Сочувствовать надо мне. Завтра по планам Музы мы моем окна. Нашатырем, и все сразу. Поверьте, это много. Я бы предпочла "писать диссертацию", подложив среди бумаг дамский роман в мягкой обложке.
- Я завтра к своим в Колотушино отправляюсь, надо картошку окучивать, - сладко потягиваясь, сказала Галка. - А ты, Вика? На дачу?
Виктория кивнула.
Подпевая Рики Мартину, Галка собрала в стопочку грязную посуду и понесла ее на кухню. Кто-то когда-то сказал Зайцевой, что в своем доме нельзя доверять мытье посуды другой женщине. От этого исчезают мужья. Галка вспомнила своих исчезнувших мужей и сочла примету дельной. Теперь подруга моет тарелки как священнодействует. Если провести аналогию с окнами, мы с Мишей будем жить счастливо и умрем в один день. Приходящая прислуга из фирмы "Заря" в ближайшее время нам не грозит.
- Серафима, - Галка только что собрала со скатерти хлебные корки, бутылочные пробки и фантики от конфет, - сходи на площадку, тряхни скатерку…
Я посмотрела на клетчатый узелок и подумала, что мою Музу от такого предложения хватил бы удар. Как-то раз Миша решил тряхнуть плед на площадке перед квартирой, был пойман мамой у двери и чуть не побит. С ворчанием: "Воспитанные люди поступают так", - Муза Анатольевна сложила в стопку все одеяла дома, вручила сыну хлопалку и отправила во двор к железному турникету. Сама стояла на балконе и следила за выполнением наказания.
Я с Музой была согласна. В доме моих родителей тоже не было принято пылить в подъезде.
Из двух зол - поучать Зайцеву или поступиться собственными принципами - я выбрала последнее. Разумней было бы переадресовать поручение Нинель, но она с Викторией уже минут десять о чем-то шепталась в комнате Полины. Подхватив со стола скатерть, я пошла в прихожую и замерла у дверного глазка. Что бы там ни говорила Галя, стряхивать хлебные крошки под нос соседям неудобно.
На площадке было пусто. Я набрала в грудь воздуха для решительного броска за дверь, но зацепилась за визг Матюшиной, донесшийся из детской:
- Это твой-то Тошик святой?! - вопила Нинка. Невольно прислушавшись, я остановилась в прихожей между двумя дверями - на площадку и в комнату Полины. - Берет твой Карпович! Хапает!
Удивленная интонацией, я подошла ближе к детской и услышала придушенное сипение Виктории:
- Это неправда.
- Не синей лицом, дорогуша! - фыркнула Нинель. - Берет. У Ковровых взял. Я свидетель!
- Неправда, - почти шептала Виктория.
- Ой, ой, ой, все берут, а твой Тошик нет… Если Катька не поступит, век, Андреевна, тебе этого не прощу!
Так-так… В детской комнате шла разборка по поводу проталкивания старшей дочери Матюшиных в МГУ. И если то, что сейчас говорит Нинель, правда, то ничего святого в этой жизни не осталось. Анатолий Карпович прозрачно честен. Ни пятнышка.
У Музы есть подружка, у подружки - внучка, Тошик преподает ей математику. Совсем недавно Муза донесла, что Анатолий Карпович, гроза нерях и лоботрясов, зачеты за наличность не принимает. Забыв, как сопровождала профессора в туалет, проверяя, не стащит ли он доллары, Муза гордится этим знакомством и при упоминании МГУ раздувается так, словно сама его окончила.
- У вас там одна мафия! - шипит Нинель. - Все мильонщики!
- Нина, Нина, как ты можешь?! - просит ее остановиться Вика. - У Ковровых сын медалист…
- Ага, - гнусавит Матюшина, - медалист… за папины деньги… Бери!
Шуршание, что-то шлепается на пол, и голос Нинель на полтона ниже:
- Ну, Викочка, ну бери… Ведь все равно кому-то сунуть надо! В вас мы хоть со Степой уверены… не обманете…
Убийственная, извращенная логика.
Мне становится неудобно, я не хочу знать, уломает ли Нинель Викторию. Отойдя от детской, я распахиваю дверь на площадку… перед квартирой алкашей Квакиных боком ко мне стоит патлатый потертый тип. Тип - синь беспросветная, иные к Квакиным не ходят, но мусорить он явно не собирается. Мусорить собирается воспитанная Серафима Мухина.
Я пытаюсь улизнуть обратно в прихожую, бормочу "извините", но клетчатая скатерть подло цепляется за ручку двери и шлепается на пол. Согнувшись в три погибели, я втягиваю полотнище в щелку между косяком и дверью… и в этой согбенной позе меня застает выскочившая из детской Матюшина.
- Подслушиваешь! - вопит Нинель.
Оправдываться бесполезно. Во-первых, поза у меня странно виноватая, во-вторых, действительно кое-что я подслушала.
Нинель в ярости. Я прижимаю к груди клетчатый комок и молчу. Топнув ногой, Нинка бежит на кухню к Зайцевой.
Ситуация - как в дурной мелодраме.
Осторожно приблизившись к комнате Полины, я вытягиваю шею и вижу Викторию. Она вытряхнула сумочку на диван и роется в ворохе косметики, разыскивая валидол.
"Сволочь Нинка! - проносится у меня в голове. - Нашла, кого во взяточничестве обвинять! Тошик - святее всех святых! Всегда подозревала, что Матюшина просто так ни с кем не дружит. Меня использовала для поступления на работу, в Виктории увидела жену преподавателя престижного вуза".
Виктория собирает сумку и выходит из детской. Выглядит подруга ужасно. Белые с синим налетом губы, серое лицо и взгляд собаки, неожиданно побитой любимым хозяином. Запах валидола напоминает о том, что у Вики больное сердце, я обнимаю ее за плечи и шепчу: "Плюнь на Нинку. Все она врет".
- Ты слышала? - Виктория поднимает на меня прозрачные от боли глаза. - Мой Толя - взяточник!
- Нинка - дура, - встряхиваю я подругу. Хочу прижать ее к себе, но мешает, черт ее подери, скатерть.
- А Ковров? Он тоже дурак?
Ковров на дурака не тянет. Он начальник СМУ, в котором трудится Нинкин Степка. Я пару раз видела его на матюшинских днях рождения, впечатление получила сильнейшее. Дядька огромного роста, дикого нрава, в кулаке не видно стакана с водкой.
И у меня мелькает идея.
- Слушай… сколько стоит поступление в МГУ? - Вика отпрянула с испугом. - Извини. Дорого. Степа мог сказать, что Тошик деньги взял? - Виктория задумчиво кивает. - То-то же. Наврал шефу, что сунул взятку, сын Ковровых поступил самостоятельно, а Степа денежки пригрел…
То ли мои слова подействовали, то ли валидол, но лицо подруги розовеет, и она начинает улыбаться.
- Степа… жук, - бормочет Виктория, и я сразу вспоминаю всех обманутых, но любящих жен. Самые нелепые оправдания припозднившихся мужей звучат для них правдиво, как лейтмотив их жизни.
Окончательно утешить подругу не дает появившаяся в прихожей Зайцева.
- Ну? - Пока я подслушивала и подглядывала, Галка успела сменить нарядное платье на белый спортивный костюм. - Вытряхнула?
Я вынимаю из-под мышки клетчатый комок и вручаю его Зайцевой:
- Сама тряси.
Галка мечет в меня горюний взгляд, бормочет, мол, этой интеллигенции ничего поручить нельзя, но скатерть принимает и топает на балкон. Даже сквозь куплеты Рики Мартина слышно, как хлопает над кустами клетчатое полотнище.
Обиженная Матюшина затаилась на кухне. Это нарушает привычный ритуал прощания-провожания, и из квартиры мы выходим парами - Матюшина с Зайцевой, я с Викторией.
Я бы предпочла в пару Нинку. Мне очень хотелось сказать ей на прощание нечто ядовитое. Но меня опередила Виктория. Подойдя к Нинель, она быстро прошептала ей на ухо что-то резкое и так же быстро отошла ко мне.
Матюшина беззвучно хлопает ртом, оглядывается на меня, и я получаю еще один горгоний взгляд. Вероятно, наша святая простота Виктория Андреевна выразила подозрения в адрес Степки словами: "Серафима и я считаем, что твой муж денежки пригрел".
Погода стоит сказочная. Утром было прохладно, днем шел дождь, к вечеру тучи разлетелись, и их место заняли луна и звезды.
- Хорошо-то как! - потягивается Зайцева. - Пойдем, Нинок, прогуляемся с Серафимой до метро. Потом я тебя провожу.
Надутый Нинок молча топчется у подъезда, Виктория смотрит в другую сторону, и до хозяйки доходит, что гости успели поругаться.
- Я что-то пропустила? - спрашивает Зайцева и принюхивается. Перебивая запах влажной зелени, в воздухе стоит аромат валидола. - Что случилось, девочки?
Начинать разборки на ночь глядя никому не хочется. Матюшина подхватывает Галку под руку и пытается утащить ее от нас.
- Галя, Симу проводит Андреевна. Пойдем, мне с тобой поговорить надо…
Но Зайцева выдергивает свою руку и оборачивается к нам:
- Что случилось, Сима?
- Все в порядке, - бормочу я и начинаю медленный отход в сторону метро. На часах одиннадцать, дома беззубая Муза, и, если сейчас дамы начнут выяснять отношения, раньше часу ночи домой мне не попасть.
- Все в порядке, - повторяет за мной Виктория, тоже, надо сказать, не большая любительница полуночных разборок.
Мы делаем Гале ручкой и медленно идем по дорожке вдоль густых кустов сирени.
Раньше мне всегда казалось, что своих подруг я знаю неплохо - случись у них неприятность, слова утешения найдутся. Оказалось, я хорошо о себе думала. В патовой ситуации ничего, кроме протяжного "а-а-а", из уст не лезет.
- Сейчас соберусь и поеду на дачу, - говорит Виктория.
- На чем? - спрашиваю я. - Электричек уже не будет…
- Поеду на такси…
- Не глупи, - перебиваю я. - Оставайся дома, ложись спать, утро вечера мудренее… - ощутимый прогресс: вместо "а-а-а" полезли банальности.
- Ты не понимаешь, - всхлипывает подруга. - Как она могла?! Сказать такое… - Виктория внезапно останавливается, больно хватает меня за плечо и разворачивает к себе. - Ты - веришь?
- Нет, - четко и твердо произношу я и веду подругу дальше. - Твой муж самый порядочный человек из всех, кого я знаю…
- Спасибо, - всхлипывает Виктория. - Завтра же найдем с Тошиком этого Коврова… пусть он нам в глаза скажет…
Мало Нинке не покажется. Ковров на Степку только дунет, из Матюшина пух в разные стороны полетит.
- Может… не надо горячиться? - робко предлагаю я и понимаю бесполезность реплики. Настоящая российская интеллигенция не продается. Если у пролетариата нет ничего дороже цепей, то профессура честью не торгует.
Плакал Степкин загородный особняк… на нулевом цикле. Больше Матюшину и кирпича спереть не дадут.
Путешествие от дома Гали до метро занимает не более пятнадцати минут. Виктория живет между двумя этими точками, и обычно девчонки провожают меня, потом возвращаются обратно и долго не расходятся, гуляя, болтая, вспоминая мужей, детей, институтские годы.
Но нынче Вике не до бесед. У тропинки к своему дому Виктория останавливается, сухо клюет меня в щеку: "Пока, Серафима", - и быстро уходит в темноту. Думаю, уговорить ее остаться ночевать дома у меня не получилось.
Поеживаясь от налетевшего внезапно холодного ветерка, я смотрю вслед подруге и вспоминаю виденный недавно в одной из газет "прейскурант взяток" за поступление в ведущие вузы страны. В графе МГУ стояли внушительные цифры. И если бы Тошик брал взятки, сейчас его жена не домой бы спешила, а к стоянке автомобилей за "Вольво" последней модели.
Сам профессор отбыл сегодня днем на дачу за рулем древнего облупленного "москвичонка".
От этих мыслей настроение у меня образовалось - хуже некуда. Поднимаю голову к небу - огромная туча, обещая дождь, ползет на звезды. Я поправляю на плече сползающую сумочку и, размахивая кейсом с диссертацией, бреду по дорожке вдоль кустов сирени.
Как весело начинался сегодняшний вечер! Загорелая Зайцева с фотографиями и любовными историями, летка-енка под латинос, коньяк хороший…
Сзади меня, чуть правее, раздается шорох раздвигаемых веток, и на спину мне что-то падает. Едва не рухнув на мостовую, я чувствую, как худая цепкая рука в брезентовом рукаве оплетает локтевым сгибом горло, левая ладонь впивается мне в предплечье и кто-то невеликий, но жилистый волочет меня в кусты.
- Тихо, тихо, детка, - хрипит в ухо мерзкий возбужденный голос.
От страха и неожиданности я почти не сопротивляюсь. Мужчина спиной раздвигает заросли и уводит меня все глубже и глубже. Все сильнее и сильнее он стискивает мою шею, в моих глазах темно уже не от ночи, а от удушья. На мгновение я теряю сознание. Насильник разворачивает меня к себе и начинает укладывать на землю.
Под спиной - куча какого-то мусора, мужик гадко пыхтит запахом гнилых зубов, что-то сюсюкает, потом, нажимая пятерней мне на горло, начинает копошиться в ширинке.
Ужас и отвращение придают мне сил. Невероятно изогнувшись, я пихаю насильника коленом в пах и отшвыриваю прочь, как трухлявую ветошь.
- А-а-а, сука… - скрючившись, скулит горка ветоши и начинает подниматься.
Вскакиваем мы одновременно. Если забыть о едва слышных ругательствах, все происходит в жуткой тишине. Я не кричу. Только легкий шорох травы под ногами, слабое потрескивание веток, натужное сопение жертвы и преступника. Расставив в стороны руки, мужчина бросается на меня. И получает кейсом в лоб.
Короткая схватка лицом к лицу. Мужику больно, горит в паху, по разбитому лбу тянется струйка крови, он растерян, ждет крика, но я пихаюсь как сумасшедшая и молчу.
Битву завершает мой ловкий пинок ногой в живот насильника. Мужик летит в кусты, я не разбирая дороги несусь куда-то в темноту.
Первое четкое видение - номер дома на стене. Здесь, во втором подъезде, живет Виктория.
Не оборачиваясь, бегу к подъезду и - о счастье! - вижу, кодированная дверь раскрыта. Пулей влетаю в подъезд, потом в том же темпе - на четвертый этаж и падаю на дверь под цифрой шестьдесят четыре.
Виктория открыла, едва я нажала на кнопку звонка.
- На меня напали, - вывожу губами и валюсь на стул в прихожей.
Подруга растерянно пялится на меня и достает из кармана коричневого пиджака платок.
- У тебя кровь за ухом, - произносит она и тянется к телефону. - Надо в милицию позвонить.
Воздух с сипением вырывается из обожженных страхом легких, я жестом останавливаю Вику и хриплю:
- Воды…
- Пойдем в гостиную, здесь неудобно, - говорит Виктория и помогает мне подняться.
По дивану гостиной я расползаюсь, словно грязная капля. Костюм из "Польской моды" весь в пыли, частично мусором облеплен. Пожалуй, я имею вид путаны, вернувшейся с субботника на пленэре.
Виктория приносит стакан с водой. Я беру его дрожащими руками, выпиваю залпом и захожусь в кашле. Вика рядом. Похлопывает по спине, и каждый ее шлепок выбивает из меня по слезинке. Еще чуть-чуть, и я зайдусь в истерике.
Платок куда-то пропал. Пошарив вокруг себя руками, я внезапно обращаю внимание на чудовищный бардак в комнате, служившей в Викиной квартире гостиной и профессорским кабинетом одновременно. Ящики письменного стола не просто выдвинуты, а выворочены на пол. Ковер покрыт ворохом разлетевшихся бумаг, тетрадей и брошюр. Вокруг секретера стопкой лежат папки с серенькими тесемками, одна из папок раскрыта.
И в центре этого разгрома в коричневом костюме и уличных туфлях стоит Виктория. Пока я боролась с насильником и бегала по кустам, профессорская жена, едва войдя в дом, не снимая обуви и делового костюма, обыскивала кабинет мужа. Бедная Вика искала деньги, сберегательную книжку или хоть что-то, подтверждающее слова Нинель.
Очень хочется спросить о результатах, но я прикусываю язык, и внимательно смотрю на подругу. Вика бледнее обычного, но абсолютно невозмутима.
- Надо звонить в милицию, - говорит она.
- Зачем? - тихо шепчу я и медленно поднимаюсь. - Его в тех кустах давно нет. Он даже не побежал меня догонять…
- Все равно, - настаивает Вика, - надо сообщить. Тебе повезло, а кто-то может и не убежать. Пусть приезжает наряд и ищет.
Уравновешенная, как система вселенского порядка, Виктория всегда права. Но когда на чашу мирового хаоса ложится вопрос Музы: "Ты где была так долго?!" - перевес идет в сторону темных сил. Сегодня маньяку повезло. Мне даже объясняться недосуг. Я направляюсь к зеркалу ванной комнаты с единственной фразой:
- Дома мне надо быть до двенадцати. Вызови, пожалуйста, такси.
- Сначала приведем тебя в порядок, - вздыхает Виктория.
За ухом продолжает кровоточить царапина. Вика приносит из аптечки пузырек с перекисью водорода и осторожно промывает ранку. Я стараюсь не смотреть на отражение своей подруги в зеркале. Виктория хмурится, строгие глаза недовольно прищурены, но она молчит, оставляя право выбора за мной.
- Вика, я завтра зайду в ваше отделение и оставлю заявление с подробным описанием напавшего гада, - даю я обещание, и сама в него не верю. Завтра, по планам Музы, мы моем окна.
- Сима, ложь, как раковая опухоль, - шепчет приятельница, - разрастается незаметно. И лечиться от нее надо вовремя.
- Тебе легко говорить, - морщусь я. - У тебя Тошик святой. А у меня свекровь Шехерезада.
- Басни твоей Музы - невинное развлечение, - кивает Виктория. - Но ты - взрослая женщина и ты сама виновата, что стала персонажем басни. Нельзя всю жизнь выкручиваться… выдумывать…
Под бормотание подруги я оглядываюсь на пыльный кейс, ищу глазами сумочку и… начинаю вопить:
- Вика! Сумка! Там Музина челюсть!
Басни баснями, но соловей ими сыт не будет. Беззубая Муза проглотит меня, не разжевывая.
Мы моментально забываем о проблемах нравственности и начинаем последовательно обшаривать прихожую, гостиную, ванную.
- Ты ко мне с сумкой прибежала? - спрашивает подруга.
- Не помнюу-у-у! - вою я и кенгуриными скачками ношусь по скромной профессорской квартире.
Вика на всякий случай ворошит бумаги на ковре, я поднимаю диванные подушки… Сумки нет.
- Я погибла, - причитаю я и, забыв о маньяке, рвусь на улицу.
- Подожди! - кричит Виктория. Она хватает газовый баллончик, кухонный нож, приносит из комнаты сына два сувенирных фонарика, и мы несемся на улицу.
Если бы тогда в сиреневых кустах мне попался мужик со спущенными штанами, я бы растерзала его, не прибегая к помощи общественности. Один на один, жестоко. В клочки, как Тузик тапку.
- Так. Вот здесь он начал меня тащить… на этой куче мусора пристраивался… где-то рядом я огрела его дипломатом. Так. Дальше, туда…
Под лучи фонариков лезло что угодно - пустые пластиковые бутылки, драные пакеты, мокрые куски бумаги. Лучи света прыгали в моих дрожащих руках, делая окружающую темноту еще чернее, но своей свекрови я боялась больше всех московских маньяков, вместе взятых. Виктория сочувствовала и старалась усердно.
- Маньяк ее упер, - через пятнадцать минут бесполезных поисков признала я этот факт и расстроилась до слез.
- Подожди реветь, - просит Вика. - Завтра я поеду на дачу первой электричкой. Обещаю, сначала обследую здесь все еще раз при свете дня. Выйду рано, до собачников, и, надеюсь, сумку найду первой.
- Вика! - Я с рыданием бросаюсь на шею любимой подруги и прошу: - Дай семь рублей на метро. Мой кошелек остался в сумке.
Вика нашаривает в кармане мелочь и протягивает ее мне. О вызове такси нечего и думать. Пока мы вернемся в квартиру, пока дозвонимся до диспетчера и дождемся машины, на метро я половину пути проеду.
Двумя иствикскими ведьмами, черными тенями, не касаясь земли, мы несемся к метро. Мой истерзанный несчастный вид вызывает у профессорской жены жалостливое участие, но, прощаясь со мной у турникета, она все-таки напоминает мне о данном обещании:
- Хотя бы завтра сходи в милицию…