* * *
Как раз тогда, когда Софи готова была окончательно предаться чиновничьему сну в кресле, ожил телефон и грубоватый женский голос уведомил ее: "Сейчас с вами будут говорить, соединяю". А вслед за этим она услышала властный, решительный мужской голос:
– Здесь штурмбанфюрер Штубер. Из управления СД меня попросили срочно связаться с вами, обер-лейтенант Жерницки. – По тому, что Вилли сослался на управление СД и назвал ее чин, Софи поняла, что полковник решил действовать официально и наверняка через своих знакомых из службы безопасности.
– Это я просила вас позвонить, барон фон Штубер. Точнее, сначала разыскать вас в ваших подземельях, и рада, что мои друзья из СД сумели справиться с этим милым заданием.
Штубер молча выслушал ее, покряхтел и в столь же официальном тоне поинтересовался:
– Так что вам угодно, фрау Жерницки?
– Обер-лейтенант Жерницки, – поправила его Герцогиня, давая понять, что впредь обращаться к ней следует только так. И воспринимать – тоже.
– Вам, очевидно, сказали, что я занимаюсь вопросами культурных ценностей рейха? Произведениями искусства. По личному заданию Геринга.
– Об искусстве ничего сказано не было, – с солдатской прямотой отрубил Штубер. – О каких еще произведениях может идти речь?!
– Хотя бы о тех, о которых вы так увлеченно говорили когда-то в Одессе, на берегу моря, в районе мужского монастыря. Не по телефону будь сказано, грешно забывать бедную влюбленную девушку-одесситку Софию Жерницкую. Обманутую и покинутую.
Штубер хотел что-то сказать, но от удивления поперхнулся, а затем громко рассмеялся, причем, как показалось Софи, вполне натурально и искренне.
– Так это вы… та самая?! – сразу же потеплел его голос. – Фамилия в самом деле показалась мне знакомой.
– Только-то и всего, знакомой?! Опять огорчаете бедную девушку, – предалась было Софи своим женским хитростям, но, вспомнив, что говорит по служебному телефону, усмирила свои эмоции, чтобы уже спокойнее уточнить: – Впрочем, вы правы: в Одессе мою фамилию произносили на местный лад – "Жерницкая", а здесь, в рейхе, она звучит как "Жерницки", на польско-германский манер. И не София, а Софи. Так что… Софи Жерницки, с вашего позволения, барон. Придется привыкать.
– Вот оно в чем дело! – неожиданно перешел барон на русский, хотя сама Софи никогда не рисковала делать этого, даже когда общалась с русскими офицерами – казачьими, власовскими или белогвардейскими. – Вряд ли поверите, но только недавно мы вспоминали о вас.
– Вдвоем с резных дел мастером Гордашем? – решила и себе перейти на русский. Как-никак на том конце провода был начальник службы безопасности "СС-Франконии", один из лучших диверсантов рейха, из "диверсионной свиты" Отто Скорцени.
"И вообще, пусть те, кто их сейчас прослушивает, решат, что в рейхе уже… русские", – неожиданно взыграл в ней сугубо русский патриотизм.
– Об Отшельнике вам тоже известно, Софи?
– Нам с гестаповским Мюллером о вас многое известно, штурмбанфюрер, – с интригующей угрозой предупредила его Герцогиня, рассмеявшись. – Нам надо бы встретиться и поговорить.
Софи ожидала, что барон сразу же предложит ей приехать, но он по-русски спросил:
– Где прикажете ждать вас, сударыня?
– С некоторых пор я смертельно боюсь подземелий, но если вы настаиваете…
– Это вы боитесь подземелий, дитя катакомб?!
– Только теперь я готова поверить, что вы действительно вспомнили меня, барон. Именно так вы и звали меня тогда, в Одессе: "дитя катакомб". Не скрою, мне это нравилось.
– А я был уверен, что никогда больше нога моя в катакомбы не ступит.
– Об этом я тоже помню. Так вот, если вы настаиваете о моем прибытии в "СС-Франконию", с удовольствием приму ваше предложение.
Штубер на какое-то время замялся, но Софи почувствовала, что намек её понят, и сейчас он решает, каким образом и под каким предлогом ввести её в "Регенвурмлагерь".
– Сюда как раз прибыла группа красавиц из лебенсборна во главе с известным вам гауптштурмфюрером Эльзой Аленберн.
– Читала о ней в газете и кое-что слышала от своих коллег..
– Уверен, что на их фоне, Софи, вы тоже будете смотреться очень даже импозантно.
– Но если серьезно, то мне нужно побывать там по делам службы, чтобы посмотреть на ваши "регенвурмлагерные распятия" и от имени рейхсмаршала Геринга поговорить с иконописцем Орестом. Наш иконописец и скульптор, что, в самом деле проявляет некий особый талант?
– Для меня он интересен сам по себе. Независимо от того, что там возникает под его кистью или резцом. Вы же знаете мое увлечение психологией войны.
– Всегда верила, что оно приведет вас к солидной научной работе. И к столь же солидной книге, которой обеспечен успех.
– Вы непростительно щедры ко мне, Софи.
– А вы непростительно жестоки, барон. Что вам мешало разыскать меня? Столько времени ушло зря!
– Очевидно, то, что слишком долго задержался на той земле, которую лично вы столь вовремя и столь удачно покинули. Причем задержался в тылу у красных. Все, жду вас послезавтра в десять утра, в Межерице.
– Почему не завтра?
– Только послезавтра, – настоял на своем Штубер, – возле местного отделения СД, – язык барона стал вызывающе немецким и непростительно официальным.
– Которое находится неподалеку от ресторана "Старый рыцарь", – дала Софи понять, что их давнее знакомство следует возобновлять отнюдь не у серых стен службы безопасности.
– Именно это я имел в виду, – по-гусарски вышел барон из ситуации. – Дальше поедете в моем сопровождении, что значительно облегчит ваш вояж, обер-лейтенант. Желательно прибыть в армейском облачении. Объект все-таки особый.
"А ведь даже он опасается лишних вопросов, которые могут возникнуть у все того же "гестаповского Мюллера", не говоря уж о коменданте базы", – поняла Софи.
Как только барон положил трубку, позвонил полковник Ведлинг и сообщил, что сейчас адъютант доставит подписанное им письмо на имя коменданта "Регенвурмлагеря" бригаденфюрера фон Риттера.
– Считаете, что бригаденфюрер способен воспротивиться?
– Наоборот. Только что я с ним беседовал, передал ему волю рейхсмаршала Геринга. Как оказалось, фон Риттер все еще считает Геринга лучшим ассом Германии, поскольку в юности тот был его кумиром.
– Как и мы с вами, – любезно уточнила Софи.
– Опасения у него возникли по поводу начальника службы безопасности Штубера, не станет ли тот возражать. К тому же сегодня с инспекцией к нему прибыло какое-то очень важное лицо, чье пребывание окутано тайной сверхсекретности.
– Тогда понятно, почему и Штубер тоже слегка нервничал, и свидание назначил только на послезавтра.
– Кстати, как барон воспринял ваш звонок?
– Во-первых, звонила не я, а сам барон. А во-вторых, две последующие ночи его будут преследовать сексуальные кошмары.
До этого разговора полковник знал обер-лейтенанта Жерницки, как предельно сдержанную даму, которая даже в постели отдавалась так, словно дело происходило на смотровом плацу, в присутствии генерала. Поэтому сейчас он с удивлением уловил явную игривость её тона.
"Ничего не поделаешь, давняя любовь…" – мечтательно оправдал полковник это состояние, наблюдая за тем, как, покончив с затянувшимся принятием ванны, белокожая ржановолосая Инга величественно прошла в спальню, на ходу избавляясь от теплого шерстяного халата.
34
Штубер был прав: даже прибытие в подземный лагерь СС самого "фюрера" не смогло затмить еще одного неожиданного события того дня – появления у центрального блокпоста около пяти десятков коротко стриженных, облаченных во франтоватую темно-синюю форму германок, кокетливые пилотки которых призывно покоились на светло-русых головках.
– Что это вы с таким удивлением смотрите на нас, оберштурмфюрер Ланс? – вышла из "оппель-адмирала" рослая, стройная германка со знаками различия гауптштурмфюрера на строгом черном френче. – Вам приказано встретить и проводить нас, – оглянулась на девиц, сгрудившихся у двух крытых грузовиков, – а вы словно оцепенели. Вы меня огорчаете, доктор Ланс.
– Простите, гауптштурмфюрер, но мне приказано было встретить группу особого назначения…
– А как вы представляли себе группу, которая могла бы иметь еще более "особое" назначение, нежели та, которой командую сейчас я, Эльза Аленберн?
Высокий, безплечий, с маленькой лысеющей головкой на цыплячьей шейке, Ланс больше смахивал на провинциального конторского служащего, нежели на обер-лейтенанта СС, чем сразу же разочаровал всех прибывших ариек.
– Видите ли, до сих пор термином "группа особого"…
– Вы по-прежнему огорчаете, доктор Ланс. Причем не только своей несообразительностью, – окинула его сугубо женским оценивающим взглядом гауптштурмфюрер.
– Видите ли, меня не предупредили, что эта группа будет "особой" в таком вот, специфическом, смысле…
– А теперь вы меня еще больше огорчаете, доктор Ланс. Очевидно, решили, что я привезла вам девиц из армейского борделя? – Второй, еще более придирчивый взгляд, которым окинула его Эльза, был уже не таким уничижительным, как первый, однако рассчитывать Лансу явно было не на что.
– Хотите сказать, что это не так? – удивленно уставился на грудастых молодок доктор Ланс.
– В определенном смысле, возможно, вы и правы, – только теперь улыбнулась Эльза. Но это была не та улыбка, которой обычно встречали своих клиентов держательницы притонов.
– Вообще-то, многие германки служат сейчас в зенитных войсках или становятся снайперами.
– Можете считать их зенитчицами, – со всей возможной серьезностью согласилась Аленберн.
– То есть они прошли обучение в зенитной школе?
– Прошли, доктор Ланс, прошли. Эти сексуальные мерзавки на лету сбивают любого пролетающего мимо красавца! В сравнении с ними, я, в их годы, была непорочной монахиней. Жаль только, что никто не способен был поверить в мою непорочность.
– В таком случае, я ничего не понимаю, – беспомощно развел руками доктор Ланс.
– Так постигайте же, доктор Ланс, постигайте!
Оберштурмфюрер даже не догадывался, как круто изменится с этой минуты его карьера. Поскольку не мог знать, что Эльза Аленберн привезла письменный приказ из Берлина о назначении его, Ланса, комендантом секретного "зомби-лебенсборна" в подземном лагере СС.
– Я что, обязан ведать профессиональной подготовкой этих юных германок? – доверительно как-то поинтересовался бывший педагог, поскольку понятия не имел, что именно он должен постигать.
– "Профессиональной подготовкой", говорите?! – хохотнула начальник лебенсборна. – А что, можно сказать и так. Остаток жизни отдала бы, чтобы видеть, как это у вас будет получаться, – окончательно смутила его начальник лебенсборна.
Обер-лейтенанту войск СС Лансу уже перевалило за пятьдесят, и до недавнего времени он являлся директором горно-технического училища в недалеком от этих мест Котбусе. Однако в начале сорок четвертого последних учащихся его училища мобилизовали, а всех имеющих техническое образование преподавателей, не подлежащих призыву в действующую армию, перебросили сюда, в подземелья "Регенвурмлагеря"! Вчерашние коллеги доктора становились в основном мастерами участков, или же, как и сам доктор Ланс, ведали первичной подготовкой технического персонала.
– Окажись вы чуть моложе, оберштурмфюрер, – критически окинула взглядом тщедушную, сутулую фигуру экс-директора широкобедрая сорокалетняя Эльза Аленберн. – Как же доходчиво я бы все это вам объяснила! Впрочем, стоит ли сейчас о грустном? Лучше позвольте представиться как-то более основательно: гауптштурмфюрер Эльза Аленберн, комендант "лебенсборна" "Святилище арийцев", она же – главный инспектор лебенсборнов рейха.
– Даже так?! – уважительно развел руками оберштурмфюрер. – Главный инспектор рейха! Кто бы мог предположить?
Для него, профессионального педагога в четвертом поколении, инспектор всегда казался пострашнее любого, даже самого высокого чиновника.
– Вы имеете хоть какое-то представление о том, что такое "лебенсборн", мой дорогой Ланс?
– Кажется, да, – нервно протирал безнадежно потускневшие стекла своих очков бывший педагог. – В общих чертах. Самых общих, с вашего позволения. Кажется, где-то читал о них.
– Да не волнуйтесь вы так, наш дорогой Ланс. Все очень быстро прояснится.
– Но, простите, какое отношение может иметь ваш лебенсборн к этой подземной базе СС, которая уже готовится к отражению вражеской блокады?..
– Я так и поняла, что мне придется заночевать в вашем "Лагере дождевого червя", чтобы основательно просветить вас, – грустно вздохнула комендант показательного "лебенсборна" Германии.
– Что будет весьма любезно с вашей стороны, – расшаркался старый педагог, вызвав при этом у Аленберн приступ покровительственной грусти.
Она не сомневалась, что истинный смысл ее слов так и остался недоступным для экс-директора, которого, еще в Берлине, ей заочно отрекомендовали, как чудаковатого технаря и закоренелого холостяка, еще когда-то, чуть ли не в юности, овдовевшего на втором году супружеской жизни, поскольку жена умерла во время родов.
– Жить моим "лебенсборянкам" тоже придется в подземелье? – уже вполголоса поинтересовалась Эльза
– Здесь все живут… в подземелье, гауптштурмфюрер. В этом особенность нашего бытия. – Эльза утомленно вздохнула. Они знакомы каких-нибудь пять минут, а она уже так неизлечимо устала от этого мужчины.
– Вы хотели сказать: "живут все мужчины", – уточнила она. – А нельзя ли для моих девушек построить барак где-то здесь, на поверхности?
– Исключено. На поверхности не должно оставаться ничего такого, что свидетельствовало бы о существовании этой подземной базы.
– Вы только то и делаете, что огорчаете меня, Ланс.
– И потом, казарма, в которой им предстоит обитать, находится неподалеку от одного из выходов на поверхность, а рядом – озеро, луг и сосновая роща.
– И даже сосновая роща… – с ироничной мечтательностью повторила Аленберн. – На берегу озера. Оказывается, поначалу я недооценивала прелести "Лагеря дождевого червя".
– Непростительно недооценивали, – в тон ей уточнил комендант "зомби-лебенсборна", которому еще только предстояло узнать о своем новом назначении.
35
Командующий зомби-войсками уже собирался объявлять о завершении очередных учений, когда на проселочной дороге, ведущей к гарнизонному полигону "Регенвурмлагеря", вдруг появилась танкетка полевой жандармерии. Это была трофейная чешская машина, некий симбиоз легкого танка и бронеавтомобиля, с боковыми пристройками для стрелков и кормовой башенкой.
В бытность свою комендантом, Герман Овербек не раз использовал эту просторную и относительно комфортную машину, предусмотренную конструкторами, очевидно, для того, чтобы служить штабным генеральским броневиком, в роли своего служебного транспорта. Однако завладеть им на более длительное время, нежели того требовали две-три поездки до Мезерица, так и не смог. Хотя давно мечтал превратить в свой комендантский броневик. Но… Слишком уж решительно отстаивал свое право на него жандармский генерал.
Единственное, на что он согласился, так это на три-четыре часа ежедневного патрулирования этого и еще одной, менее презентабельной, танкетки поверхности "Регенвурмлагеря" по его приблизительному периметру, словно бы дразнил этим коменданта.
Высунувшийся из боковой дверцы танкетки жандармский лейтенант прокричал, что сегодня утром по восточному берегу озера в ближайший лес просочился отряд польских партизан, в который, как сообщил местный агент гестапо, входит группа русских парашютистов-разведчиков с рацией.
– А где сам этот агент? – поинтересовался Овербек.
– Он предупредил нас запиской, только что обнаруженной в одном из известных службе безопасности тайников. В мою обязанность входит проверка в течение дежурства всех пяти тайников в окрестностях базы.
– Меня интересует: он в отряде или вне его? – объяснил свое любопытство Овербек.
– Вне, господин штандартенфюрер. Он об этом сообщил. Записка обнаружена в тайнике на окраине ближайшей деревушки. Откуда у него сведения – неизвестно.
– И сколько же всего бойцов в этом польско-русском воинстве?
– Численность отряда в записке не указана, очевидно, агент сам не знал этого. Зато известна цель рейда: выяснить, что скрывается под кодовыми названиями "Мезерицкий укрепрайон" и "Лагерь дождевого червя", которые встречаются в трофейных германских документах.
– Дожились! – возмутился Овербек, никогда не скрывавший того, что он невысокого мнения о дисциплине в вермахте и способностях армейской контрразведки. – Теперь что, по русским штабам гуляют даже такие сверхсекретные германские документы?!
– Но и это еще не все, – будто бы нарочно подливал масла в огонь жандармский офицер. – Главная цель русских диверсантов – тайно проникнуть по одному из запасных ходов в подземелье и создать там некий плацдарм для проникновения основной группы, которая прибудет после сигнальной радиограммы.
– И что, им известен такой ход?! – потрясая пистолетом, взъяренно прорычал Овербек.
Вид у бывшего коменданта был такой, словно он собирался сейчас же лично перестрелять весь русский десант вместе с его польским прикрытием. Несмотря на то, что от командования гарнизоном "Регенвурмлагеря" он уже был давно и несправедливо отстранен, штандартенфюрер по-прежнему любой просчет в организации безопасности лагеря, любой непорядок в подземелье или на его поверхности воспринимал как личную недоработку. Или как вызов ему со стороны нынешнего коменданта – это уж в зависимости от настроения и ситуации.
– Этого мы пока что не знаем.
Приказав адъютанту подозвать к нему Свирепого Серба и командира власовцев майора Кротова, экс-комендант взошел на небольшой пригорок, у которого остановилась танкетка, и внимательно осмотрел ближайшую опушку леса и ту часть его, которая подступала к просторным озерным плавням – с его бесчисленным множеством островков и кочек, с наземными мелководными охотничьими тропками. Не исключено, размышлял он, что как раз на эти плавни русские и рассчитывают. И, если бы не это донесение агента, ни он, ни бригаденфюрер фон Риттер о появлении здесь партизан все еще не ведали бы, а значит, кто знает, чем завершилась бы их подземная операция.
– Уж не считает ли русское командование, что ему известен какой-то тайный, неохраняемый "лисий лаз", по которому его диверсанты способны проникнуть в "Регенвурмлагерь"?! – воинственно набычился Герман, наблюдая за тем, как командиры учебных рот собирают свое воинство.
Но бойцам еще предстояло совершить марш-бросок к расположенному в двухстах метрах ближайшему доту, чтобы сменить холостые патроны на боевые, а также запастись гранатами и вооружиться четырьмя ручными пулеметами.