грубо схватили, бросили на землю. Властное: "Лежать!" Нога, обутая в ботинок военного образца, больно давит на шею. Чей-то негромкий голос:
– Ничего водилу себе Брюс нашел, да?! Виктор Чаев, господа! Профессиональный автогонщик. Знакомьтесь! Неудивительно, что он так лихо ушел от нас, сделав, как щенков, – искренне восхищался Осадчий.
Сильные руки подняли с земли, поставили на колени. Чаев поднял голову, посмотрел на говорившего.
Это был абсолютно лысый крепкий человек, с запасом жизни лет на сто. Он стоял рядом, на расстоянии вытянутой руки.
– Никита, по обычной схеме? – спросил у Осадчего тот, кто держал Чаева.
"Обычная схема… Значит, в расход…" – удивительно спокойно подумал Чаев.
– Где второй? Вас же двое было, – спросил Осадчий.
– Сбежал, – ответил Чаев. – Увидел, что вы на хвосте, и рванул в ночь.
– Мерзко. Врешь мерзко. Давай кончай его.
На дороге возле Чаева лежал его выпотрошенный бумажник, деньги за работу, водительское удостоверение и фотографии. Из любопытства Осадчий направил на одну из фотографий луч фонарика. На фото Чаев и Хабаров стояли, обнявшись, на фоне старинной мечети.
Исполнитель отступил назад на шаг. Спуск выбрал свободный ход.
– Не стрелять! – излишне эмоционально крикнул Осадчий. – Погоди!