Я еду по Кантри-Лейн, миновав Траут-Лейк-Роуд, когда меня внезапно осеняет: я ведь могу так ехать и дальше. До Гранд-Марей, затем выехать из штата Миннесота и к Рио-Гранде. Девчонка привязана и вряд ли сможет выбраться из дома. Будь у нее даже руки развязаны, ей пришлось бы идти не один час, чтобы добраться до цивилизации. К тому времени я могу уже быть в Северной Дакоте или Небраске. У копов нет ни единого шанса. Девчонка расскажет им, лишь что меня зовут Оуэн, а если она к тому же еще не разглядела номер машины, им меня не найти, даже если всех поднимут на ноги. Я некоторое время обдумываю идею о побеге из постылого дома. И понимаю, что по не зависящим от меня причинам у меня может ничего не получиться. Скорее всего, к настоящему времени полицейским уже известно, что девушка у меня. Возможно, им удалось установить мое имя и разослать данные по всем постам. А может, меня уже ищут люди Далмара, жаждущего мести.
От побега меня удерживает не только это. Стоит только представить, что я оставил привязанную девушку одну в доме на отшибе. Очень скоро она умрет от голода. Ее тело не обнаружат раньше весны, когда в те края потянутся туристы с удочками и почувствуют тошнотворный запах разложившейся плоти.
По этой причине я отказываюсь от соблазнительной затеи. И это лишь одна из многих причин, по которым я вернусь. Мне придется. Хотя я понимаю, что с каждым новым днем промедления лишь вколачиваю очередной гвоздь в собственный гроб.
Не знаю, долго ли меня не было. Кажется, несколько часов. Войдя в дом, нарочно сильно хлопаю дверью, затем с ножом в руке подхожу к двери ванной. Девчонка начинает нервничать, но я не говорю ни слова. Приседаю рядом, перерезаю веревки и протягиваю ей руку, чтобы помочь встать. Она отталкивает меня, и, потеряв равновесие, я наваливаюсь на стену. С трудом поднимаясь, она потирает покрасневшие запястья.
– Зачем ты это делала? – спрашиваю я, приглядываясь к стертой в кровь коже.
Ясно, что все это время она пыталась освободиться. Она толкает меня, кажется, со всей силы, но очень слабо. Вывернув руки, я обхватываю ее и крепко сжимаю. Ей больно, трудно дышать, но я ее не отпущу.
– Думала, я бросил тебя? – спрашиваю я и резко отталкиваю ее в сторону. – Твою фотографию показывали по телевизору. Я не мог взять тебя с собой.
– Ты же раньше брал.
– Теперь все по-другому. Тебя узнают.
– А тебя?
– Кому я нужен.
Я стою в кухне и вытаскиваю покупки, пустые бумажные пакеты падают на пол. В какой-то момент руки мои повисают в воздухе, и я поворачиваюсь к ней.
– Если бы я хотел твоей смерти, ты была бы уже мертва. Если помнишь, недалеко есть озеро, оно почти замерзло. До весны тебя никто бы не нашел.
Она смотрит в окно на озеро, прикрытое во второй половине дня плотной дымкой. Видимо, думает о том, что ее тело могло быть похоронено в его водах.
И я решаюсь.
Открываю шкаф и достаю пистолет. Девчонка поворачивается, чтобы убежать. Хватаю ее и вкладываю пистолет ей в ладонь. Ощущение холодного металла приводит ее в чувства.
– Возьми, – говорю я, но она отказывается. – Бери! – ору я.
Она пытается удержать его двумя руками, но едва не роняет на пол. Плотнее прижимаю ее пальцы к рукоятке, один перекладываю на спусковой крючок.
– Поняла? Вот так его надо держать и стрелять. Направь на меня и стреляй. Думаешь, я шучу? Он заряжен. Стреляй.
Она стоит не шевелясь, сжав в руках пистолет. Видимо, пытается понять, чего я добиваюсь. Затем медленно поднимает руку, оружие оказалось тяжелее, чем она ожидала. Мы смотрим друг другу в глаза, и я стараюсь подбодрить ее взглядом. Стреляй. Стреляй же. В ее глазах испуг, рука дрожит все сильнее. В ней нет той силы, которая заставляет нажать на спуск. Я в этом уверен. И все же мне интересно, что будет. Мы стоим не двигаясь двадцать секунд. Тридцать. Проходит еще несколько секунд, прежде чем я забираю у нее оружие и выхожу из комнаты.
Ева. После
Она рассказывает мне о своем сне. Прежняя Мия никогда бы так не поступила. Прежняя Мия вообще не делилась со мной своими мыслями. Но этот сон по-настоящему ее пугает, сон, повторяющийся из ночи в ночь. Не знаю, долго ли это длится, но сон остается неизменным, по крайней мере, Мия так говорит. Она сидит на пластиковом стуле в единственной комнате крошечного дома. Стул прислонен к стене напротив входной двери, она поджимает под себя ноги и накрывается старым колючим пледом. Ей очень холодно, стул шаткий, но она засыпает, положив голову на спинку. На ней толстовка с вышитой на груди полярной гагарой и надписью "Л’Этуаль дю Нор". В своем сне она смотрит на себя спящую. Темнота обволакивает все тело и душит. Она ощущает себя пленницей, но не это главное. Есть еще что-то. Страх. Ужас. Предчувствие.
Мужчина касается ее руки, и она вздрагивает. Дочь говорит – его рука ледяная. Она чувствует, как он кладет ей на бедро пистолет. Ногу она вскоре перестает чувствовать, словно та онемела во сне. Встает солнце. Его свет проникает сквозь грязные окна и ложится на старые клетчатые занавески. Она берет пистолет, взводит курок и направляет на мужчину. Выражение ее лица остается равнодушным. Мия не разбирается в оружии. Она говорит, что мужчина сам показал ей, как с ним обращаться.
Дрожащие руки чувствуют тяжесть оружия, но она полна решимости: тогда, во сне, она смогла бы его застрелить. Смогла бы заставить его умереть.
Мужчина неподвижен и спокоен, но глаза его выдают внутреннюю тревогу. Он стоит перед ней вытянувшись и смотрит не моргая, нахмурив густые брови. Он небрит, многодневная щетина превратилась в бороду и усы. Он недавно проснулся, в уголке глаза еще сохранилась складочка. Одежда мятая, ведь он спал не раздеваясь. Он стоит далеко от ее стула, но даже на таком расстоянии Мия чувствует его несвежее утреннее дыхание.
– Хлоя, – произносит он очень спокойно. Они оба знают, что он способен вырвать пистолет из ее дрожащих рук и выстрелить. – Я приготовил яичницу.
После этих слов она просыпается.
Мне в память врезаются толстовка с надписью "Л’Этуаль дю Нор" и яичница. И, разумеется, тот факт, что Мия – в то время Хлоя – держала в руках пистолет. Когда дочь удаляется днем в спальню, чтобы подремать, по установившейся многодневной привычке я открываю ноутбук. Ввожу в поисковую систему французские слова, которые должны быть знакомы мне из школьного курса, но я их не помню. На первой строчке читаю: Звезда севера , девиз штата Миннесота. Ну конечно.
Этот сон – воспоминание о том, что происходило с ней на Звезде севера, но как у нее оказался пистолет? И почему она им не воспользовалась и не застрелила Колина Тэтчера? Как разрешилась та ситуация? Я должна это выяснить. Напоминаю себе, что сны, как правило, полны символов. Открываю сонник и ищу яйца. Постепенно все начинает обретать смысл. Представляю, как Мия лежит в кровати, свернувшись в позу эмбриона. Она сказала, что ей нездоровится. Я уже не помню, сколько раз слышала от нее эту фразу, которую списывала на стресс и усталость. Сейчас мне становится ясно, что за этим кроется нечто большее. Пальцы застывают над клавиатурой, из глаз текут слезы. Возможно ли это?
Говорят, утреннее недомогание вещь наследственная. Я просыпалась больной каждое утро, когда носила обеих. С Грейс было немного хуже. Я слышала, что с первым ребенком всегда все сложнее, и это правда. Я провела бессчетное количество дней в туалете, склонившись над унитазом, пока из меня не начинала выходить желчь. Я постоянно испытывала усталость, которой не знала прежде; мне было трудно даже открыть глаза. Джеймс меня не понимал. Разумеется, как он мог. Я и сама этого не понимала, пока не пережила, но тогда мне хотелось умереть.
Согласно соннику, яйца во сне могут означать для человека нечто новое и хрупкое. Жизнь в самом ее начале.
Колин. До
Я проснулся рано и занялся подготовкой снастей для рыбалки. Надо привести в порядок бур и сачок, ведь озеро скоро замерзнет. Впрочем, возможно, меня здесь уже не будет.
Вдалеке появляется девчонка. Она идет к озеру и натягивает толстовку. Ее волосы еще влажные после душа, кончики быстро леденеют. На улице тихо, солнце лишь собирается появиться над горизонтом. Я сижу и убеждаю себя, что в доме все в порядке. Напоминаю себе, что в холодильнике полно еды и она, слава богу, не упала и не расшибла голову. Внезапно сердце наполняется страхом: я забыл включить обогреватель, и она замерзла, или оставил входную дверь открытой, и в дом проникли какие-то твари. Успокаиваю себя, вспомнив, что включил обогреватель и захлопнул дверь. Конечно, как я мог забыть. Благодаря наличным из магазина у нас достаточно денег, чтобы нормально жить. Какое-то время.
Я сижу на принесенном из дома пластиковом стуле и пью кофе, поглядывая на приближающуюся девушку. На ней брюки, не способные защитить от такого холода. Да и ветер сегодня сильный. Замерзшие пряди волос падают ей на лицо. Кажется, она уже дрожит. Я точно включил обогреватель.
– Зачем ты пришла? – спрашиваю я. – Хочешь задницу отморозить? – добавляю, видя, как она опускается на землю у воды. Надо сказать ей, чтобы возвращалась в дом, но я молчу.
Земля сырая. Она приподнимается и садится на согнутые ноги, обхватив себя руками, чтобы согреться.
Мы оба молчим. Нам незачем разговаривать. Она просто рада выйти куда-то из ненавистного дома.
Там отвратительно пахнет сыростью и плесенью. Смрад бьет в нос даже после стольких дней, когда кажется, что уже должен привыкнуть.
Внутри холодно так же, как и снаружи. Дрова нужно экономить, чтобы хватило на всю зиму. До сегодняшнего дня мы топили печь только ночью. В течение дня температура в доме падала, наверное, градусов до десяти. Я знаю, ей всегда холодно, хотя на ней несколько слоев одежды. Зимы на севере суровые, к такому мы не привыкли. И это время неумолимо приближается.
Ноябрь – последнее затишье перед бурей.
Над озером кружат гагары, готовясь к перелету на юг. Они последние птицы, оставшиеся в эту пору так далеко на севере. Среди них птенцы, появившиеся на свет весной и только окрепшие для долгого путешествия. Все остальные уже улетели.
Полагаю, девчонке раньше никогда не приходилось рыбачить, но у меня-то большой опыт. Я с детства ходил на рыбалку. Замерев на берегу, я крепко держу удочку. Взгляд прикован к водной поверхности. К счастью, она понимает, что сейчас лучше помолчать, знает, что звуки ее голоса отпугнут рыбу.
– Вот, – произношу я, зажав удочку коленями, и снимаю уютную куртку с капюшоном. – Надень, а то замерзнешь.
Она не представляет, что сказать. Забывает даже поблагодарить. Такие жесты ей непривычны. Просунув руки в теплое нутро, она садится и через несколько минут перестает трястись. Накинув капюшон на голову, она наконец обретает надежное убежище от холода. Сам я не мерзну, а если бы и так, ни за что не признаюсь.
Клюет. Встаю и подтравливаю леску, стараясь крепко держать удочку. Рыбина взлетает над водой. Девчонка закрывает глаза. Бросаю улов на землю и смотрю, как она борется за жизнь, пока все не заканчивается.
– Можешь смотреть, – говорю я. – Сдохла.
Она не может. Не может даже посмотреть. Беру рыбину в руки и вытаскиваю крючок. Насаживаю наживку и протягиваю удочку девушке.
– Нет, спасибо.
– Ты раньше никогда не ловила рыбу?
– Нет.
– Да, таким вещам в вашем кругу не учат.
Она знает, какого я о ней мнения. Испорченная маленькая богачка. Если это не так, ей придется доказать обратное.
Она выхватывает удочку из моих рук. Не привыкла, чтобы ей указывали.
– Знаешь, что делать? – спрашиваю я.
– Разберусь, – фыркает она и делает все неправильно.
Мне приходится помочь. Поплавок покачивается почти у берега. Видимо, она мечтает, чтобы ни одна рыба не клюнула. Я сажусь и беру кружку с остывшим кофе.
Не знаю, сколько времени прошло. Успеваю принести еще кофе и зайти в туалет. Когда возвращаюсь, она с вызовом сообщает, что удивлена тем, почему я не привязал ее к дереву. Солнце уже отрывается от горизонта и усиленно пытается прогреть воздух. К сожалению, безрезультатно.
– Считай, тебе повезло.
Помолчав, спрашиваю ее об отце.
Она молчит, упрямо глядя перед собой. Мы слушает крики птиц и разглядываем тени деревьев на поверхности воды.
– Почему ты о нем спрашиваешь? – неожиданно произносит она.
– Какой он? – Я многое о нем знаю, мне просто интересно услышать, что скажет она.
– Я не хочу о нем говорить.
Мы опять молчим.
– Мой отец вырос в богатой семье, – внезапно начинает она и рассказывает, что в семье всегда были деньги. Их хватало на многие поколения. Их было больше, чем требовалось, и родственники не знали, что с ними делать. Достаточно, чтобы прокормить небольшую страну. Но они этого не делали. Они все оставили себе.
Она рассказывает, как развивалась карьера ее отца. Мне известно и это.
– Многие его знают. Отцу всегда мало денег, он идет на все ради них. Поэтому и берет взятки. Правда, его ни разу не поймали. – Она выдерживает долгую паузу, и я терпеливо жду. – Имидж для него все.
Потом она рассказывает о сестре. Грейс. Говорит, что та копия отца – амбициозная, лицемерная, жаждущая получить от жизни все. Кошусь на нее с интересом. Грейс не единственная, кто обо всем этом мечтает. Она дочь богатого негодяя. Все в жизни ей преподносили на серебряной тарелочке. Я знаю об их семье больше, чем можно предположить.
– Думай что хочешь, – говорит она. – Но мы с отцом совершенно разные. Совершенно.
И добавляет, что они никогда не ладили, даже когда она была ребенком.
– Мы почти не разговариваем. Очень редко. Создаем видимость нормальных отношений.
Грейс адвокат. Протеже отца.
– В ней есть все, чего нет во мне. Мое образование его никогда не волновало, а Грейс он оплатил обучение в колледже и университете. Ей он купил квартиру в Лупе, а мне приходится ежемесячно отдавать восемьсот пятьдесят долларов за аренду. Для меня это существенные траты. Я просила отца оказать помощь школе, где я работаю. Например, основать фонд для выплаты стипендий. Он рассмеялся в ответ. Грейс работает в крупнейшей фирме, она берет со своих клиентов до трехсот долларов в час. Всего через несколько лет она стала партнером. Он сделал ее такой.
– А ты?
– Я другая. Я обычный человек с недостатками, которые отец терпеть не может.
Она говорит, что всегда была неинтересна отцу. Он равнодушно смотрел ее импровизированные выступления, когда ей было пять, и также равнодушно воспринял факт, что ее работу выставили в галерее, когда ей было девятнадцать.
– Но одно лишь появление Грейс в доме способно поднять ему настроение. Она яркая, говорит отчетливо и всегда верные вещи и не заблуждается, как любит выражаться отец. Моим заблуждением было решение стать художницей. Мама тоже заблуждается, как человек, оторванный от реальности.
Меня бесит ее нытье о том, как несправедливо с ней обошлись. Можно подумать, в ее жизни так много трудностей. Ей невдомек, что такое тяжелая судьба. Я вспоминаю, как мы пережидали грозу в шалаше, а молния в то время уничтожила наш дом на колесах.
– Считаешь, я должен тебе посочувствовать?
Над головой крикнула птица, вскоре ей ответила другая.
– Я никогда не просила об этом. Ты задал вопрос. Я ответила.
– Но ты сама постоянно себя жалеешь.
– Это не так.
– Ты вечная жертва. – Мне противно на нее смотреть. Что она знает о жизненных трудностях.
– Нет, – огрызается она и сует удочку мне в руку. – Забери. – Расстегивает куртку и ежится. Волосы разлетаются в разные стороны, подхваченные ледяным октябрьским ветром. Куртку она бросает на землю рядом со мной.
Ладно, пусть лежит. Я молчу.
– Я иду в дом, – сообщает она и обходит дохлую рыбу, чьи глаза, как ей кажется, смотрят на нее с презрением.
Она отходит футов на двадцать, когда я произношу ей в спину:
– А как же выкуп?
– А что с ним? – Она стоит среди деревьев, положив руки на талию.
– Твой отец стал бы платить выкуп?
Если он так ненавидит дочь, как она меня убеждает, он не отдаст за нее похитителям и пенни.
Она молчит и думает. Я вижу это по ее лицу. Отличную задачку я ей подкинул. Если отец за нее не заплатит, она умрет.
– Думаю, мы об этом никогда не узнаем, – отвечает она и уходит.
Листва шуршит под ее ногами. Слышу скрип двери – открылась и закрылась. И я остаюсь один.
Гейб. До
Я еду по самой совершенной аллее в мире. Листва кружится, оторвавшись от красных кленов и желтых осин по обочинам. Этот пестрый ковер еще не вытоптан ряжеными, они еще час или два пробудут в школе. Но дома ценою в миллион уже ждут их, раскинув перед собой великолепные лужайки, украшенные гигантскими тыквами, стогами сена и кукурузой. Газон безупречно ухожен, а ведь никто из жителей сам этим не занимается.
Когда я сворачиваю к дому Деннетов, у почтового ящика тормозит почтальон. Оставляю свою колымагу рядом с седаном миссис Деннет и приветливо улыбаюсь, словно и сам здесь живу. Подойдя к ящику – он просторнее сортира в моей квартире, – протягиваю руку за корреспонденцией.
– День добрый, – говорю я.
– Добрый, – отвечает почтальон и кладет почту мне на ладонь.
На улице холодно и серо. Отличительная черта каждого Хеллоуина, что были в моей жизни. Темные облака так низко нависают над землей, что сложно сказать, где начинается небо. Засовываю почту под мышку, а руки в карманы и направляюсь к дому. Миссис Деннет всегда открывает дверь сразу, стоит мне только позвонить. Лицо ее светится, но лишь до тех пор, пока она не видит меня. Улыбка исчезает, глаза тускнеют. Иногда она вздыхает. Но я ничего не принимаю на свой счет.
– А, – бормочет она, – детектив…
Каждый раз она надеется, что увидит Мию. Она в костюме для йоги и переднике.
– Занимаетесь готовкой? – интересуюсь я, стараясь не обращать внимания на запахи. Либо она готовит, либо у них в подвале сдох какой-то приблудный зверь.
– Пытаюсь. – Она отходит в глубь холла, оставив дверь открытой, и нервно посмеивается, когда я прохожу следом за ней в кухню. – Лазанья, – объясняет она, указывая на гору моцареллы. – Вы никогда не готовили лазанью?
– Специализируюсь на замороженной пицце, – отвечаю я и кладу корреспонденцию на кухонный стол.
– О, благодарю вас. – Она бросает кусочек сыра и принимается перебирать конверты в поиске "пояснения выплат" от страховой компании. Пока она его ищет, итальянская колбаса на плите начинает подгорать.
Я кое-что знаю о приготовлении лазаньи, примерно миллиард раз видел, как ее готовит мама. Она пыталась выгнать меня из нашей крошечной кухоньки, потому что я одолевал ее одним и тем же вопросом: "Скоро будет готово?"
Нахожу в ящике деревянную ложку и решаю дать продукту шанс выжить.
– Что я… – произносит она, поворачиваясь. – О, детектив, не стоило беспокоиться.
Отвечаю, что мне не сложно. Откладываю ложку, а миссис Деннет возвращается к почте.