Я стою. Молчу… Испугался. Думаю: кого же этот гад инструктор заказывал - райком или Политбюро? Нехорошо, думаю, если Политбюро. А если райком, то тоже конфуз может выйти. Вдруг первый на моего Брежнева уставился. А что, говорит, тут моя теща делает? Почему в галстуке? Потом он сказал, откуда у меня руки выросли, а потом все ушли…
Воспоминания минувших дней взволновали портретиста. Глаза его беспокойно забегали по комнате и остановились на графине с водой. Подумав, Сидорчук схватил графин и выпил подряд два стакана комнатной воды. Но это не помогло, и Игнат Фомич решительно влил в себя третий стакан и грузно сел, булькнув при этом, словно сдвинутый аквариум.
Потапа распирало от смеха.
- Вы отважный человек, Сидорчук, - сказал он, переборов себя.
- Есть маленько, - согласился диссидент.
- Что было потом? Вы уж отыгрались на империалистах?
- Нет, портреты почти все разобрали.
- Как так?
- Сразу прибежал ихний инструктор, Брежнева забрал. Первому, говорит, понравилась картина, он ее на день рождения теще хочет подарить. Потом по очереди прибегали другие работники. Хихикали. Третий секретарь узнал портрет второго и попросил подарить. Еще кто-то кого-то узнал. Так и разошлись почти все портреты.
- Кто же остался невостребованным?
- Министр обороны. Он в фуражке был. Я из него потом Пиночета сделал.
- Я так полагаю, что теща первого, увидев свой портрет, объявила вас врагом народа? - ехидно заметил прорицатель.
- Нет, мне только строгий выговор вынесли. Я тогда еще в партии состоял, - стыдливо признался Игнат Фомич, - формально.
- Как же вы диссидентом стали?
- Стих написал.
- Крамольный?
- Обыкновенный. Я стихи с детства пишу, от природы. Рифму чувствую, такт, размер выдерживаю. Я рифму могу подобрать к любому слову. Вот скажите, скажите свое слово.
- Дерево, - не задумываясь выдал Мамай.
- Дерево? - обрадовался Сидорчук. - Замечательно! Секундочку… дерево… м-м… м-м… - поэт напрягся, защелкал пальцами, вызывая рифму. - Дерево… м-м-м… - М-да…
Рифма не шла. Потапу стало жаль художника.
- Может быть, стерео? - подсказал он.
- Что? Ах, да. Ну конечно же, стерео, - сконфузился Игнат Фомич. - Как же я сразу это от волнения. Конечно, дерево - стерео! Ах, ты.
- Решающего значения это сейчас не имеет, - успокоил его прорицатель. - "Дерево" при необходимости можно и заменить. Продолжайте.
И рифмующий живописец поведал печальную историю о своем неудачном литературном дебюте. После творческого затишья Сидорчук решил реабилитироваться и на 22 апреля сочинил поэму "Уроки гения". Произведение носило эпохальный характер, охватывало основные исторические этапы в развитии страны и раскрывало целый ряд социальных проблем. Но редактор местной газеты его не понял. Слабый провинциальный ум просто не смог охватить всю глобальность поэмы. Между редактором и автором начались прения. Редактор не хотел печатать ни одной строчки. Но поэтов в районе не хватало, а на носу была дата, а без стиха в такой праздник обойтись никак нельзя. Автор это знал, а потому мог вить из редактора веревки. Компромисс был найден. Поэму расчленили на тринадцать частей, одну из которых решено было опубликовать сейчас, а остальные - потом. Выбранную часть переделали в стих, сократили и выпустили ко дню рождения Ильича на первой странице газеты "Ленинским курсом".
Сидорчук надел очки, достал из внутреннего его кармана аккуратную тряпочку, развернул ее и извлек на свет божий свое творение. Бережно расправив желтый лист газеты, автор поэмы всплакнул и принялся читать:
- Стих."Уроки гения".
Реет знамя Октября
И в жару и в стужу.
Весь народ кричит: "Уря!" -
И друг с другом дружит.
Поэт возвел на прорицателя кроткий взор и с удовлетворением отметил, что первый же столбик произвел на него должное впечатление. Потап силился что-то сказать, но долго не мог издать ни звука. Спазмы душили его.
- Ответьте, - наконец заговорил он, - ну почему народ кричит "уря"?
Вопрос был совершенно дилетантский, и Сидорчук разочарованно улыбнулся.
- Видите ли, в стихах, как и в шахматах, иногда нужно жертвовать фигурой ради позиции. Здесь я пожертвовал всего одной буквой, а выиграл целую рифму. Пушкин и тот не раз прибегал к подобной тактике, хитрый был мужик. Так я продолжу.
Дружит русский и тунгус
И калмык с татаром.
Значит, белый белорус
Погибал недаром!
- Ну, хорошо, - не утерпел Потап, - а вы подразумеваете под определением "белый"? Белогвардеец, что ли?
Стихотворец был снисходительным.
- Я намекаю на его славянское происхождение, вот и все. Белый - значит, блондин, белокурый. Понимаете?
- И что же, только белорус погиб ради русско-тунгусской дружбы? А остальные как же?
Автор разъяснил, что, разумеется, не только белорусы полегли за дружбу народов. Но всех ведь не упомянешь, а никого не вспомнить - обидно. Опять же, рифма соблюдена.
- Да, я уже все понял, - устало произнес Мамай. - У вас все?
- Нет, вот еще:
Мысль твоя, Ильич, летит
Далеко в заморья.
Пожелать тебе хотим
крепкого здоровья!
- Позвольте, как можно желать хорошего здоровья покойнику?
Вздохнув, Игнат Фомич собрался дать пояснения, но пророк, опомнившись, опередил стихоплета:
- Стоп! Все ясно. Заканчивайте поскорее.
Четвертый столбик гласил:
В этот теплый день весны
Мы с тобою вместе.
Будем мы тебе верны,
Как жених невесте.
Потап хотел было поставить под сомнение верность жениха невесте, но, взглянув на диссидента, застывшего в стойке пойнтера, передумал, выхватил газету и дочитал:
Сбудутся твои заветы,
Вспрянут города-сады,
Коммунисты всей планеты
Доведут нас до беды!
- Н-да, - промычал Потап, - напечатали вне конкypca. Сколько же вам дали за эти куплеты?
- А, - отмахнулся сочинитель, - уже не помню. Кажется, четыре.
- Года?
- Рубля.
- Всего-то?
- На большой гонорар я и не рассчитывал.
"Еще бы" - едва не вырвалось у прорицателя.
- А к чему, собственно, были претензии? - удивился он. - Чем вы не угодили властям? С рифмой, кажется, все в порядке.
- Последнее слово. Вы заметили?
- Да. А что?
- Наборщик! - всхлипнул Игнат Фомич. - Наборщик все перепутал. Стих должен заканчиваться так: …доведут нас до победы, а получилось - до беды. Редактор прошляпил, тут-то все и началось.
- "Беда" здесь как-то лучше вписывается в рифму, - деликатно заметил Потап.
- В последней строке я применил специальный прием: пожертвовал рифмой ради содержания. А наборщик, этот неграмотный дурачина, решил, что я ошибся, и вставил свою дурацкую рифму. Но моих объяснений не стали слушать.
Сидорчук трепетно сложил реликвию и спрятал в тряпку.
Из скромности куплетист подписался под "Уроками гения" псевдонимом. Нашли все равно. Вызвали в райком и топали на него ногами. Посадить не посадили, но из партии выгнали. Через месяц приехал какой-то гражданин в черном костюме, шляпе, перчатках и с диктофоном. Назвался другом, обещал помочь. Взяв короткое интервью и подарив червонец, доброжелатель укатил в неизвестном направлении. Вскоре о козякинском антисоветчике вещали вражеские радиоголоса. Сидорчук настраивался по ночам на короткую волну, слушал байки о своей горемычной судьбе и плакал. По Козякам расползлись слухи. Старухи судачили о том, что в городе появилась подпольная шайка, разводящая колорадских жуков. Согласно другой версии, из лагерей бежал заключенный, шастает по погребам и пишет на заборах матерные слова. За кого принимали Игната Фомича - неизвестно, но здороваться с ним опасались. Зато с приходом темноты являлись таинственные личности и подсовывали под дверь записки. Записки изобиловали компроматом на парторгов, ответственных работников и товароведов. Авторы анонимок выражали борцу - одиночке свою солидарность и просили принять меры. Переполненный гневом диссидент складывал письма в чемодан с твердым намерением оправдать надежды народа и, когда придет время, дать материалу ход. Но нужное время пришло и быстро ушло. Грянула свобода. Ругать власть стало можно всем. Не получив хода, диссидентская картотека так и осталась пылиться под кроватью. О Сидорчуке забыли. Уже никто не узнавал в стареющем человеке с блуждающим взглядом недавнего народного любимца. Игнат Фомич чах и тосковал по ушедшим славным временам.
- И много у вас сохранилось этих писем? - осторожно спросил Потап.
- Все. В чемодане целая кипа лежит. Что от нее теперь!
- Кипа, говорите? - Прорицатель оживился и быстро закружил вокруг стола, пытливо изучая трещины на линолеуме. Изредка он вскидывал голову и грозно вопрошал:
- Так, значит, кипа? И большая кипа?
Поэт печально кивал, и Мамай шагал дальше.
- Так как же? - молвил Игнат Фомич, глядя на мелькающие перед ним ноги. - Я могу надеяться?
- Что? - рассеянно спросил кладоискатель. Ах да. Ну-у… может быть, может быть. Почему нет? Хотя вы тоже хорош гусь! Боролись бы себе потихоньку. И советская власть была б на месте, и вы при деле. А теперь попробуйте ее вернуть!
- Я… я не знал, что так быстро ее поборю.
- Не знал! Недооценивать себя так же опасно, как и переоценивать. Вот и получайте. А пока подумайте над своим поведением. Я сейчас соберусь, и пойдем посмотрим вашу коллекцию.
Диссидент остался в одиночестве и, потупившись, смотрел в дыру ковровой дорожки. В голове его ворочалась тяжеловесная, как бревно, мысль о том, как это его угораздило завалить мировое коммунистическое движение.
- Не рассчитал, - сокрушался Игнат Фомич, представляя себя в виде гиганта, неосторожным движением сломавшего карточный домик, - не рассчитал, получается.
Пошептавшись с Геной, бригадир вышел из туалета и кивнул гостю на дверь.
- Ведите меня, народный герой.
Где-то в глубинах коридора мелькнула фигура безработного майора. "Поймаю - прибью гада", - принял решение бригадир, следуя за Сидорчуком.
С неба сыпал снег и, падая на голову Потапа, таял в теплых волосах. На большой Исполкомовской улице не было ни души, не считая примерзших к веткам воробьев. Чекист предположил, что какая-нибудь из этих птиц однажды пролетала над золотым вождем и, возможно даже, неуважительно отнеслась к его драгоценной лысине.
- Я буду бороться, - размышлял вслух непокорный интеллигент, - бороться за советскую власть… А потом буду бороться против нее… Демократия мне не нравится… Невозможно показать свой героизм…
- Мэра пойдете малевать? - спросил Потап.
- Нет, я пойду на радикальные меры.
- Надеюсь, на путь банднтизма вы не станете. Например, один мой знакомый каждый день выходил в людные места и объявлял двухчасовую голодовку. Теперь он народный депутат. Попробуйте и вы. Себя проявите и здоровью польза.
У главного входа в исполком стояли люди в тулупах, составляющие одну команду. К той же команде, по-видимому, принадлежал и человек, маявшийся в некотором отдалении от них. На отщепенце были валенки, искусственная шуба и надвинутая на самые глаза лыжная шапочка "Winter sport USA". Под мышкой он держал древко плаката, на котором корявыми буквами было написано: "Позорно!". Заметив приближающихся прохожих, пикетчик взметнул плакат и заорал сиплым голосом:
- Руки прочь от народной собственности! Прочь руки!
Мамай остановился, скептически оценил плакат и самого демонстранта.
- Руки прочь… от собственности, - повторил лыжник тише и боязливо покосился на товарищей в тулупах.
- Чего орешь? - холодно спросил Потап.
- Руки прочь, - смутился пикетчик, явно не ожидавший такого участия к себе.
- А вы под каким флагом выступаете, товарищ? - вмешался Игнат Фомич, окрыленный встречей с единомышленником.
- Чего? - не понял единомышленник.
- Я говорю, может, давайте объединим наши усилия! Вместе!
- Проходь, дядя, проходь! У нас своих дармоедов хватает, сокращение штатов пора делать.
Хлопнув дверью, из исполкомовского подъезда вышел ответственный работник в сером костюме, молча отдал команде пикетчиков тяжелую на вид авоську, похлопал одного из них по плечу и скрылся в том же подъезде. Люди в тулупах сгруппировались, подали лыжнику знак и зашагали прочь.
- Ну все, - засуетился отщепенец, - шабаш на сегодня! На, дядя, голосуй.
Радостно всучив плакат диссиденту, пикетчик побежал догонять своих.
- Как же это! - только и смог произнести Сидорчук, растерянно уставившись на позорящий щит.
- Вы наивны до посинения, - смеясь, сказал Потап. - Пойдемте, я вам все по дороге объясню. А плакат с собой возьмите. Средства производства нынче в цене. Как им зарабатывать на хлеб - вы только что видели. Хотя лучше бросьте. Мы пойдем другим путем.
- Ничего не понимаю, - бормотал Игнат Фомич. - Против кого они борются?
- Против власти по поручению самой же власти, - пояснил пророк.
- Как?
- Вам, как представителю рабоче-крестьянской интеллигенции, трудно поверить в подобное вероломство, но это так. Видите ли, любезный, если демократия предполагает оппозицию, то власть, ясное дело, заведет лучше оппозицию карманную. Это гораздо дешевле. В нашем случае - авоська. Не знаю, что в ней лежит, должно быть, водка и продукты питания к ней. А сколько бы запросила оппозиция со стороны? А так обыватели думают, что власть находится под присмотром бдительной оппозиции. Наемники делают вид, что они и есть оппозиция. А власть делает вид, что их боится…
Весь оставшийся путь Потап разглагольствовал о способах захвата власти и мерах по ее удержанию.
Прибыли на место. Игнат Фомич приволок чемодан, набитый пачками донесений. Письма были перевязаны тесемкой и рассортированы по какой-то тайной системе.
- Материалы делятся по источникам информации или по отраслям деятельности? - осведомился чекист, взвешивая связки.
- Не совсем. Я сортировал их по почеркам: разборчивым к разборчивому, наклонный к наклонному.
"Идиот, - подумал Потап, - придется весь чемодан исследовать". Потребовав отдельный кабинет, чай с бутербродами и мертвую тишину, он взялся за работу. Пepвoe попавшееся извещение было написано дрожащим старушечьим почерком:
"Здравствуйте. Пепренко паразит приезжал сегодня проверять наш совхоз "Революционер". Увез 6 куриц, половину кабанчика, банку масла подсолнечного и мешок с чем-то. Сама видела. Грузил шофер, а Пепренко паразит щипал ветеринаршу. Сообщите куда следует".
Это было несущественно. Другая пачка началась с депеши, отпечатанной на машинке:
"Довожу до Вашего сведения, что зам. зав. общего отдела райкома партии т. Коняка М.М. в ночь с 12.07.84 на 13.07.84 тайно посетил гр-ку Куксову, проживающую по адресу: ул. Жлобы,57. Доброжелатель."
Потап собрался было выбросить и это послание за ненадобностью, но следующая анонимка заставила его задуматься. В ней сообщалось:
"Довожу до Вашего сведения, что зав. отдела агитации и пропаганды райкома партии т. Куксов В.К. в ночь с 12.07.84 на 13.07.84 тайно посетил гр-ку Коняку П.Л., проживающую по адресу: ул. Фундаментальная,10. Доброжелатель."
- Надо будет разобраться, - проговорил чекист, сопоставив первый донос со вторым, а второй с первым.
Вечер пролетел быстро и незаметно. В окна лезла ночь. Давно остыл чай, засохли бутерброды, но Мамаю было не до них. Он не слышал ни тревожного храпа Сидорчука, ни вздохов ветра, ни треска веток за окном. Сменяя друг друга, перед Потапом всплывали сценки из жития святых козякинских апостолов. Впрочем, апостолы оказались не очень-то уж и святыми и жизнь вели далекую от праведной…
Ночь прошла в трудах. Из всех кандидатов к утру было отобрано пять наиболее отличившихся экземпляров. Заочно в бригаду Потапа были зачислены:
1) первый секретарь райкома Пепренко Леонид Самсонович;
2) второй секретарь того же райкома Брэйтэр Лев Аронович;
3) зам. зав. отделом Коняка Мирон Миронович;
4) зав. отделом Куксов Владимир Карпович;
5) работник райкома Цап Афанасий Ольгович (должность неизвестна).
Во второй эшелон входили рыбешки помельче, из которых при необходимости также можно было выжать пользу. Попался среди них и старый знакомый Харчиков. Досье на него было кратким:
"Парторг завода "Металлист" Харчиков Х.И. списал на подготовку к празднованию Октября 500 кг зелёной краски, 1 т белой, 1 т гвоздей, 300 м2 ткани, 10 тыс. штук шпингалетов. Примите меры."
Подумав, Потап принял меры и занес Христофора Ильича в первый список.
В 7 утра бригада старателей была укомплектована.
- Вы не спали? - удивился проснувшийся диссидент.
- Ни секунды.
- Что-нибудь нашли?
- Ничего, - сказал Потап, распихивая несколько пачек по карманам. - Хлам все, макулатура. Чуть не уснул от скуки. До сих пор спать хочу. Пойду я.
На прощание Сидорчук нерешительно спросил:
- Товарищ ясновидец, что же меня ждет?
- Что касается вашей участи, - ответил Потап, выпустив прекрасный зевок, - то могу вас заверить: вы с вашими… способностями в оппозиции будете при любом режиме. Это я вам как ясновидец говорю.
К удивлению Мамая, мир не изменился. Так же как и вчера, трудящиеся торопились на работу с намерением увеличить свой трудовой стаж и обеспечить себе старость; пенсионеры занимали очередь за молоком; неуклюжих малышей вели в детсады и ясли; пикетчики с сизыми носами занимали свой пост перед исполкомом, и даже воробьи сидели на своих местах. Никто и не подозревал, какие радикальные изменения произошли в планах Потапа.
Удача сама лезла в руки. А руки у чекиста были крепкие.
Напуганный длительным отсутствием бригадира Тамасген Малаку собрался бежать. Тоска по родине, омраченная безденежьем, вынудила его покуситься на чужое. Забыв про стыд, всю ночь напролет эфиоп тиранил комнатного Ленина. Выискивая в бюсте слабые места, он расковыривал их перочинным ножиком и напильником в надежде, что вот-вот оттуда пробьется блеск золота. Но сокровище - если оно там было - таилось очень глубоко. Бронзовая голова вождя не поддавалась и стойко выдерживала натиск взломщика. До утра изувер не сомкнул глаз, но сумел углубиться лишь на сантиметр. Когда в окне забрезжил рассвет, разум эфиопа тоже прояснился. Гена встал с колен и очумело посмотрел на результаты своего труда. Морда Ильича была исцарапана до неузнаваемости, половина уха спилена, стол, стулья, пол покрывала тяжелая металлическая пыль. Признаки преступления были слишком очевидны, чтобы их скрывать. Опасаясь жестких санкций, эфиоп наскоро оделся, задвинул бюст под кровать и собрался бежать.
- С добрым утром, - усталым голосом сказал Потап, неожиданно появившись в дверях. - Куда намылился?