24
…Однако все это уже было в прошлом. А сейчас, вызвав к себе, после телефонного разговора с Брандтом, унтерштурмфюрера Крайза, адъютанта Удо Вольраба и еще нескольких офицеров, фон Риттер с минуту прохаживался перед ними с такой отрешенностью, словно решался: объявлять или не объявлять им приговор.
– …Ибо такова воля Германии, – изрек он наконец, обращаясь к изумленно глядящим на него офицерам, совершенно упустив из виду тот факт, что ни одна из предшествовавших этому восклицанию мыслей так и не была высказана вслух.
Впрочем, так случалось не впервые, и к подобному способу общения офицеры с трудом, но все же начинали понемногу привыкать.
– Простите? – попытался уточнить гауптштурмфюрер Вольраб, почувствовав, что пауза вновь затянулась. – Кажется, вы намеревались сообщить нам что-то очень важное.
– К нам прибывает фюрер.
Офицеры многозначительно переглянулись. Теперь им понятна была встревоженность коменданта.
– Это произойдет уже через два часа. Он желает осмотреть "Регенвурмлагерь" и понять, а точнее, воочию убедиться… А в чем он может убедиться? Только в том, что все отведенное нам здесь время мы с вами зря, подчеркиваю, абсолютно зря, проедали свой солдатский хлеб. Ибо достаточно взглянуть… Чтобы весь этот кавардак… Весь этот военно-полевой подтрибунальный бордель… – как всегда в подобных случаях, начал терять фон Риттер нить рассуждений.
– Но, господин бригаденфюрер, в последнее время здесь немало сделано, – начал было смягчать его оценки Удо Вольраб.
– Здесь? В последнее время? Вы о чем это, адъютант?
– О том, что лагерь значительно расширился. Построены бараки для рабочих и охраны. А главное, начала действовать "Лаборатория призраков" – вот что по-настоящему должно заинтересовать фюрера.
– Да, лаборатория начала действовать? И что?!
– Мы провели исследования.
– Да, мы провели их! И что?! – еще более возбужденно отреагировал фон Риттер. – Вас спрашивают, идиоты!
– Нам уже известны секреты зомбирования. У нас появились специалисты, способные создавать этих недочеловеков.
– Унтерштурмфюрер Крайз. Когда вы утверждали, что мир – это всего лишь непогребенный скотомогильник, вы что имели в виду? – остановился комендант напротив изуродованного гиганта, однако смотрел все же на носки его огромных, давно нечищеных сапог.
Офицеры удивленно уставились на коменданта. Ни один из них не мог уловить связи между тем, о чем он только что вел речь, и утверждением Фризского Чудовища.
– В этой формуле заключена суть моего жизненного кредо. Мир – это всего лишь непогребенный скотомогильник, по которому следует пройти, не скрывая своего презрения и брезгливости.
– Только так и должен проходить по нему фюрер. Только так. Поэтому стоит ли посвящать его во все таинства умерщвления и воскрешения кандидатов в зомби? Не лучше ли увлечь его походом в Черный Каньон, где он сразу же обретет благословение Высших Сил, а значит, и душевное равновесие?
– Душевное равновесие, – тотчас же ответил Фризское Чудовище, – фюрер обретет, только лично исследовав, как именно создаются воины будущего, воины уже Четвертого рейха. Сейчас его интересует только это. А значит, его знакомство с "Регенвурмлагерем" лучше всего начинать с самого богоугодного нашего заведения – зомби-морга, которым ведает унтерштурм-апостол Устке.
Услышав это, "унтерштурм-апостол" и все присутствовавшие иронично улыбнулись. Не так уж часто в речи Фризского Чудовища проявлялись хоть какие-то проблески юмора. Сам унтерштурмфюрер СС доктор Устке тоже кисловато ухмыльнулся. В отличие от других офицеров, он прекрасно знал, что на самом деле юмор этот прорезается у начальника "Лаборатории призраков" значительно чаще, вот только становится он все более мрачным.
– И в котором полуумерщвленные русские томятся в ожидании своего полувоскрешения, – поддержал он идею шефа. – Это страшносудное видение способно было впечатлить даже Скорцени.
– Если только его вообще способно что-либо впечатлить, – усомнился адъютант Удо Вольраб. – И вообще, я думаю, что после инспекционной поездки Скорцени визиты всех других высоких особ нам уже не страшны.
– Не слишком ли смело, гауптштурмфюрер? – едва слышно проговорил Устке.
– Когда речь заходит о Скорцени, смелостью следует считать даже его нерешительность.
– Я не о Скорцени, – с дрожью в голосе уточнил Устке. – О фюрере.
– По-настоящему о фюрере теперь только тогда и говорят, когда речь идет об Отто Скорцени, – назидательно просветил его адъютант коменданта.
– Вот только знает ли об этом сам фюрер? – усомнился Устке, воспользовавшись тем, что фон Риттер никак не реагирует на их словесную дуэль.
Ни для кого из офицеров лагеря не было секретом, что хранитель зомби-морга панически боялся начальства, точнее сказать, всякого нового офицера СС, гестапо или СД, который объявлялся в "Регенвурмлагере". Первой его реакцией на такое появление всегда было стремление спрятаться и ни за что не показываться. Причем комплекс этот развился у унтерштурмфюрера не на пустом месте.
И при вступлении в Черный орден СС, и накануне присвоения ему чина офицера СС, Устке проходил жесточайшую проверку "на арийскую наследственность" и всегда поражал "специалистов по арийской крови" чистотой этой самой… крови. Ее исключительной арийской голубизной. И в самом деле, его родословная по материнской и отцовской линиям отчетливо прослеживалась вплоть до конца XV века, и во всех звеньях и поколениях ее передавалась исключительно германская и исключительно аристократическая "генетика".
Один из профессоров секретного гиммлеровского "Института чистоты расы" даже воскликнул: "Вряд ли в Германии отыщется еще один род с таким шлейфом документального подтверждения арийской чистоты этнической и аристократической родословной, как у графа Устке! И вряд ли найдется такой офицер гестапо, который, взглянув на лицо чистокровного арийца Устке, поверит хотя бы одной записи в этой родословной. Ибо это лицо местечкового еврея со всеми признаками физического и интеллектуального вырождения".
На вопрос: "Почему так произошло?", конечно, не смог бы ответить теперь даже Господь Бог. Но это было настолько очевидным, что любой гестаповец, любой офицер СС, с которым графу Устке приходилось сталкиваться на улице или в пивной Берлина, инстинктивно хватался за кобуру пистолета. Его столько раз задерживало гестапо и ему столько раз приходилось доказывать свою принадлежность к одному из аристократических арийских родов, чей далекий предок еще в 1495 году был возведен даже в княжеское достоинство Римской империи германской нации, что теперь у него выработался рефлекс ужаса при виде всякого "свежего" черного мундира. Вдруг и он начнет срывать с себя кобуру?!
Фон Риттер знал об этих страхах Устке не понаслышке. Однажды тот сам признался ему в этой гестапофобии и сам же объяснил ее происхождение. Причем сделал это сразу же, как только фон Риттер сменил на посту коменданта штандартенфюрера Овербека. Рассказал все как есть, показал документ, выданный "Институтом чистоты расы", и нотариально заверенную копию фамильной родословной. Это стало упреждающим ударом. Ему невыносимо было думать, что "свежий черный мундир" теперь будет восседать в кабинете коменданта и проницательно всматриваться в черты его лица всякий раз, когда начальник "Лаборатории призраков" предстанет пред его очами.
– Понимаю, теперь, когда штандартенфюрер оказался не у дел, защитника вы ищете в лице своего нового начальника.
Вместо того, чтобы сразу же подтвердить эту банальную догадку, граф Устке – сын графа, внук маркграфа и правнук штадтграфа – с дрожью в коленках присматривался к откровенно монголоидному лицу барона фон Риттера. И только когда тот понял, что именно так заинтересовало начальника "Лаборатории призраков" и завсегдатая подвалов гестапо, Устке наконец изрек фразу, которая навсегда установила барьер между ним и комендантом.
– Насколько я понимаю, теперь уже не только как у начальника. Поскольку вы, барон, с вашей… гм-гм – нерешительно пожевал он губами, – неординарной для Германии внешностью, как никто другой, должны понимать меня.
Реакция оказалась вполне предсказуемой.
– А не пошли бы вы отсюда, господин граф?! – Но, поскольку Устке замешкался, фон Риттер взревел, как разбуженный посреди январской стужи медведь. – Я сказал тебе: "Пшел вон!". И никогда впредь не вздумай титуловать себя графом, – прорычал бригаденфюрер, уже когда Устке оказался за порогом.
– Именно таким образом всякий раз избавлялись от меня высшие чины гестапо, как только открывали для себя, что человек с лицом вырождающегося местечкового еврея на самом деле оказывается единственным по-настоящему чистым арийцем во всем рейхе. "Допотопно чистым" – как выразился один из гестаповских чинов.
– И все же вы не достойны титула своих благородных предков, – немного успокоившись, но все еще довольно агрессивно изрек комендант "СС-Франконии". Очень уж задел бригаденфюрера намек Устке на его, барона фон Риттера, близость с монголоидами. – Потому что у тебя не было и быть не могло благородных предков! Никогда! Ибо такова воля Германии!
Правда, до сих пор для Устке остается загадкой, почему никогда больше комендант к этому разговору не возвращался, и вообще вел себя так, словно ничего особенного в тот день не произошло.
25
Фон Риттер решительно прошелся по кабинету. Это была походка полководца, который, выстроив своих генералов, вот-вот должен был отдать приказ о начале общего наступления на позиции врага.
Не удивительно, что "генералы" напряженно следили за каждым шагом, каждым движением этого коренастого, немыслимо широкоплечего человека, с ярко выраженными азиатскими чертами смугловатого лица, в которых действительно слишком уж вызывающе просматривалась убийственная для арийской чистоты великоханская наследственность. И необъятной величины шлемоподобная голова – рано облысевшая, а потому на затылке и висках всегда старательно выбритая – лишь возводила это сходство барона с его монгольскими предками в генезисный абсолют.
– Да, у нас появились специалисты, способные создавать этих самых недочеловеков! И что?! – уже не в состоянии сдерживать свою ярость, прокричал фон Риттер и, отчаянно рванув кобуру, выхватил пистолет. – Вас спрашивают, идиоты!
– У нас теперь есть несколько д-десятков п-первых з-зомби, – отстучал зубами Устке, явственно ощущая космический холод пистолетного дула у себя на переносице.
– Вот, – отведя пистолет, ткнул барон пальцем в сторону наследственного графа. – Зомби! Появление зомби, – отчаянно водил пистолетом у носа хранителя зомби-морга, – вот что могло, и что… – он повелительно оглядел небольшой строй своего офицерства, – в любом случае, должно будет заинтересовать фюрера во время его пребывания здесь.
– Мы сделаем все возможное, чтобы именно это его и заинтересовало, – заверил фон Риттера хранитель зомби-морга, который все это время вел себя подобно камикадзе.
– Сделаете, конечно, сделаете. Ибо такова воля Германии. Но если впредь, Устке, вы будете дарить мне свои мысли также медлительно, как Иуда – предголгофные откровения, я пристрелю вас намного раньше, чем вы подарите свой очередной постулат. И даже раньше, чем нажму на спусковой крючок. Вы поняли меня?
– Как заповеди Христа.
– Крайз!
– Слушаю, господин бригаденфюрер.
– Сколько мертвецов готовятся предстать сейчас перед нами в облике зомби?
– Готовятся.
Бригаденфюрер остановился, нацелил свой взгляд на унтерштурмфюрера и… непроизвольно вздрогнул. Он всегда вздрагивал, когда, подняв голову, обнаруживал перед собой этого огромного, более чем двухметрового роста увальня, с широкими, но бесформенными какими-то, напоминавшими два взваленных на плечи нормального человека полупустых мешка, плечами.
Впрочем, собеседников этот фриз поражал не размерами своими, а лицом, вернее, тем, что у всех прочих людей называется оным.
Даже оказавшись на костре сатанистов, этот парень каким-то чудом выжил, однако случилось так, что подбородок его почти сросся с грудью, являя миру неописуемо жуткую массу из затвердевших кусков изуродованной ткани, глубоких мясисто-пепельных шрамов и уродливых фурункулов.
– Я спросил, сколько готовятся, Крайз.
– Еще двое.
– Да, всего лишь двое? В таком случае вам суждено стать третьим.
– Вы совершенно правы, бригаденфюрер, суждено. Однако следует учесть, что только что мы увеличили наш зомби-гарнизон на два десятка диверсантов.
– Но вы докладывали о пяти претендентах на зомби.
Никаких эмоций на месиве, которое следовало считать лицом Фризского Чудовища, не проявилось. Разве что каким-то немыслимым образом оно стало удлиняться и становиться еще более безобразным. Точнее, более непривычно… безобразным.
Фон Риттер никогда не страдал брезгливостью, но очень скоро понял, что ни смириться с этой "маской ужаса", которую он никогда не решился бы назвать лицом, ни хотя бы привыкнуть к ней – не способен. И тот, кто первым нарек Крайза "Фризским Чудовищем", породил это название только в одном мыслимом состоянии – глубочайшего шока.
– Пока что мы всего лишь экспериментируем, господин комендант, – привычно шепелявя, произнес носитель этого естественного прозвища, – поэтому к массовым перевоплощениям не прибегаем. Этих двоих мы готовим по офицерской программе. Нам нужны зомби-сержанты и зомби-офицеры. Так что со временем…
– Со временем вы с удовольствием превратите в зомби всех нас, – мрачно завершил барон, без какого-либо намека на шутку.
– Все может быть, – с той же философской невозмутимостью проворчал унтерштурмфюрер Крайз, заставив бригаденфюрера запнуться на полуслове, а остальных офицеров – до предела напрячь свои нервы..
– …И потом, – с трудом сдержал фон Риттер свое стремление тут же пристрелить это чудовище, – вы что, действительно уверены, что зомби способны будут осознавать себя офицерами, командирами подразделений? До сих пор мы придерживались того мнения, что командирами должны становиться обычные германские офицеры.
– Единственное, что я могу сказать, так это то, что эксперимент с офицерами будет интересным. – Уже в который раз комендант поймал себя на том, что томительно задерживает взгляд на ужасающе искореженных губах Фризского Чудовища, сквозь которые каждое слово прорывалось с каким-то странным шепеляво-сюсюкающим басом. – Он способен изменить всю систему подготовки руководящей и командной прослойки зомби. Незомбированные офицеры останутся у нас только в штабе "Регенвурмлагеря".
– Если таковые останутся после налаживания массового зомбирования, – проворчал фон Риттер. Однако ворчание это было благодушным.
Комендант с трепетом относился ко всему, что касалось каких бы то ни было исследований, поэтому сейчас он был доволен и самим докладом Крайза, и деятельностью "Лаборатории призраков". Фюрер лично сможет убедиться, что сотрудники лаборатории… исследуют!
Он стоял перед светильником, поэтому огромная шлемоподобная лысина его тускло отсвечивала, окружая себя каким-то странным фиолетово-мерцающим нимбом, и представая перед офицерами то ли в виде головы святого, то ли в виде озаренного неземным сиянием жертвенника.
"А ведь когда он сказал о возможности зомбирования "всех нас", – подумал фон Риттер, – никому и в голову не пришло воспринять это как шутку. Что не может не насторожить". По "СС-Франконии", рассуждал он, уже давно блуждают слухи относительно того, что весь ее гарнизон со временем будет превращен в зомби. Включая офицеров. Только для офицеров вроде бы будет изобретен некий облегченный зомби-вариант, позволяющий, с одной стороны, избавиться от страха, сомнений и излишних переживаний; с другой – незабвенно помнить о фюрере, Германии, офицерской чести и своих командирских обязанностях.
Причем похоже, что это уже не просто слухи. Не зря же рядом с "Лабораторией призраков", по приказу Гиммлера, возникла еще одна лаборатория, получившая название "Центр по формированию гарнизона зомби". Получалось так, что с первых дней своего существования этот Центр превращался в своеобразный штаб зомби. Чем больше зомби будет появляться в составе рабочих команд и охранных отрядов, тем внушительнее будут становиться позиции начальника этого Центра штандартенфюрера СС Овербека.
– Но прежде чем вы превратите всех нас в зомби, – неожиданно вернулся к прерванной мысли фон Риттер, – попытайтесь показать фюреру все, что успели и что задумали. Гитлера это должно будет увлечь.
– Он будет потрясен, господин комендант, – ненавязчиво поправил его Фризское Чудовище, опасаясь превратно истолковывать суть "погребального увлечения" фюрера. – Мы раскроем перед ним все таинства "Лаборатории призраков". Великий магистр ордена зомби доктор Мартье готов будет посвятить его даже в то, во что не посвящено большинство рыцарей ордена…
– Да, посвятит? Существует еще что-то такое, чего он не поведал даже вам?
– В таком случае через пять минут Мартье еще раз исповедается, – угрожающе заверил коменданта Удо Вольраб. – Возможно, уже восседая в котле, наполненном его снадобьями.
– Вот именно, Крайз, он поведает это, даже если очередную порцию эликсира зомби придется изготовить из его собственных потрохов. Вы поняли меня, Крайз?!
– Мир – это всего лишь непогребенный скотомогильник, – как бы про себя изрек унтерштурмфюрер фразу, которая в последнее время срывалась с его уст все чаще, но всякий раз снисходила с них, как святое откровение всех двенадцати апостолов, вместе взятых.
– Да, Крайз, скотомогильник? Непогребенный? И что? – вплотную приблизился к нему фон Риттер, почти касаясь шлемоподобным нимбом своей, цвета дамасской стали, лысиной его изуродованного ожогами подбородка.
– Во всяком случае, мы попытаемся превратить этот мир в скотомогильник.
Барон молча уставился на Фризское Чудовище.
Хотя адъютант и присутствовавшие, но, как всегда, безмолвствовавшие, офицеры уже начали постепенно привыкать к подобным совещаниям, больше похожим на сатанинские экзальтации коменданта, тем не менее на сей раз и они предпогибельно замерли, понятия не имея о том, чем может закончиться очередная лавина непредсказуемости их шефа.
– Да, Крайз, да. Превратим его в таковой. Весь этот мир мы вначале превратим в непогребенный скотомогильник, а затем загоним в лабиринты регенвурмлагерей. И что?
– Только тогда сумеем убедить фюрера, что он достиг цели.
– Какой именно цели?