Однако Сергей всегда производил на нее очень хорошее впечатление, Надежда помнит только, что он никогда не рассказывал сотрудникам о своей семейной жизни. То есть жену он пару раз приводил на общие мероприятия. Но вот про дочку Надежда ничего не помнит, хоть убей!
– А теперь... теперь мамы не стало, и я решила увидеться с отцом. Ведь он – единственный оставшийся у меня близкий человек... то есть был им, а теперь и его нет! – На глазах Лены заблестели слезы, ее плечи бессильно поникли, она сгорбилась, словно не в силах была нести груз своих переживаний.
– А что все-таки случилось с вашей мамой? – повторила Надежда свой вопрос.
– Она умерла... – Девушка опустила голову. Лицо ее казалось внешне спокойным, но чувствовалось, что это спокойствие тяжело ей дается. Надежда смущенно опустила взгляд и увидела руки Лены. Она терзала носовой платок, сжимала его и комкала, в этих рефлекторных, неосознанных движениях выплескивала накопившиеся в душе эмоции. – Она умирала долго и тяжело... я была с ней до самого конца... до самого последнего вздоха... – проговорила Лена едва слышно. – А потом решила отправиться сюда. Я надеялась, что найду с отцом общий язык... и вот...
– Ну что мы вас все расспрашиваем! – фальшиво-жизнерадостным голосом проговорила Марианна Васильевна, бросив укоризненный взгляд на Надежду. – Отдохните с дороги, наберитесь сил, а там уж решите, как жить дальше, что делать с этим домом... да и вообще... Подлить вам еще кофе?
– Спасибо, – Лена подняла на домоправительницу благодарный взгляд, – вы очень добры ко мне.
– Вы ведь родились в Ленинграде? – через некоторое время спросила Надежда.
– Да, только меня увезли оттуда совсем маленькой, я ничего не помню... – поспешно ответила Лена.
Против воли Надежда Николаевна начала считать. Когда неожиданная гостья, которая вполне могла стать новой хозяйкой этого дома, показала им с Марианной свой паспорт, Надежда орлиным взором сумела разглядеть там и место рождения, и год. Год был одна тысяча девятьсот восемьдесят седьмой, стало быть, девушке сейчас двадцать два. Надежда не виделась с Сергеем лет пятнадцать... можно попытаться вспомнить точнее...
Надежда сосредоточилась, вспоминая эпизоды своей трудовой биографии.
Значит, так, когда малахольный Коковашин из соседнего отдела на Дне здоровья ногу сломал, Сергей у них еще работал. Когда опытный макет перед показом московским заказчикам полностью сгорел, оттого что дежурный электрик перепутал плюс с минусом, – тоже Сергей был, как раз он в спешном порядке восстанавливал макет. А когда начались разговоры о массовых увольнениях, Баруздин и ждать не стал, одним из первых положил на стол начальнику заявление по собственному желанию, да и был таков. И было это... ну точно, в девяносто втором, когда цены отпустили. Надежда теперь точно вспомнила, что Сергей сказал ей, прощаясь: "Не могу себе позволить сидеть без зарплаты, мне надо семью содержать, они каждый день кушать хотят..."
Вот именно "они", то есть жена и дочка, стало быть, все сходится. Но вряд ли Сергей тогда же, в девяносто втором, с женой развелся. Тогда, в голодное трудное время, как-то некогда было о таком думать, каждый выжить пытался как умел. И семью спасти.
Так что маловероятно, что Лену тогда увезли из Ленинграда, а если еще хотя бы пара лет прошла, то уже в первый класс пора, то есть ребенок семи лет многое помнит и соображает.
– Никогда сюда не приезжали с матерью? – прищурилась Надежда Николаевна.
– Нет! – резко ответила Лена. – Я же вам сказала – они развелись, мама взяла меня и уехала в Зауральск. Там у нее была родня – бабушка и еще родственники... И... отчего вы меня расспрашиваете? Вы мне не верите? Вы вообще кто?
– Ну-у... – протянула Надежда, – если официально, то вашему отцу я никто. Работали много лет вместе, вот и все. И я тут случайно оказалась, сегодня же уеду.
– Вы знали мою маму?
– Нет, – отчего-то ответила Надежда, – никогда ее не видела.
Она сама не знала, отчего решила соврать – просто слова сами вырвались.
– Елена Сергеевна, может, хотите дом осмотреть? – вклинилась тут Марианна Васильевна, сердито сверкнув глазами на Надежду. – Я вас пока в гостевой комнате поместила, но вы выберете апартаменты себе по вкусу. Любую комнату, какую хотите...
Надежда едва заметно усмехнулась – вот интересно, что это Марианна имеет в виду. Где конкретно она предлагает девушке поселиться?
В бывшей спальне хозяев, где шкаф забит вещами Алисы? В комнате Петра Афанасьевича, умершего буквально вчера? Или же в комнате Олега, который хоть и покойник уже, но является убийцей ее отца? Есть еще столовая и кабинет Сергея, а также еще одна гостевая, где обитает в данный момент Надежда.
В общем, дом, конечно, большой, но почти в каждой комнате есть, так сказать, собственный скелет в шкафу.
Марианна Васильевна то ли заметила ее усмешку, то ли сама сообразила, что сболтнула глупость. Она слегка смутилась, но продолжала тараторить:
– Или по саду погуляйте, у нас парк такой хороший, и огород, Павел все покажет...
При этом она снова зыркнула на Надежду Николаевну весьма недоброжелательно.
"Все ясно, – подумала Надежда, – раньше Марианна передо мной заискивала, насчет работы просила узнать, а теперь новая хозяйка появилась, она перед ней стелется. Уж очень не хочется ей с насиженного места уезжать, надеется, что Лена их с Павлом на службе оставит... Господи, ну как же они все мне надоели!"
– Я плохо помню папу... – заговорила Лена, – я так надеялась, что мы сблизимся теперь, когда у меня никого нет... Я знаю, я на него мало похожа, но всетаки мы были родные...
– Вы, наверное, на маму похожи... – подоспела Марианна Васильевна.
– Да, конечно...
Надежда напрягла память, чтобы вспомнить первую жену Сергея. Вроде бы светленькая была, стрижка короткая... ах да, и совершенно косметикой не пользовалась, они еще удивились, когда первый раз ее увидели...
– Я бы хотела поглядеть папины вещи... – тихо сказала Лена, – ну, есть же место, где он работал...
– Больше всего времени он проводил в обсерватории! – ляпнула Марианна. – Ой! – Она закрыла себе рот рукой, видны были только выпученные глаза.
– Дело в том, что там его и убили, – мягко пояснила Надежда, – так что помещение сейчас опечатано, милиция сказала, что, возможно, там еще будут работать эксперты. И когда жена его во всем признается, то проведут следственный эксперимент, ее привезут сюда, она должна будет показать все на месте.
– Откуда вы знаете? – с вызовом спросила Марианна Васильевна.
– Так всегда делают, – кротко ответила Надежда.
На самом деле она понятия не имела, как там полагается в милиции или прокуратуре, однако какойто вредный бесенок подзуживал ее говорить все это.
Лена вдруг уронила голову на стол и заплакала. Плечи ее вздрагивали, она глухо стонала.
– Елена Сергеевна! – Марианна бросилась к хозяйке, при этом толкнула Надеждин стул, так что он едва не опрокинулся, Надежда едва успела вскочить с места.
Марианна хлопотала над Леной, протягивала ей то стакан воды, то салфетку, то мокрое полотенце. Надежда сверху видела тонкую беззащитную шею, короткие светлые волосы... но что это... ей захотелось моргнуть и протереть глаза, потому что она увидела что-то странное: едва заметную темную полоску на корнях волос.
Надежда нагнулась пониже и провела рукой по мягким волосам. Так и есть, волосы осветленные, а у корней уже стали проступать свои, темные.
Тут Марианна отпихнула Надежду в сторону и снова стала квохтать над молодой хозяйкой. Лена последний раз всхлипнула, села, выпила воды. Глаза ее были сухими.
– Даже слез нету, – причитала Марианна, – видно, выплакала все уже давно. Еще бы – сначала мамочка любимая померла, а теперь...
"Сейчас скажет – отец родимый", – подумала Надежда.
– Батюшка родной! – Марианна Васильевна сама прослезилась, у нее последние дни глаза были на мокром месте.
– Что-то я совсем расклеилась, – Лена мягко отвела руку Марианны и улыбнулась Надежде, – простите меня... Пожалуй, и правда давайте дом посмотрим, я отвлекусь...
Они осмотрели верхний этаж, потом спустились вниз, где находились столовая, холл и кухня. Если наверху Марианна Васильевна морщилась и просила прощения, что не убрано и заперто, то кухня – это была ее гордость, на кухне все было в полном порядке, все блестело и сверкало – сковородки, поварешки, огромная плита и масса всяческих приборов, от миксера до электрической хлеборезки.
На столе стояла большая корзинка со свежесобранной спелой клубникой, так приятно было есть ее просто так, без всего. Ягоды были крупные и сладкие. Лена успокоилась и по-детски зажмуривалась, поднося ко рту спелую ягоду.
Послышался шум поднимаемых ворот и звук мотора.
"Наконец-то Белкин явился! – подумала Надежда. – Ну, хуже нет ждать да догонять!"
Она выглянула в окно и увидела на подъездной дорожке запыленный пикап.
– Ой, это Григорий Пантелеевич! – всполошилась Марианна и включила чайник.
– Кто такой Григорий Пантелеевич? – переспросила Надежда.
– Это фермер, у которого мы все молочные продукты покупаем – молоко, творог, сливки... – С этими словами Марианна Васильевна отправилась к входной двери.
Надежда вспомнила восхитительные сливки, которые Марианна подавала к кофе, чудесную сметану, которую едва ли не ножом приходилось резать, и свежайший творог и с уважением взглянула на долговязого загорелого дядечку, выбравшегося из пикапа и направившегося к крыльцу.
– Пойду я пока вещи свои разберу! – проговорила Лена и вышла из кухни.
Марианна вернулась вместе с фермером.
Григорий Пантелеевич вошел в кухню, и просторное помещение наполнилось запахом поля и хлева. Поздоровавшись с Надеждой, фермер уселся за стол.
У него было дочерна загорелое лицо человека, все свое время проводящего под открытым небом, выцветшие на солнце голубые глаза и огромные руки, которые фермер пытался спрятать под стол, потому что они казались ему неуместными в нарядной кухне.
– Григорий Пантелеевич, чашечку чаю выпьете? – осведомилась Марианна.
Она ничуть не сомневалась в положительном ответе, но такой обмен репликами, видимо, был непременной частью ритуала, предшествующего покупке молочных продуктов.
– Ой, ну что ж не выпить-то? – прогудел фермер. – Выпить-то можно... Только, извиняюсь, совсем махонькую... – И он показал пальцами, какую маленькую чашечку он выпьет.
Надежда засомневалась в том, что толстые, приученные к тяжелой крестьянской работе пальцы Григория Пантелеевича удержат такую маленькую чашку, и оказалась права: Марианна Васильевна достала из буфета пол-литровую фарфоровую посудину с красным петухом и поставила перед фермером.
– Вот, Григорий Пантелеевич, ваша любимая чашечка, вы всегда из нее пьете!..
– От, хорошая у вас чашечка! – одобрил фермер. – Петух больно красив! Дома-то у меня, конечно, поболе... литровая у меня дома кружечка, да только без петуха... а петух-то хорош, у меня такой был – не петух, а прямо полный генерал... или даже генерал-лейтенант!.. Он уж состарился, к курам, извиняюсь, никакого интереса не проявлял, а я его жалел, в суп не пускал, потому как очень уж красивый!
Говорил он с тем мягким, чуть певучим говором, по которому можно узнать жителя южной России. В этом говоре Надежде Николаевне послышалось гудение пчел над разогретой солнцем пасекой, скрип тележных осей и колодезного ворота.
– Чай вам покрепче? – ворковала Марианна, придвигая поближе к гостю сахарницу и вазочку с конфетами.
– Можно и покрепче, – согласился фермер, солидно кивнув. – Це ж городской чай, в нем какая крепость... уж как я дома-то завариваю, извиняюсь, чернее ставропольской ночи...
Марианна до самых краев наполнила огромную чашку и села напротив гостя, подперев подбородок кулаком и взирая на него с тем умилением, с каким домовитая и хозяйственная женщина любуется мужчиной, наделенным хорошим аппетитом.
Григорий Пантелеевич шумно подул на чашку и затем с трубным звуком разом втянул половину ее содержимого. Затем положил за щеку конфету и удовлетворенно вздохнул. Допив чай вторым глотком, он поставил чашку на блюдце.
– Еще подлить? – засуетилась Марианна Васильевна.
– Да уж будьте так любезны! Уж больно у вас чашечка, извиняюсь, махонькая... с одного-то разика не напьешься...
Марианна снова наполнила посудину и наконец начала разговор:
– Мы, наверное, на этот раз поменьше всего возьмем... сметаны разве что килограмм, творогу килограмма два, сливок литр...
– Да что ж вы, Марьяна Васильевна, так скромничаете? Куда ж это годится – кило сметаны? Это ж, извиняюсь, не количество, а один смех... у меня, извиняюсь, от такого куры расхохочутся, нестись перестанут, а это не годится...
– Да у нас, Григорий Пантелеевич, и есть-то теперь некому... – вздохнула домоправительница. – Вы уж, наверное, знаете, что у нас случилось...
– Слыхал, – кивнул фермер, и на его загорелом лице проступило искреннее сочувствие. – Слухами, извиняюсь, земля полнится. Это ж надо, какие люди на свете попадаются... это чтобы родного единственного мужа на тот свет спровадить – это у меня, Марьяна Васильевна, извиняюсь, буквально в голове не помещается!
– Да, – согласилась с ним домоправительница, – в такое мы с вами ужасное время живем! Сперва, значит, она мужа угробила, а потом и любовника... – Марианна покосилась на Надежду Николаевну и виновато добавила: – Нехорошо, конечно, людей обсуждать, особенно когда в доме у них работаешь, а только у меня такое мнение...
– Вот правильно вы говорите! – перебил ее фермер. – У меня тоже, извиняюсь, такое мнение, что надо таких людей сечь как сидорову козу – может, тогда и научатся, как жить по совести... а у меня-то, Марьяна Васильевна, тоже своя неприятность!
– Что же у вас случилось? – переполошилась Марианна. – Не со здоровьем ли что?
– Да нет! – отмахнулся фермер. – Я и слова-то такого не знаю, чтобы здоровье! У меня со здоровьем полный порядок всегда был! Ни спина никогда не болела, ни руки-ноги, ни внутри чего... Соседка вот, к примеру, зубами мается, а я не понимаю – чему там болеть-то? Там же кость, все твердо... А вот горе у меня такое... Собачка померла... хорошая такая собачка, Зежа... и дом стерегла, и стадо... до чего умная была собачка! Иного человека в десять раз умнее!
– Состарилась, наверное? – предположила домоправительница и добавила: – А не подлить ли вам чайку?
– Чайку – это я, конечно, завсегда, – согласился фермер. – Папаша мой, покойник, непременно по двадцати стаканов выпивал, а дед – тот и тридцать мог. А только насчет того, что собачка моя состарилась – это вы зря, Марьяна Васильевна, это вы только потому, что не знали ее! Зежа молодая была собачка и крепкая, всего четыре года ей было, а уж до чего умная! Я, бывало, когда уезжал, вот к вам, например, или еще куда – я эту собачку дома за хозяина оставлял, так что вы думаете? Вернусь – и непременно все в полном порядке!
– Так что же с ней такое случилось?
– Вот именно, что случилось! Только что бегала моя Зеженька, резвилась, и вдруг – раз! – и померла. Лежит, не шевелится, и только пена на морде!
– Какие вы, Григорий Пантелеевич, ужасы рассказываете!
– Именно что ужасы! – согласился с ней фермер. – Я вот подумал, подумал и решил, что непременно кто-то мою собачку отравил. Даже сгоряча участковому пожаловался, Иванычу...
– И что же участковый?
– Только отмахнулся! Мне, говорит, с людьми неприятностев хватает, а ты тут еще со своей собакой!
– И на кого же вы думаете, Григорий Пантелеевич? На соседей своих?
– Да нет, на соседей я не думаю! Соседи у меня люди хорошие, я с ними не ссорюсь.
– А кто же тогда?
– Думаю, может, извиняюсь, бродяга какой, как их сейчас... бомжами называют. – Фермер понизил голос. – У меня, Марьяна Васильевна, есть такой амбар пустой...
– Ну, вы не иначе шутите! Вы такой мужчина хозяйственный, да чтобы у вас что-то пустовало...
– Ну, вы ведь знаете – я когда сюда переехал, заброшенный хутор купил, а там столько всего было понастроено – и сараев, и хлевов, и амбаров, мне столько и не надо. Так вот, один амбар у меня пустовал, и в нем вроде кто-то жил несколько дней.
– Почему вы так думаете? – спросила Надежда Николаевна, которую заинтересовала тема разговора.
– А потому думаю, что шум какой-то третьего дня слышал в этом амбаре. Мне тогда некогда было, я коров доил, а после забыл. А сегодня я туда зашел – у меня поросенок сбежал, так вот я весь хутор облазил, все его найти хотел, – так вот поросенка я там не нашел, а нашел мусор, какого прежде не было. Упаковка от чипсов, бутылка пустая пластиковая, салфетка бумажная... так вот, я и думаю, что тот бомж, который в моем амбаре прятался, он и отравил собачку.
– Зачем? – с сомнением спросила Надежда.
– Известное дело зачем! Чтобы она его лаем своим не выдала. Собака, она ведь на чужих непременно лает...
– Это какие же люди злые бывают! – огорчилась Марианна Васильевна. – Чтобы собаку убить, бессловесное животное!..
– Только что бессловесное! – подхватил фермер. – До чего моя Зежа, извиняюсь, умная была – только что не разговаривала! Иной раз так посмотрит – видно, что все понимает, а могла бы говорить, так и сказала бы! А ласковая какая! Да вот у меня карточка ее есть... – И Григорий Пантелеевич показал домоправительнице маленькую фотографию.
Надежда заглянула через плечо Марианны Васильевны и увидела здоровенную косматую собаку, несомненно, кавказскую овчарку, с огромными, грозно оскаленными клыками. Собака на фотографии не очень подходила под словесное описание фермера – она нисколько не была похожа на "умную и ласковую собачку".
Григорий Пантелеевич спрятал фотографию собаки, допил третью чашку чаю и поднялся:
– Ну, Марьяна Васильевна, пойдемте, выгружу я вам все, что вы велели!
Пикап Григория Пантелеевича укатил в сторону ворот.
В дверях кухни мелькнула Лена.
– Елена Сергеевна, хотите сметанки свеженькой? – окликнула ее домоправительница. – Или творожку? Только что фермер привез, утром сделано! Или вот к ягодам сливочек...
– Большое спасибо, Марианна Васильевна! – проговорила Лена, входя в кухню. – Я сыта. А вы не скажете мне, где у вас стиральная машина? Я хочу коечто простирнуть...
– Ну что вы! – всполошилась Марианна. – Неужели я позволю вам стирать? Не хозяйское это дело! Вы отдайте мне все, что нужно, к вечеру все будет готово!
– Что вы, это неудобно! – засмущалась девушка.
– Это моя работа! – отрезала Марианна. – Всетаки, может быть, попробуете сметанки? Она у Григория Пантелеевича очень вкусная! Хороший он человек, аккуратный, самостоятельный... а как по собачке своей убивается...
– По собачке? – машинально переспросила Лена.
– Ну да, собачка у него умерла. Григорий Пантелеевич думает, что отравили.