– Это не имеет значения, майор, – властно напомнила Софи поляку о том, что знать он будет только то, что ему позволят. Но вряд ли он когда-либо узнает, что резидента-поляка, на которого его обычно выводил связник, в одном из пригородов Кракова убрал английский агент. Именно потому и убрал, что на резидента вышла просоветская агентура Армии Людовой. Но перед этим потребовал данные о двух его последних агентах – Чеславского и его связника. Вскоре убрали и связника, представив дело так, что вроде бы он, спаниковав, погиб во время очередной облавы, хотя имел надежные документы. Впрочем, правда заключалась в том, что убил его агент-полицай, понятия не имевший о том, кого убивает.
Уже попрощавшись, Кароль оглянулся по сторонам, окликнул Софи и, вновь приблизившись, с явной подозрительностью в голосе проговорил:
– А позвольте спросить: почему вы так спокойно общаетесь со мной, почему, в нарушение всякой конспирации, проводили в свой кабинет, почему сейчас провожаете?..
– Потому что всегда придерживаюсь канонического принципа разведки: "Лучший способ конспирации – это отсутствие всякой конспирации".
– Канонического принципа, говорите? Странно, впервые слышу, – простодушно признался Чеславский.
– Увы, не только это выдает, что вы – не профессиональный разведчик, а всего лишь аматор, не получивший никакой специальной подготовки. Да и военный вы, судя по выправке и походке, тоже не кадровый. Скорее всего из офицеров запаса.
– Вынужден признать, что правда ваша, – по-польски процедил Кароль.
– К слову, придерживаясь уже названного мною принципа, – по-польски же молвила обер-лейтенант Жерницки, – накануне каждой такой встречи, как наша с вами, я все же тщательно просчитываю все возможные варианты провала и мотивации своих встреч во время допросов. Это я так, на всякий случай, для полной ясности…
32
– … Кстати, бригаденфюрер, в плане "Регенвурмлагеря" предусмотрено было оборудование моего кабинета? – в очередной раз прервал затянувшуюся паузу лжефюрер.
– В-вашего кабинета?! – опешил комендант, переведя растерянный взгляд на Скорцени. Однако обер-диверсант повел себя так, словно не расслышал его вопроса. Сегодня он вообще вел себя как-то слишком уж странно, словно бы пытался отстраниться от всего, что здесь происходило с участием самого фюрера.
– Моего, бригаденфюрер, моего! Что вас так удивляет? Вам что, не известно было, что "Регенвурмлагерь" рассматривается не только в качестве подземной крепости СС, но и в качестве подземной рейхсканцелярии? Вы это хотите сказать?
– Извините, мой фюрер, когда я принимал командование этим лагерем…
– Меня не интересует, когда и как вы его принимали, фон Риттер. Я требую, чтобы впредь вы рассматривали свой "Лагерь дождевого червя" как неприступный оплот рейха, оборону в котором будет возглавлять сам фюрер.
– То есть вы лично? – механически как-то спросил комендант.
– А вы подобного развития событий не допускаете?
– Не доведи Господь дожить до этого дня, – суеверно пробормотал фон Риттер.
Лжефюрер на какое-то мгновение замер, стараясь осмыслить услышанное.
– Считаете, что мое командование оказалось бы настолько бездарным? – окрысился на него лжефюрер, так что казалось, что он вот-вот взорвется искренним гневом.
И все же в этом случае он явно отошел от характера Гитлера, подумалось Отто Скорцени. В эти минуты обер-диверсант рейха в самом деле уподоблялся режиссеру провинциального театра, которому впервые доверили ставить на подмостках рейхс-театра пьесу, главным героем которой становился сценический фюрер. С одной стороны, он обязан был внимательно следить за перевоплощением в образ навязанного ему бездарного актеришки, а с другой, сам время от времени впадал в прострацию, забывая, что на сцене все-таки находится не реальный фюрер, а всего лишь его театральная тень.
– Нет-нет, что вы, – явно струсил фон Риттер. – Я имел в виду: не доведи Господь, чтобы командовать подземным зомби-гарнизоном вынужден был сам фюрер. Чего тогда будем стоить мы, генералы вермахта и СС?
– Кстати, какой идиот придумал это дурацкое название – "Лагерь дождевого червя"? – перевел Зомбарт-лжефюрер суровый взгляд своих водянистых глаз на Скорцени.
– Мы подумаем над названием, – скромно склонил голову обер-диверсант рейха, сожалея, что не может тотчас же пристрелить двойника.
И в Главном управлении имперской безопасности, и в Верховном командовании вермахта все знали, что название это было одобрено фюрером. Тем, настоящим. А возможно, им же и предложено. Зомбарт уже не просто импровизировал, он откровенно зарывался.
– Ваш кабинет будет оборудован, мой фюрер, – с чиновничьей почтительностью заверил фон Риттер, вновь вызывая огонь на себя. – Если только из рейхсканцелярии поступит указание, как именно это следует сделать, а главное, будет привезена мебель и установлена правительственная связь. До сих пор ни приказа, ни указаний по этому поводу не появлялось.
– Непростительная расхлябанность, – потряс дрожащими руками лжефюрер. – Но ведь в проекте этой базы мой кабинет наверняка был предусмотрен и утвержден. А значит, кто-то вынужден будет ответить за столь грубое нарушение приказа.
– Но вы можете занимать этот, то есть мой, кабинет.
– Это вы, бригаденфюрер, в мое отсутствие, можете теперь "занимать этот, то есть мой, кабинет". До тех пор, пока не обустроите свой собственный, – жестко поставил его на место лжефюрер.
– Никоим образом не возражаю, мой фюрер, – все с тем же чиновничьим стоицизмом оборонялся фон Риттер.
– Причем вы сможете занимать его только тогда, когда позволит моя личная охрана, – безжалостно добивал его лжефюрер.
– Что ж это вы не продумали, бригаденфюрер? – вполголоса, но довольно жестко упрекнул коменданта Скорцени.
И вот перед ним фон Риттер оправдываться не рискнул. Огрызнуться – тоже. Не потому, что рядом был Гитлер, а потому, что возражать пришлось бы первому диверсанту рейха. Что, как ему казалось, связано с куда большим риском. К тому же он слишком уважал этого человека, чтобы причинять ему неприятности.
– Так что вы застыли, барон? – вывел его из оцепенения Имперская Тень. – Ведите, показывайте свои лаборатории, цеха и все прочее, что обеспечивает жизнедеятельность "Регенвурмлагеря".
– Да-да, мой фюрер, понимаю. Вы должны получить полное представление не только об "СС-Франконии", но и обо всем этом участке оборонительного "Восточного вала".
В одной из уже обжитых боковых выработок внимание Лжефюрера привлекла суета отряда горноспасателей и санитаров. Вскоре выяснилось, что во время прокладки запасного штрека произошла авария: погиб мастер-норвежец и серьезно пострадал зомби из отряда проходчиков.
Фон Риттер хотел поскорее увести Зомбарта из этой выработки, однако тот решительно остановил санитаров, уносивших пострадавшего зомби к мотодрезине, и приказал отбросить простыню. Тут кто-то из спасателей навел на искалеченного, полностью оголенного санитарами телом проходчика мощный фонарь, хотя освещения и так было достаточно. Зрелище оказалось ужасным. Зомби-шахтера с большим трудом извлекли из-под завала, взору лжефюрера открывалось уже даже не человеческое тело, а какое-то месиво из костей, мяса и крови, тем не менее зомби открыл глаза и вполне осознанно взглянул на фюрера. Мало того, он, кажется, понял, что перед ним вождь.
Какое-то время они смотрели в глаза друг другу. За это время начальник участка успел объяснить лжефюреру, что зомби этот – из норвежцев, из группы штрафников-шахтеров, которых доставили из шахт Шпицбергена.
– Теперь они уже не бунтуют, мой фюрер, – заверил мастер Зомбарта, – трудолюбивы, покорны…
– Только такие: трудолюбивые и покорные, нам и нужны, – прервал его фюрер, – И не только здесь, в "Регенвурмлагере". Или, может быть, среди зомби случаются какие-то другие?
– Иногда бунтарский дух прорывается даже у этих нелюдей, – развел руками мастер. – Жаль, что колдуны из "Лаборатории призраков" не желают верить в это.
– Он в сознании? – спросил Зомбарт у стоявшего рядом, плечом к плечу врача.
– Судя по всему, да.
– Настолько, что способен говорить?
– Судя по всему, способен. – речь врача была отрывистой и резкой. Как всякому врачу, ему хотелось поскорее доставить пострадавшего в лазарет, поэтому задержка носил явно раздражала его. А то, что остановил их сам фюрер, его мало интересовало – хотя, будь он нормальным человеком, как все мы, – должно было бы.
– А жить?
– Судя по всему, жить тоже не должен был бы.
– Тогда почему?.. – повел подбородком в сторону зомби-проходчика лжефюрер. – Как объяснить?
– Сначала следует понять, в каком состоянии находится зомби после зомби-морга и окончательной смертью в медицинском смысле этого слова. Что это: воскрешение из смерти или умерщвление при жизни – вот что мы пока что никак не можем объяснить.
– Так что же мешает понять? Изучайте, у вас множество человеческого материала.
– Извините, мой фюрер, это у колдунов из "Лаборатории призраков" множество этого "материала". Мне же впервые приходится иметь дело с умирающим зомби. Ни я, ни мои коллеги, понятия не имеем, в чем различие жизни и смерти человека и зомби?
– А что, некая разница все же существует?
– Судя по всему, да. Существуют такие участки души и сознания человека, куда вторгаться нам не позволено.
– Кем не позволено?
– Этого мы тоже не знаем.
Зомби произнес какие-то слова на языке, не знакомом ни лжефюреру, ни Скорцени. Но обер-диверсант обратил внимание, что молвлены они были громко и внятно, словно слетали с уст вполне здорового человека.
– Что он там лопочет? – спросил Скорцени у стоявшего у изголовья пострадавшего мастера-норвежца.
– Он спросил: "Я все еще здесь?".
– Так огорчите его суровой и для всех нас жестокой правдой.
Мастер выполнил требование Скорцени, а еще через минуту услышали уже на германском:
– Отпустите меня наконец. Мне хочется туда, к предкам.
– Скажите ему, – молвил Скорцени мастеру, – что каждый, кому хочется сейчас к предкам, предатель.
– А что вы способны сделать предателю, кроме как отправить его к предкам? – уже явно слабеющим голосом произнес зомби.
– Только обычно отправки туда враги рейха ждут у нас в СД как величайшего снисхождения, дьявол меня расстреляй. Так что тебе, зомби, еще здорово повезло.
Но вряд ли зомби посчастливилось услышать это предсмертное "отпущение грехов от Скорцени". Издав какой-то странный стон вперемежку с яростным рычанием, он испустил дух и действительно упокоился.
– И все же вы хотите сказать, что запас жизненной прочности у зомби значительно больший, нежели у простого смертного? – ожил тем временем лжефюрер.
– Судя по всему, – невозмутимо подтвердил врач-эсэсовец, закрывая лицо мертвого серым брезентовым покрывалом.
– Чем это объясняется? Какая разница между человеком и зомби, который является таким же божьим созданием, как и человек.
Врач провел взглядом уплывающие в сумеречность штрека носилки, забросил себе в рот какую-то таблетку и только тогда ответил:
– Чтобы понять это, сначала следует объяснить себе, можем ли мы считать зомби полноценным "божьим созданием". Кто способен объяснить мне: является ли зомби созданием, сотворенным по заповедям Господа, или же перед нами существо, сотворенное по заповедям дьявола?
33
Вернувшись в свой кабинет, Софи на несколько минут впала в чувственную прострацию, но затем встрепенулась и тотчас же позвонила Ведлингу. Она помнила, что большую часть своего служебного времени полковник предпочитал теперь проводить в доме симпатичной сорокалетней полушведки-полугерманки Инги. Еще до войны Инга каким-то образом оказалась в этом городке и теперь представляла здесь международный Красный Крест, непонятно чем занимающийся в разгар этой вселенской бойни.
– Нам с вами нужно каким-то образом связаться со штурмбанфюрером Штубером, который, как оказалось, служит теперь…
– Я знаю, о каком Штубере идет речь, Софи, – прервал её полковник. – Правда, не знал, что он уже в чине штурмбанфюрера.
Ведлинг явно был навеселе, и Софи слышала, как из соседней комнаты доносилась томная мелодия какой-то пластинки. Полковник обожал патефон, Софи убедилась в этом, когда, в отсутствие хозяйки, срочно вызванной в Шведт, провела с ним в постели две сумбурные, из тех, что не по любви, а по службе, ночи.
– Простите, а на какой он там должности, наш барон? – спросила она полковника.
– Заместитель коменданта и начальник службы безопасности.
– Дьявол меня расстреляй, как говорит в таких случаях Отто Скорцени. Вот уж этого я не ожидала. Но, по-моему, нам крупно повезло.
"Оказывается, этот старый развратник тоже знает Штубера! – мысленно изумилась Софи, как бы постепенно приходя в себя. – И ему даже известно, что тот служит на подземной базе СС! Почему тебе ни разу не пришло в голову вспомнить о бароне?! При нем, при полковнике… вспомнить, вслух", – уточнила про себя обер-лейтенант, зная, что вспоминала-то она Штубера не раз. Но в основном по утрам, в сонной сексуальной неге.
В постели этот офицер действительно был великолепен. Возможно, по силе и выносливости он слегка уступал верзиле Гордашу, но по изысканной нежности, по искусству любви, по аристократизму ухаживания… О, нет, никого из известных ей мужчин сравнить с ним Софи не могла.
– И чем же мы сможем оправдать интерес ко столь секретному объекту, как "Регенвурмлагерь"? – ожил голос полковника.
– Под его опекой оказался художник и скульптор Орест Гордаш, с репродукциями работ которого я вас знакомила.
– Ах, этот ваш иконописец… – сладостно икнул полковник и даже не извинился. – Как же, помню, помню, Софи.
В свое время Ведлинг тоже сотрудничал с абвером, курируя творческие организации и просто людей искусства. Именно благодаря ему, в коллекции Геринга появились десятки полотен известных и перспективных художников, а также множество прочих произведений искусства – старинных скульптур, золотых подсвечников, перстней и различных украшений. Стоит ли удивляться, что как только над абвером и его руководителем адмиралом Канарисом стали сгущаться тучи, Геринг тотчас же взял Ведлинга под свое крыло?
– Есть сведения, что в подземельях художник Орест – именем Гордаша она уже давно пользовалась как его творческим псевдонимом, – создал несколько уникальных икон, наподобие той, которая так понравилась рейхсмаршалу Герингу. Да к тому же сотворил до десятка скульптур. Вы же понимаете, что мы не можем упускать ни эти полотна, ни самого творца?
Под всеми галерейными картинами Гордаша рукой Софи было начертано: "Полотно кисти художника Ореста". Это творческое псевдо значительно европеизировало мастера из далекой украинской Подолии в глазах цивилизованного мира. По крайней мере так Жерницки казалось.
– Что конкретно вы предлагаете, Софи?
– Чтобы вы связались со Штубером и договорились о нашей с вами поездке в "Регенвурмлагерь". Сами переговоры с бароном и иконописцем я беру на себя.
Полковник озадаченно покряхтел и недовольно вздохнул.
– Давайте условимся так: я договариваюсь с бароном или с его шефом, бригаденфюрером фон Риттером, а вы, Софи, сами отправляетесь туда на нашей машине в сопровождении денщика и двух телохранителей. При том, что я всегда буду оставаться на связи.
Софи, конечно же, недовольно проворчала, что опять приходится ехать самой, не будучи под надежным крылом патрона, но довольно быстро согласилась. Именно на этот отказ полковника она и рассчитывала. Жерницки знала, что после того, как она познакомила Ведлинга с полушведкой Ингой, тот окончательно превратился в закоренелого домоседа, предоставив обер-лейтенанту полную свободу действий. И был очень доволен тактом, с которым Софи предпочитала держать его в курсе всех событий, а также своих действий и передвижений. Как-никак, создавалась иллюзия того, что он все еще при исполнении, а властная Жерницки ему беспрекословно подчиняется.
При этом старый абверовец и предположить не мог, что, подселив его к Инге, обер-лейтент таким образом обезопасила свою связную, которая, получив очередное донесение, тотчас же шифровала его и оставляла в почтовом тайнике. Каким образом эти послания достигали затем Лондона, Жерницки не знала, но ответы приходили довольно быстро. Причем в каждом из них, наряду с очередными инструкциями и конкретными заданиями, агентку уведомляли о перечислении солидной суммы фунтов стерлингов на её счет в одном из швейцарских банков.
В Центре помнили, что в вопросах поощрения леди Жерницки, проходившая по картотеке "Сикрет интеллидженс сервис" под великодушным псевдонимом "Герцогиня", – кстати, под тем самым, под которым в свое время она проходила по картотеке сигуранцы и который сама же и предложила, – оставалась предельно щепетильной. Она никогда не принадлежала к агентам, которые согласны были сотрудничать по идейным соображениям. Даже когда в довоенные времена Софи умело подставила свои телеса "церковному куратору" от НКВД, она пошла на это, чтобы увереннее чувствовать себя и в церковном мире и вообще, во всем том "коммунистическом дурдоме", в котором поневоле оказалась.
Жерницки завершила работу над донесением и наполнила бокал вином. Она была уверена, что добытыми ею сведениями о "Регенвурмлагере" в Лондоне останутся довольны. О майоре Чеславском она, ясное дело, вспоминать не намерена, ходатайствовать о нем тоже. Тем более что вскоре могут появиться более информированные источники.
Софии порывалась сейчас же отправиться на квартиру к полковнику, чтобы там, на веранде, опустить свое донесение в тайничок, однако понимала, что вскоре ей может понадобиться телефон, а разговаривать со Штубером она предпочитала наедине.
Прошло еще около часа. Жерницки закончила составлять опись добытых в последнее время предметов искусства, которые подлежали отправке в замок "Каринхалле". Занеся их машинистке, она вернулась в свой кабинет и погрузилась в полудремные женские грезы, считая, что на этом свой долг перед рейхсмаршалом и рейхом она выполнила. По крайней мере на сегодня.