Перекись зашипела, опалив тело, стало жарко, но иного способа проведения дезинфекции не было, поэтому Хантер был вынужден принять подобное омовение. По окончании дезинфекции старшина раскопал "эксперименталку", прошедшую Крым и Рим. Менее выгоревшие тени на погончиках свидетельствовали о том, что в той жизни ее носитель "работал" капитаном. Форма была на размер больше, чем надо, но имела вид более презентабельный, нежели Сашкины лохмотья.
Тельняшка, найденная хитрым старшиной, была только что из Военторга и поблескивала новизной из-за искусственного состава сырья, из которого была сотворена. Вместо трусов старшина отыскал в загашнике новые, с нуля, полупрозрачные плавки (в Союзе – последний писк моды) – вероятно, недавно купленные в одном из многочисленных джелалабадских дуканов. На ноги старшина выдал новые черные носки и… довольно приличные серые кроссовки (в таких в Союзе "не в стыд" было и в ресторан сходить!), вид которых что-то напомнил Хантеру.
– Откуда обувка? – поинтересовался он у Оселедца.
– Так и знал, что догадаешься, – улыбнулся тот. – С того басмача, с которого ты почин сделал на этой войне, – объяснил он. – "Крот", когда труп минировал, снял обувь, чтоб самому на боевые было в чем ходить, Лом у него отобрал, а Соболь сохранил, – раскрутил многоходовку прапорщик.
– Да и действительно – что делать? – Старший лейтенант уже ничему не удивлялся. – Душаре в райских кущах ангела Ридвана все равно обувка не нужна! В мечеть в обуви не заходят! – почему-то вспомнилось ему.
На побритую голову старшина нашел новое, "дембельское", заглаженное, с острыми линиями кепи (кого-то из "соляры", десантники шли на ДМБ исключительно в беретах) от "эксперименталки". Отныне вид замполит роты имел ежели не бравый, то на порядок лучше того, когда его выловили из реки. Останки формы и обезображенные берцы (правый каблук оказался напрочь срезан осколком) старшина безжалостно сжег.
Как ни дивно, "лифчик" выдержал все испытания и перипетии, которые за два дня претерпели его сменные хозяева. Разгрузочный спецжилет потерял всего два шпенька да немного ободрался, если не считать толстого слоя грязи и крови. Оселедец пообещал, что бойцы приведут его в порядок и через час Хантер получит "лифчик" в свое распоряжение.
Теперь возник вопрос питания. Пока старшина накрывал на стол, замполит забрался в десантный отсек бээмпэшки и прилег там. Тяжкие мысли постепенно сменились традиционными воспоминаниями…
* * *
…Разговор с майором Чабаненко занял больше часа, но пролетел как секунда. Много интересного довелось узнать Сашке за время беседы. Особенно из истории самого Афганистана, обычаев и традиций афганского народа, о самых афганских событиях и участии в нем нашего контингента.
– И самое основное, – по-дружески сказал майор Чабаненко. – У пуштунов существует неписаный свод законов, порядков и правил – Пуштунвалай. Так вот, в нем прописаны три основные заповеди пуштунов, благодаря которым они успешно выживают три тысячелетия подряд. Первая – не спеши, вторая – не спеши, третья – не спеши. Выполняй эти три заповеди, тогда все будет хорошо!
Все вышло именно так, как и предполагал спецпропагандист. Ровно в четыре тридцать прозвучала команда "Тревога!", и бригада закрутилась в калейдоскопе приказов, команд и распоряжений. В четвертой роте каждый знал свой маневр, вдобавок люди уже устали без боевых выходов, каждый душой был уже там – на войне.
В этом и состоял парадокс, хотя и целиком закономерный: сидеть без боевого дела, как в Союзе, в пункте постоянной дислокации, ходить в наряды, заниматься хозяйственными роботами, построениями, совещаниями, занятиями и учениями для большинства офицеров, прапорщиков, солдат и сержантов было намного хуже, чем собственно война.
Лишь динамика боевых рейдов, тактических десантов, засад и поисков, боестолкновений с "духами" давала выход той колоссальной энергии и естественной агрессивности, заключенных в каждом молодом мужчине в частности и в мощном военном организме, перенасыщенном оружием и другими средствами уничтожения (каковым являлась, по сути, боевая десантно-штурмовая бригада) – в целом.
Правда, на этой войне часто случались потери: после каждого боевого выхода на Родину отправляли кого-то в цинковом гробу. Других – покалеченных, раненных, контуженных и больных всяческими экзотическими болячками, на которые была удивительно щедра афганская земля, санитарные борта отвозили в Кабул или Ташкент и даже далее – в окружные или центральные госпитали на территории Союза.
Но потери не оказывали значительного влияния на общий настрой и морально-психологический климат войскового соединения. Абсолютное большинство личного состава бригады справедливо считало: идти на боевые и воевать – это престижно, оставаться в ППД было если не позором, то не доставляло удовольствия. Конечно, имели место и другие случаи проявления воинственности (например – Гнус-Иванов, Почтальон Печкин и некоторые другие "выдающиеся" личности из штаба, политотдела, тыла).
Однако они, скорее всего, являлись исключением из правил, и потому пребывали в меньшинстве. В среде солдат и сержантов срочной службы тоже происходили специфические процессы, разыгрывались роли. Кроме обычного распределения по сроку службы срочники делились на несколько категорий. Самой уважаемой когортой были "боевики": сержанты и солдаты, не вылезающие из боевых. На другом полюсе находилась неуважаемая категория "крыс" (в некоторых подразделениях их называли "чмыри") – из тех, кто почти всегда оставался на базе.
Вот здесь и происходили обычные афганские чудеса – если "дед-чмырь" пытался зашугать кого-то из боевых "шнуров" (молодых солдат), это почти всегда приводило к результатам с точностью до наоборот.
Когорта славных "боевиков", в свою очередь, делилась на две подгруппы: первая, более многочисленная – "цепь" (в некоторых подразделениях – "пехота"), то есть военнослужащие, воевавшие большей частью вне боевой техники, в пешем строю; и "броня" – бойцы, действующие в составе бронегрупп, к которым принадлежали механики-водители и наводчики-операторы.
Как правило, недоразумений между бойцами "цепи" и "брони" практически не возникало, чего нельзя было сказать о перенасыщенных антагонизмом взаимоотношениях "боевиков" с "чмырями"…
Хантер нервничал: с одной стороны, он был доволен оказанным ему доверием, что его, без боевого опыта, назначили старшим передового дозора, хотя оно и понятно – старший лейтенант Денисенко был рядом для помощи и опеки, и в том случае, ежели, не приведи Аллах, замполит обрепежится, "борозду правления" дозором возьмет на себя нештатный командир подразделения, он же Дыня.
Перед глазами Сашки стояло письмо от родителей. Он все-таки отважился и написал родителям, что пошел добровольцем в Афганистан. Ответ не замедлил явиться – отец в письме выписал "дрозда" за то, что не посоветовался ни с родителями, ни с братьями. Строки от мамы все были в следах от слез. Она не упрекала сына за это его по-настоящему мужское решение – добровольно пойти на войну, – в то время как великое множество офицеров откупалось сумасшедшими деньгами, дабы не угодить "за речку".
Мама лишь умоляла, чтобы он был осторожным и внимательным и помнил, что у него есть родители, есть семья и дочурка. В письмах жены, Ядвиги, преобладала боль и тоска солдатки, которая осталась одна с ребенком на руках, в мирной стране, которая официально ни с кем не воевала…
* * *
Александр решительно мотнул головой, откидывая дурные мысли. Все будет хорошо! Все когда-то бывает впервые – именно так учил его дед, старый танкист, прошедший три войны подряд. Выживем!
За весь недолгий период пребывания в Афганистане старший лейтенант Петренко не бывал за пределами гарнизона далее как на десять-пятнадцать километров, да и то на ротных и батальонных учениях. Сейчас он смотрел во все глаза – ему открывался Афганистан, во всей своей красе.
Вправо-влево от дороги теснились кишлаки. Они были наполнены жизнью – там горланили дуканщики, шла бодрая торговля всем, чем только можно, навстречу колонне осторожно пробирались разноцветные барбухайки – грузовики, по-восточному разукрашенные так, что тяжело было узнать в этой пестрой "дискотеке" обычный советский ЗиЛ или КамАЗ.
Западные автобусы "Мерседес" или "Ман" тоже были раскрашены орнаментами растений и удивительных абстракций, замаскированы разноцветными лентами и каким-то тряпьем до такого состояния, что лишь известный всему миру мерсовский треугольник на капоте разоблачал настоящее название транспортного средства. Люди, домашняя птица и животные перевозились барбухайками как внутри так и снаружи – на крыше, гуртом.
Иногда из окошка автобуса выглядывала голова усатого афганца в чалме или пуштунской шапочке-паккуль, или женщина в "бурка" (парандже), и, даже, – рогатая морда барана или козла. Правил дорожного движения здесь не существовало по определению, основное и решающее правило было универсальным: у кого машина больше, тот и "король трассы". Караваны вьючных животных уступали дорогу автомобилям, легковушки – грузовикам, те – легкобронированным бронеобъектам, а легкая броня – только танкам. Посему бригадная колонна, впереди которой уверенно катился танк, беспрепятственно двигалась вперед.
Афганцы по-разному реагировали на появление колонны. Продавцы дуканов зазывно махали руками, приглашая шурави совершить покупки. Другие, особенно – бачата, показывали неприличные жесты: грозили кулаками, имитировали фаллос, проводили рукой поперек горла, показывая на недалекие горные верхушки, дескать, там вас ждет секир-башка.
Когда такие бачи-хулиганы становились совсем уж докучливыми, бойцы без злобы стреляли из автоматов в воздух. И, хотя это не очень пугало пацанят, давно привыкших к выстрелам и войне, но оказывало определенное дисциплинирующее воздействие – они теряли интерес к подобным затеям.
Когда кончились мирные или "договорные" кишлаки, началась зона войны – расстрелянные артиллерией, разбомбленные авиацией, изуродованные гусянками танков, подорванные взрывчаткой кишлаки мрачно лежали как по правую сторону, та и по левую сторону дороги. Зелень буйно прорастала сквозь дырки дувалов, оплетала дома – природа отвоевывала свое у человека.
Без воды иссохли заброшенные поля дехкан, и лишь сорняки активно боролись за место под солнцем. Остатки битой техники свидетельствовали, что кишлаки разрушены за дело – почти на каждом километре вдоль дороги виднелись обгоревшие скелеты БМП и БТР, танков или САУ. В одном месте на склоне горы валялся сбитый и разобранный туземцами вертолет. Кажется, при жизни он назывался Ми-8.
Чаще всего вдоль трассы встречались скелеты транспортных машин – наливников, сухогрузов и бомбовозов: именно так здесь назывались различные типы транспортных автомобилей большой грузоподъемности, в зависимости от предназначения. Большей частью это были КамАЗы, хотя попадались, конечно, почти все образцы советской автотехники, порой встречались и афганские барбухайки.
Печальными напоминаниями о ежедневной жатве войны жались к обочинам нехитрые памятники советским воинам, погибшим на этой дороге. Сашка уже знал, что подобную традицию привезли с собой в начале афганской эпопеи военные автомобилисты из Средне-Азиатского военного округа, позаимствовав ее, в свою очередь, с опасных горных трасс Памира.
Автомобильная традиция прижилась в других родах войск. Каждая часть по-своему увековечивала память своих погибших: автомобилисты вмуровывали в бетон рулевые колеса, трубачи – трубы полевых трубопроводов, комендачи – "фирменные" стальные шлемы, а вот десантники и спецназовцы, саперы, танкисты, пехота и артиллеристы большей частью рисовали на камнях и плитах свои эмблемы. Общим для всех памятников оставалось одно – до боли малый разрыв между датами рождения и гибели парня. Срок жизни большинству из них война отмеряла небольшой – двадцать лет или немного больше. Один раз проехали памятник в виде гранитной плиты, на которой виднелась фотография молодой красивой женщины в пилотке, над фото бронзовой краской была нарисована медицинская эмблема, под памятником лежал букетик еще не совсем увядших местных цветов… Некоторые памятники хранили на себе жестокие отметины войны – следы от пуль и осколков: очевидно, "духи" мстили нашим погибшим, даже после смерти.
Суровыми часовыми время от времени вставали вдоль пути форты. Это были так называемые точки – сторожевые заставы советских и правительственных афганских войск. На каждой из советских застав трепетал на ветру красный флажок на самодельном флагштоке. Выглядели точки довольно грозно – земляные валы, мощные каменные и глинобитные стены, оскалившиеся стволами разнообразнейшего оружия.
Чего только тут не было! Танки, САУ, БМП, БТР и БРДМ, пушки различных систем, реактивные установки "Град", автоматические минометы "Василек", 120-мм и 82-мм минометы, крупнокалиберные пулеметы, станковые противотанковые и автоматические гранатометы, а также целые арсеналы стрелкового оружия!
На некоторых заставах находились даже позиции ПТУРов и пакеты НУРСов, очевидно, снятых с вертолетов и легких самолетов. Все "точки" на несколько раз опутывались МЗП (так называемыми "малозаметными препятствиями", в народе просто – "путанка") и колючей проволокой, а многочисленные растяжки по периметру были заметны невооруженным глазом, даже с дороги.
– Да, наверное, невеселая жизнь на точках, – заметил Хантер. – От хорошей жизни так себя не охраняют.
Как только боевая колонна подходила к расположению фортов, как все их население вылезало на стены и валы, радостно приветствуя войска, проходящие мимо. Александр с бойцами охотно отвечали тем же.
"Точки", где находились правительственные афганские войска, выглядели иначе – укрепления полуразрушены, далеко не всегда укреплены в фортификационном плане, инженерные препятствия и минно-взрывные заграждения на множестве "точек" вообще отсутствовали. А вот военная техника, находившаяся на вооружении этих застав, приводила в замешательство (особенно тех, кто видел это впервые) многих из шурави, справедливо представлявших, что подобное можно увидеть лишь в кинолентах о Великой Отечественной.
Впервые Хантер вживую увидел "в деле" такие раритеты, как легендарные танки Т-34, ИС-2 и ИС-3, самоходки СУ-76, СУ-100, СУ-122, реактивные установки БМ-13, (именно их в "ту войну" прозвали "Катюшами"), артиллерийские орудия устаревших систем, вероятно, в свое время разрушавших Берлин, допотопные БТР-40 и БТР-152 типа "кабриолет".
Стрелковое оружие "зеленых" вызывало удивление и уважение к старости – автоматы ППШ и ППС, ручные пулеметы Дегтярева, станковые пулеметы Горюнова, ДШК, карабины СКС, пистолеты ТТ и тому прочее. Казалось – советские военачальники без особого сожаления отдали афганским Вооруженным Силам целые арсеналы всяческого металлолома, без очевидной пользы ржавевшего и пылившегося на бесчисленных базах хранения в Союзе. Судя по всему, таким образом в СССР решалась проблема утилизации разнообразного милитаристского барахла…
Христос воскрес!
– …Товарищ старший лейтенант! Товарищ старший лейтенант! Вас начальство ждет! – отогнав наваждения, растолкал его боец. Через силу Петренко продрал глаза и вылез из техники. Солнце начинало клониться к Западу, возле бээмпэшки топтался майор Чабаненко. Худой, подтянутый, в выгоревшей форме, панаме, кроссовках и "лифчике", с автоматом на плече, он был похож скорее на молодого взводного, чем на человека с положением, от слова которого зависит многое, вплоть до жизни людей. Поздоровались.
– Да, земляк, здоров "массу топить"! – пошутил майор на специфическом армейском сленге. – Час прождал, другой, смотрю – уже скоро вечер, а ты никак не очнешься!
– Да и не заметил, как вырубился. Устал я, Павел Николаевич, – ответил старлей, зевая. – За двое суток ни на секунду не присел.
Было трудно стоять, ноги не гнулись в коленях, болела каждая клеточка тела, Сашке казалось, что побывал под танком.
– Ничего, на том свете выспимся, – утешил земляк. – Тут твои подчиненные ящиков набросали вместо стульев, присаживаемся, есть серьезный разговор, – предложил он самодельный стул.
– Не могу я, товарищ майор! – отказался Александр. – Жрать хочу, аж поджилки трясутся, сутки натощак сайгачил.
– Давай ешь, – согласился майор, – и я с тобой, сегодня лишь завтракал.
Старшина приятно удивил – на ящиках была накрыта просто сказочная поляна – половина отваренной курицы, беляши с тушенкой, две банки с консервированными крабами и… три отваренных яйца, выкрашенных в изумрудный цвет!
– Ну, старшина, ты и даешь! – изумленно промолвил старший лейтенант, захлебываясь слюной.
Майор тоже выглядел ошеломленным, нервно сглатывая голодную слюну.
– Так сегодня же Пасха! – объяснил Оселедец, широко улыбаясь. – Христос воскрес!
– Воистину воскрес! – хором ответили офицеры-политработники.
Христосоваться не стали.
– Где же ты, старшина, добыл такое богатство? – спросил Александр.