Когда охранник ввел Федьку в барак, на него никто не оглянулся и не поздоровался в ответ.
Где-то в углу ему указали на свободную шконку. И только когда присел, к нему подошел костистый, угрюмый человек и спросил хрипло:
- Как там на воле?
- Хреново! - ответил Федька хмуро.
- С чего сюда загремел?
- Лягавого прикончил!
- Ого! Мужики! Шурши сюда! Этот чумарик бренчит, что мусорягу замокрил!
- Ну, звени, как это тебе обломилось? - обступили Федьку зэки.
- Кончай базарить! Вечером брехнет! Теперь пошли хавать и отваливаем "на пахоту". Не то врубит охрана всем! - подошел бригадир.
- Да погоди ты, не бренчи! Пусть "свежак" расколится! - не спешили уходить зэки, и Федька коротко рассказало своем горе.
- Звонковать тебе здесь до самого погоста! Это, ник два пальца обоссать! Ни амнистий, ни помилования но жди. За мента тебя живым не выпустят, не дадут и здесь дышать. Теперь за них шкуру до мудей сдергивают. Скоро поймешь на себе, как это делают, - посулил беззубый сосед по шконке.
- Хватит трепаться, отваливаем! - напомнил бригадир. Зэки молча вышли из барака.
- Слышь, "свежак", тебе круто не повезло. В нашей зоне тянут ходки те, кому воли не видать. Это только звенят, что Колыма сдохла, и все зоны позакрывались. Вроде как нет тут никого. На самом деле, своей требухой поймешь, что жива она пропадлина! А и как без ней, коль трасса тут проходит. По ней машины и нынче идут до самого Заполярья. Там люди живут. Им тоже дышать надо, что-то жрать, одеваться. Ну, всякие грузы возят в города и поселки. А трасса одна, других дорог нет. Ну, коль так, за нею следить надо, ремонтировать, держать в порядке, чтоб движение не тормознуть ни на минуту. Не приведись на нашем участке машина застрянет. Беды не оберешься. А мы обслуживаем самый паскудный участок, от шестидесятого по девяностый километры. Врубился иль нет? - спросил бригадир. Федька лишь плечами пожал. Ему эта арифметика ни о чем не говорила.
- Совсем лопух! Иль не слыхал о семьдесят втором и восемьдесят четвертом километрах?
- Нет, не знаю, - ответил Федька.
- Так заруби себе, что эти километры сущий ад. Нет на земле мест хуже них. Согласишься самого черта в жопу расцеловать, только не попадать туда. Легче сразу в могиле урыться. Секешь иль нет?
- А почему? - недоумевал мужик.
- Да потому что там, не иначе как главный сатана приморился. И измывается над всеми. Переворачивает машины, гробит водил, зэков, всякий день пьет кровь людскую реками. И не совладать с ним. Хоть языком вылижи эту трассу, но на тех километрах едино душу вырвет, - матерился человек.
- Вытряхивайтесь! - послышалась команда охраны. И зэки быстро выскочили из машины. Огляделись, ежась от пронизывающего ветра.
- Ну, Слава Богу! Сегодня пронесло! - размашисто перекрестились зэки и пошли разносить привезенный гравий, засыпали ямки, промоины и выбоины на дороге. Трассу не просто ровняли. Засыпанное утаптывалось, вбивалось, чтоб насыпное держалось подольше.
Зэки разносили гравий на носилках, как сами шутили- конской парой. Никто не бездельничал, охрана зорко следила за всеми. Об отдыхе и перекуре не вспоминали, забыли о холоде и ветре. С лиц уже бежал пот, а охранники торопили:
- Живей, мужики!
- Эй, Вовка, сачок лысый! Ты чего там застрял? Долго танцуешь на яме! Бери "толкушу" и вкалывай, вбивай в грунт. Не лепи "туфту". Забуксует иль застрянет машина, мы тебе своими руками яйцы вырвем!
- Эй, Толик? Чего хлябало отворил, отдыхаешь, рахит-недоносок? Паши, покуда дышишь!
- Ты, новенький! Чего раскорячился с носилками! Давай педерась, шустри, вкалывай твою мать! Не разевай хлябало! Тут не воля, чтоб прохлаждаться!
- На том свете отдохнешь! - заботливо добавил второй охранник, хохотнув, и пообещал отпустить сторожевого пса, чтоб Федя работал шустрее. А тот уже из сил выбился. Сколько носилок с гравием отнес вместе с напарником, давно сбился со счета. Носилки грузили с горой. Гравий был сырой и тяжелый. Но попробуй замедли шаг, охрана тут же пускала в ход кулаки и приклады. Рычали овчарки, норовя вцепиться и усталое тело. Пока время подошло к обеду, Федя ужо был едва живой. Ноги и руки отказались слушаться.
- Ты, ешь, слышь, Федя! Не то уроют тебя здесь без креста и поминок. Да так, что никто и не узнает, где могилка твоя! - посоветовал щуплый, худой мужичонки и указал на миску баланды. Жидкое варево пахло тухлятиной. Но зэки ели, знали, другое не дадут. Федька заставил себя проглотить баланду. От омерзенья и подкатившей тошноты едва не задохнулся. Спасла кружка чая. Хотел перекурить, но куда там, охрана погнала работать.
Пять километров трассы отремонтировали до обеда. До вечера предстояло сделать столько же.
Как Федя дожил до конца дня, сам не помнил. Трижды получил от охраны прикладом по спине, а уж сколько мата услышал в свой адрес, сколько угроз…
В зоне, вернувшись с трассы, не удержался на ногах на перекличке. Ткнулся лицом в холодную землю. Его втащили в барак зэки и мешком положили на шконку.
- Федька! Чего расквасился, мудило! Давай переведи дух, и отвалим на ужин! - говорил кто-то совсем рядом.
Через час ему полегчало. Вернувшись в барак, хотел завалиться спать, но его затащили за стол, мужики достали из заначников все съестное, кто хлеб, колбасу, пряники, купленные в ларьке зоны, другие вытащили конфеты, чай, даже халву.
- Хавай! А когда тебе с воли "подсос" пришлют, не забудь поделиться со всеми, - загодя предупредили мужики.
Второй и третий день работы прошли еще тяжелее. Федор не успевал отдохнуть за ночь и целыми днями чувствовал себя как избитый.
- Шевелись, козел! Не то получишь под завязку, - подскакивал охранник с перекошенным от злобы лицом. Федька сжимал кулаки, но понимал, что силы неравны. И попробуй он вломить, его тут же измесят, втопчут в землю.
И все ж на третий день сломался. Время шло к концу дня, когда силы совсем покинули человека. Перед глазами в черном вихре смешались ямы на трассе и кучи гравия, охрана с собачьими мордами и серое месиво зэков.
Он упал на дорогу плашмя, выпустив из рук носилки. Гравий с шелестом посыпался на него, завалив мужика по горло.
- Готов! - услышал последнее и почувствовал у виска холодное дуло оружия.
- Да погоди, живой еще! Очухается на зоне! Вон машина идет. Закинут в кузов, довезем. Не дразни гусей! - сказал второй охранник, указав на зэков.
И сегодня Федьку пронесло, его не пристрелили. Кто-то из зэков принес ему ужин в барак, пожалев человека, а может, вспомнив свое начало, вздумал хоть как-то поддержать мужика.
Федька пришел в себя от того, что его настырно теребили за плечо:
- Эй ты, лопух! Кончай расклеиваться! Если хочешь дышать, соберись в кулак! Иначе не выживешь, размажут как горсть соплей по трассе и докажи, что человеком был! Думаешь, только над тобой глумится охрана? Как бы не так! Все мы для них хуже скотов. И не надейся, что пожалеют. Некому жалеть, все мы здесь одинаковы. Сдохнешь, ну и что? Спишут как сломанную лопату иль старую тряпку. Сколько здесь таких сломалось, не счесть! На Колыме места много. Тыщи приютит в своей жопе, и не подавится. А надо выжить, чтоб выйти живым! Слышь, отморозок? Тебе, отплатившему за сына, надо на волю выскочить и сказать на могиле:
- Здравствуй, сынок! Я вернулся! Живой!
…Федька уже навестил могилу сына. Упал перед
нею на колени. И вместо слов, слезы посыпались. Горло перехватило петлей удушья.
- Теперь бы парнем был, совсем большим! - целовал землю могилы. Он пробыл здесь долго, до самой темноты, все говорил с сыном, советовался, делился как с живым. И только оторвал взгляд от могилы, увидел белую тень. Она будто приросла к ограде, стояла неподвижно, словно наблюдала иль охраняла человека.
- Коля! Это ты? Пришел, сынок! Что ж стоишь там? Иди ко мне, присядь на колени! - протянул руки Федя, зовя сына. Но пятно словно растаяло, исчезло.
- Зачем, куда сбежал? Я так долго шел к тебе! Вернись, сынок!
Но вокруг сплошная темень, и ни души…
Андрей Михайлович без слов понял, где был Федька допоздна. И присев рядом, сказал тихо:
- Не блукай один в потемках, послушай меня старого, не рискуй головой. Помни, выросли дети убитого мента. Старший сын совсем мужик и работает в ментовке. При звании, при оружии. Частенько тут мотается. Много раз его видел. Помни, не только ты мстить умеешь. Ты за Колю, а он за отца. Постерегись, сынок! Не приведись что стрясется, я уже не переживу! Пощади меня, а главное, себя сбереги. Коль приспичит душу на кладбище сходить, пойдем вместе.
Федор, подумав, согласился.
- Ну что ты как закаменел, - теребит Тоня.
- Прости, где не так ляпнула. Ну, дура я, даже дед про то всегда говорит. И все же прощает…
Федька, услышав, улыбнулся:
- Да будет тебе! Все нормально…
Ночью ему снова снился семьдесят второй километр Колымской трассы. Обледенелый, крутой спуск, уводивший весь транспорт в марь. Она замерзала лишь в волчьи холода, когда наружи зашкаливало за сорок градусов, и скалы, и воздух трещали от морозов. Чуть меньше и зарывались машины по кабину в вязкий, тяжелый грунт. Неведомая сила сносила их с трассы и переворачивала тяжеленные КАМАЗы, как детские игрушки, кверху колесами. Другие оставались на мари. Вытащить их оттуда даже мощные тракторы не могли. Ни подъехать, ни подобраться к увязшей машине. Нередко летели они кувырком со спуска, юзили, переворачивались на ходу и загорались, гибли водители, экспедиторы.
Почти каждый день заключенные разгружали застрявшие на мари машины. Эту работу считали самой проклятой. Грузы переносили на тягачи, в тракторные сани, день и ночь. Пока машины не будут разгружены, зэков не отпускали в зону. Мешки и ящики, сколько сотен тонн их перенесено из мари на трассу, не счесть. Снегу по пояс или в проливной дождь, ничего не видя перед собой в ночи, под брань и зуботычины охраны, спасали груз для северян заключенные. А когда весь его переносили, откапывали, вытаскивали порожнюю машину на трассу, надрываясь от тяжести. Случалось, иные умирали, сорвавшись, их закапывали на обочине, чтоб не возиться долго. Бывало, удавалось водителям выскочить из загоревшейся машины. Случалось, зэки успевали вырвать из огня полуживых людей. Водителей, благополучно минувших этот кусок трассы, неспроста считали счастливчиками. Не случайно, что каждый из них молился Богу, прежде чем приблизиться к этому отрезку пути.
Здесь всегда было ветрено и страшно. Люди панически боялись этого места, о нем ходили самые жуткие слухи:
- Тут зона стояла. Самая паскудная. Даже по тем временам, в ежовщину, неохотно ехали сюда служить и охранники. Много тут пострелялись, другие спятили вконец, нервы не выдержали. В этой зоне, говорят, были дети. Одни, это те, чьих родителей признали врагами народа, другие за колоски иль свеклу, поднятые на колхозном поле. Вот и свозили их сюда пачками. Случалось, охрана не могла стрелять в малышню, тогда трактор копал общую могилу. В нее сбрасывали живых детей и охранников, какие отказались стрелять. Потом их всех засыпали бульдозеры. Говорили, что стоны детские еще по два дня слышали те, кто тут проезжали. Волосы дыбом вставали, а попробуй затормози иль подойди, тут же пулю в лоб схлопочешь, - говорили зэки.
- Вот и наказывают водил, что не вступились, никого не спасли, за свою шкуру дрожали.
- Одним покойником стало бы больше! Что мог сделать водила, да и не в ответе он за тех шоферов! - вмешался бригадир.
- Тут охрану каждые два месяца меняли.
- Откуда знаешь?
- От наших слыхал, от "бабкарей". Они, пройдохи, все помнят и знают. Им тоже кто-то рассказал.
- А я слыхал, что охрана, перед тем как пострелять, посиловала девчонок, совсем небольших. И все рыготали, мол, зачем добру зря пропадать, едино постреляем всех, так хоть для себя что-то урвем. И портили девчонок прямо на виду у всех. Стыда не имели…
- Об каком стыде завелся? У охраны окромя кулаков и пуза нет ни хрена. Сюда отбирали вовсе тупых, у кого мозгов отродясь не водилось!
- Да бросьте звенеть, иль у нынешних они имеются? Все как было идет, никто никого не подбирает специально. Возьми хоть теперь, кто в ментовке пашет, одни козлы! Вон мою бабу, она от подруги шла, день рожденья отмечали. Так сгребли в свой бухарник и всю ночь тянули в очередь. Баба утром враз в петлю сунулась. Успел я ее из ней вытащить. А ночью поджег ментовку. Пятеро сгорели. Так вот меня законопатили, а тех, что живыми остались, героями обозвали, за то, что пожар погасили. Меня никто слушать не стал.
- Не пизди, Витька! Давно уж нет милиции в деревянных домах.
- А у нас в поселке есть!
- В деревне другое дело, там случается всякое.
- А жена твоя жива?
- Да, ждет меня. Письма, посылки шлет, детей растит. Трое их имеется. Старший уже работает, средний служит в армии, младший школу заканчивает…
- Сколько ж до конца срока тебе осталось?
- Еще пять лет. Червонец уже отмучился. Уж и не ведаю, доживу ли до воли, - скульнул человек жалобно.
- Куда денешься?
- Дотянешь! - ободряли зэки.
Но не дожил человек, всего три месяца оставалось до воли. Машина, влетев в марь, придавила собою насмерть. Когда подняли грузовик, даже думать о спасении человека было бессмысленно. А ведь за день до смерти отправил письмо жене, просил ждать…
Федя до самого последнего дня сомневался и не спешил сообщать отцу об окончании срока. Знал, Колыма непредсказуема и жестока.
Что и говорить, в зоне он нередко вспоминал свою семью, сына и жену, ушедших без времени, мать - не пережившую горе. Но здесь в бараке наслушался такого, что понял, его боль не особая, другие перенесли и пережили не меньше, а даже больше, чем он. Но это не утешало, лишь озлобляло. Ведь вот за что наказан так свирепо? Почему судьба, дав все, отняла главное, без остатка и надежды на завтра.
Федька перестал верить людям. Он изменился полностью, подозрительный, немногословный, вспыльчивый, он держал на слуху всякое слово, сказанное о нем.
- Злой ты нынче, жестокий, все забываешь, что я не охранник, а отец тебе. Успокойся, приглядись, ведь мы родные! Всего двое нас осталось на земле. Чего мне зубы все время показываешь? Ведь и сам пережил нимало, но ни на кого не кидаюсь! Это и у тебя пройдет со временем. Но скорей бери себя в руки, покуда дров не наломал, - уговаривал сына Андрей Михайлович и Федька старался. Он сам загружал себя работой до изнеможения, чтобы пустого времени не оставалось ни минуты. И приходя в дом, валился и мигом засыпал.
А во сне ему снова снилась зона. Вот охрана вздумала покуражиться и, отпустив овчарок, травят на Федьку псов. Сколько раз случалось такое… Кое-как уползал, весь оборванный, измотанный, покусанный, а охрана хохотала:
- Раз яйцы не отгрызли, значит живой! В другой раз не попадайся, пропадлина!
А ведь всего-то, вышел за барак покурить.
- Ну почему на зоне всегда снилась воля, а на воле - зона? - вскакивает человек, отгоняя от себя навязчивые колымские видения.
Почему в каждом дне, словно назло всплывают обиды и пережитые унижения, и снова закипает внутри боль, не дает покоя. Как хочется забыться. Но едва отвлекся, увидел перед собой портрет жены, она ушла из жизни совсем молодой…
- Федя! Сходи к Тоньке за молоком, - просит отец. Тот едва переступил порог соседского дома, навстречу Колька выскочил:
- Дядь Федь, а ты знаешь, почему солнце греет, а луна нет?
- Солнце жизнь дает, а у луны на это сил нету. Потому только светит.
- А почему небо серое, а снег белый из него падает? Кто там снежинки вырезает? Почему они холодные? - забирался на колени.
- А зачем у мамки сиськи растут, а у дядьков их нету? Почему курица яйцы родит, а не цыплятов? - засыпал мужика вопросами.
- Не спеши узнать все сразу, а то скучно жить будет, подрасти еще. Сам поймешь! - останавливал мальчонку.
- А почему у тебя тетки нет? Иль ты как наш дед, вовсе старый?
- Тетку еще найти надо.
- Чего это искать? Глянь, сколько их по улице ходят.
- Колька! Не глуми голову, отстань, совсем человека измучил, слезь с колен. Ты ведь уже большой! - краснела Тонька за сына, урезонивала пацана. Но тот не унимался:
- Ну чего ты скучаешь? Хочешь конфетов? Мне дед принес! На тебе, - запихивал в рот хохоча.
Федька обнял мальчонку, забылся, отвлекся от своих бед. Куда делась Колыма с ее холодами, бараками, горестями. Все это выбил звонкий Колькин смех и куча разных вопросов, на какие не так просто было найти верные ответы.
- Ну, ладно, Колька, пора мне домой идти, - глянул человек на банку молока, стоявшую на столе.
- Не пущу! Останься со мной! Живи у нас! - обхватил ручонками и никак не хотел отпускать человека. В глазах Кольки погасла улыбка. Федор растерялся, беспомощно оглянулся на Антонину, та и сама не ожидала от сына такой выходки и попыталась оторвать пацана от соседа, но мальчишка прижался к нему всем телом, сцепил руки и не отпускал.
- Коля, не хулигань, а то дядя Федя перестанет к нам приходить. У него есть свой дом. Зачем ты его насильно держишь у нас. У него своя семья, отпусти человека! - уговаривала мать.
Колька нехотя послушался. Но спросил:
- А ты к нам будешь приходить?
- Само собою! - пообещал Федор и поспешно вышел от соседей.
В эту ночь ему не снилась Колыма. Колька выбил ее из памяти и до самого утра во сне не отпустил Федьку. Он бежал вместе с мужиком на речку, ловил пескарей и плотву, играли в прятки и догонялки, бродили по лесу, потом рвали цветы на лугу. Всю ночь звонко смеялся мальчишка. И человек проснулся утром в прекрасном настроении, он впервые хорошо отдохнул и выспался.
Федька в душе посмеялся над просьбой мальчишки остаться с ним. Он и не думал о таком. Ведь Тоня была не в его вкусе. Грузная, грубая, вспыльчивая женщина была хорошей хозяйкой, трудягой, но не хватало в ней женственности, сердечности и тепла. Заскорузла она в своих бедах, омужичилась и, махнув рукой на бабью долю, жила для семьи, радуясь тому, что имела, не хотела никаких перемен и в тот вечер, когда ушел Федька, Тоня впервые серьезно поговорила с сыном, попросила не виснуть на человеке, не приставать к нему, не позорить ее и деда. Мальчонка не все понял, но пообещал отстать от соседа. Молча он удивлялся, почему ему запрещают найти себе отца. Вслух он не говорил о том. Но мечтать продолжал. А тут Федор появился вскоре и стал обкладывать подсохший камин изразцовой плиткой. Пока Колька с матерью до вечера были в детском садике, Федор уже наполовину справился с делом и собирался продолжить свою работу завтра, закончить весь камин, а через день, протерев его до блеска, уйти спокойным. Но не тут-то было. Колька, забыв обо всех обещаниях, снова прилип к соседу. Мальчишка не хотел замечать сердитое лицо матери, недовольное покашливанье деда. Колька выбрал Федора в отцы, не говоря никому, не советуясь ни с кем, упрямо добивался своего. Он показывал человеку свои игрушки, хвалился обновками, рассказывал, как живется ему в детсаде.
- Отстань же ты! - не выдержала Тонька и, шлепнув Кольку по заднице, хотела увести сына в другую комнату, но Федька вступился:
- За что наказала?