– Да потому что сами японцы уже убедились, что смертнику-камикадзе в большинстве случаев безразлично, как гибнуть. Причем многие стремятся к тому, чтобы как можно скорее покончить с "позорной церемонией жизни". Камикадзе лишены смысла борьбы за жизнь, а значит, и смысла самой борьбы, которая предполагает применение всех воинских навыков, изобретательности, стремления во что бы то ни стало перехитрить, выстоять, победить, чтобы остаться в живых. Их лишили основного стимула воинов всех веков и народов – "победить, чтобы остаться в живых!". Поэтому и японцы, и итальянский князь Боргезе со своими моряками-смертниками в облике людей-торпед, людей-катеров, людей-мин или одноместных субмарин-смертников, давно вынуждены прийти к выводу, что камикадзе – идеальные смертники, но из этого еще не следует, что они идеальные воины.
– Мне ясна ваша мысль, барон, – не стал оспаривать его тезисы Гамбора, хотя по колебанию, с которым доктор произнес это, чувствовалось, что согласен он не во всем. Что существуют некие нюансы, о которых он попросту не желает сейчас распространяться.
– Воспитание настоящих камикадзе – это ведь тоже своего рода зомбирование. Только идеологическое. Разве не так?
– Для самурая термин "идеологическое зомбирование" столь же понятен, как и для коммуниста. Кстати, на всякий случай сообщу, что, прежде чем пройти стажировку в роли палача, Кровавый Зомби находился на лесной диверсионной базе в Сербии, в составе группы "фридентальских коршунов" Скорцени. Среди прочих операций отрабатывались побеги из лагеря военнопленных, нападение на часовых, диверсии на железной дороге.
– Я знаком с программой его усиленной подготовки. Но еще раз напоминаю, что вы обещали откорректировать уровень его зомбирования с тем, чтобы Кровавый Зомби предстал перед нами в ипостаси чего-то усредненного между бесстрашным воином и бездушным самоубийцей.
– Именно таким он и предстанет, барон, – промурлыкал в трубку доктор Гамбора.
– Только это позволит вам самому избежать отдыха в зомби-морге, – угрожающе напомнил ему начальник службы безопасности "Регенвурмлагеря".
Как явствовало из "дела" Дмитрия Клыка, которое, вместе со многими другими, оказалось в разбитой бомбой эвакуационной машине, удариться вместе с сыном в бега Клык старший не смог: его давно уже донимали опухшие ноги, да и жена тоже хворала. Единственное, что он мог сделать, это помочь сыну быстро погрузить на подводу убитых, после чего велел забрать оружие и уходить таежной дорогой на Запад, в родные края, на Подолию.
Предав тела чекистов горной реке, Клык вырвал стоявший у дороги столб телефонной линии и, привязав провод к задку, вывел из строя несколько километров линии связи. Может быть, только поэтому об исчезновении чекистов, посланных на хутор Клыка, расположенный чуть особняком от таежного села, узнали только через двое суток. Еще двое суток они пытались выяснить, куда девались чекисты, поскольку хозяин хутора уверял, что никого вблизи него не видел, а сын лишь недавно ушел в тайгу, на охоту.
Выглядел этот шестнадцатилетний мститель значительно старше своих лет. Переодевшись в кожаную тужурку комиссара, он в течение двух недель уходил в сторону Урала, сначала на подводе, затем верхом. Уже у реки Урал, на окраине какого-то села, его арестовали местные милиционеры. Они изъяли у задержанного пистолет и удостоверение личности чекиста, но, закрывая его в местной "холодной", чтобы утром отправить в райцентр, так до конца и не поняли, с кем имеют дело, поскольку, застигнутый врасплох, Клык никакого сопротивления не оказал. Правда, отвечать на вопросы тоже отказался, но это, решили сельские стражи порядка, поправимо, в райцентре язык ему быстро развяжут.
Все прояснилось, когда под утро Дмитрий выломал решетку на окошке, а затем убил ею задремавшего неподалеку, на сельсоветовском крыльце, часового. Дверь сельсовета он тоже взломал, чтобы забрать "свой" пистолет. Так, с винтовкой и пистолетом, он и ушел в горы, чтобы через несколько месяцев блужданий объявиться на Подолии, на левобережье Днестра.
Выслушав рассказ бывшего следователя милиции и ознакомившись с явно "расстрельным делом" Клыка, барон вызвал к себе в местное отделение СД начальника районной полиции и приказал во что бы то ни стало разыскать Клыка, который, по слухам, все еще пребывал где-то неподалеку от родного села.
– Вот уже полтора года мы только тем и занимаемся, что пытаемся арестовать этого Кровавого Зомби, – ответил шеф полиции. – Но слишком поздно поняли, что не арестовывать его нужно, а прямо на месте, где бы он ни попался, отстреливать. Местного чекиста, в течение долгого времени охотившегося за ним, Клык остановил на мосту, оглушил и сбросил в реку вместе с мотоциклом, на котором тот ехал. Тем же вечером он голыми руками, в их же домах, убил двоих сельских доносчиков и вновь надолго ушел в лес.
– Только поэтому сразу же предупреждаю, – окрысился на него Штубер, – что пристрелю каждого, кто решится выстрелить в его сторону. Клык нужен мне живым, причем как можно скорее, пока он не оказался в партизанах или не передушил половину местного германского гарнизона.
– Значит, передушит половину состава моей полиции, – возмущенно возразил обер-полицай района.
– Даже если это в самом деле произойдет, я все еще найду в себе силы простить его. – В те времена Штубер имел весьма отдаленное представление о том, кто такие зомби и уж совершенно понятия не имел о том, что в "Регенвурмлагере" создана "Лаборатория призраков", превращенная в своеобразный зомби-инкубатор. Тем не менее, уже прощаясь с начальником полиции, спросил: – Кстати, почему вы назвали Клыка "Кровавым Зомби"? Вы что, увлекаетесь африканскими верованиями?
– Да нет, какие к черту верования, если всем нам предписывалось быть атеистами? Просто так назвал его когда-то один местный журналист, освещавший в областной газете борьбу с преступностью. Как раз после того случая с чекистом на мосту. Я, как следователь, поинтересовался тогда у журналиста, что это такое – "зомби", он объяснил. С тех пор только так – Кровавый Зомби – мы Клыка между собой и называли.
– И продолжайте называть, – благословил его Штубер. – Операция так и будет называться: "Кровавый Зомби". Причем цель одна: обнаружить, выследить и схватить. Понадобится помощь, звоните.
– Если нам не удалось схватить его в мирное время, – пожал плечами начальник полиции, – когда на него охотилось все НКВД и вся милиция области, подключая к этому весь компартийный актив и всех доносчиков… То кто его схватит теперь, когда в лесах уже действуют партизаны? К слову, и милиция, и чекисты даже не скрывали, что опасаются встречи с этим зверем.
– Этим-то он мне и интересен, – умиротворенно улыбнулся Штубер.
Начальник полиции явно был удивлен таким интересом начальника отделения СД к личности местного разбойника, но даже не предполагал, что прежде всего Кровавый Зомби интересует его, как "психолога войны", коллекционера характеров и судеб "людей войны", её личностей.
– К тому же утверждают, что он ушел из этих краев вместе с линией фронта, подальше от войны. Причем одни говорят, что вроде бы видели его в солдатской форме, намекая на то, что Клык воспользовался чьим-то обмундированием, оружием и документами, чтобы, пристав к какой-то части, спокойно уйти с ней за Днепр и дальше, до Волги. Другие же говорят, что Кровавый Зомби покинул Подолию еще до появления здесь частей вермахта. Скорее всего, вернулся в те края, куда выселили его семью – тайга как-никак, а смершевцам и энкаведистам сейчас не до него.
– Вам так и хочется огорчить меня, майор, – разочарованно покачал головой Штубер. – Да только не верю я, что человек с таким характером и такой яростью станет убегать от фронта или испугается оккупации. Для людей, подобных Кровавому Зомби, война – их время! Они сотворены для войны, для партизанщины, для диверсий и авантюр…
Удивлению обер-полицая не было пределов. Он уже понял, что Кровавым Зомби барон заинтересовался вовсе не для того, чтобы избавить край от известного бандита, но совершенно не понимал, почему этот громило вызывает у него такой восторг.
Зато каковым же было удивление самого барона, когда буквально через два дня появилось сообщение: Кровавый Зомби вновь объявился! Он действительно уходил с какой – то частью, но, оказавшись в окружении, вернулся сюда. Под вечер полицай из пригородного села узнал его по приметам и попытался задержать.
Но, очевидно, и этот человек слишком плохо представлял себе, с кем свела его судьба. Кровавый Зомби позволил провести себя под конвоем метров сто, а затем произошло то, чего полицай объяснить теперь никак не может. На какое-то время он вдруг впал в беспамятство, а опомнился уже тогда, когда по полусожженной улочке выходил из села в сторону леса. Причем выходил под конвоем Кровавого Зомби, на рукаве гимнастерки которого уже висела его повязка полицая, а в руках была его винтовка.
Спасло полицая только то, что по лесной дороге к селу двигались четыре машины с германскими солдатами и полицаями, которые возвращались из карательного рейда по лесным хуторам. Одной рукой зашвырнув полицая под дерево, Клык ушел в лес. И пока германский офицер из остановившейся колонны разбирался, что произошло и что это за перепуганное существо перед ним, Кровавый Зомби был уже далеко.
Штубер воспротивился тому, чтобы полицая судили за трусость, он сам дважды беседовал с ним, постепенно утверждаясь в мысли, что, оказывается, кроме удивительной физической силы, Клык владеет еще и силой внушения, силой гипноза.
Не понятно только было, почему его гипнотические способности никоим образом не были зафиксированы в заведенном на него советской милицией "досье". Что произошло: ранее эти свойства Клыкова никак не проявлялись? Сотрудники НКВД и милиции их не обнаружили, проигнорировали или же… настолько засекретили, что в этом, рабочем, многим доступном "досье" принципиально не афишировали?
* * *
Последний взрыв бомбы оказался особенно мощным. То ли бомба была какой-то необычной силы, то ли взорвалась она слишком близко от "Шарнхорста", да к тому же на каком-то разломе земной поверхности, но комендантскую "рубку" качнуло так, словно на несколько мгновений она оказалась на вершине ударной океанской волны или мощного наземного порыва цунами. Когда "качка" угасла, Штубер прислушался. Увы, на сей раз подземный колокол почему-то безмолвствовал.
– Зебольд, вы не помните, как именно был пленен Кровавый Зомби?
– Крестьянин его выдал. У которого он заночевал. Угостил самогонкой, накормил, а затем выдал патрулю полевой жандармерии, по какой-то оказии оказавшемуся в этой деревне.
Штубер извлек из нижней полки тумбочки недопитую бутылку шнапса, налил себе и Зебольду. Уже после того, как выпил, вновь полез в тумбочку, но, не обнаружив там ничего съестного, раздосадованно произнес:
– Ну, хлебосольное "благородство" крестьян общеизвестно. И не только русских. Кровавый Зомби – он что, в тот раз сопротивления не оказывал?
– Сонным брали. Хорошо еще, что жандармский лейтенант знал о приказе брать Кровавого Зомби живым. И что хватило ума позвать на помощь двух местных полицаев, тоже не из хилых. На веревки не понадеялись, телефонным проводом по рукам и ногам прошлись. Предварительно оглушив его прикладом, еще сонного. Впрочем, когда он пришел в себя, то вел себя смирно.
– Это я помню.
– Тактика у него такая, змеиную напоминающая: при задержании он вроде бы смирный, а затем выбирает момент и нападает.
– Однако в тот раз не ушел. Только поэтому и состоялась моя беседа с Кровавым Зомби…
– Не беседа это была, – возразил Зебольд, – а один из лучших "вербовочных спектаклей барона Штубера". Поначалу я, правда, опасался, что и нас с вами Кровавый Зомби тоже нашлет свой цыганский дурман.
– Точно, когда я спросил его о гипнозе, Клык так и назвал его – "цыганским дурманом". Причем заметил, что и сам лишь недавно открыл его в себе, да и то проявляется он не всегда. А что касается меня, Зебольд, то со мной гипнотизерам дела лучше не иметь.
– И все же это был чудный спектакль, – мечтательно вздохнул Вечный Фельдфебель. – До сих пор не раз вспоминаю о нем и до сих пор горжусь, что оказался его зрителем.
– Ну, почему же так скромно: "зрителем"? Самым активным участником. Как всегда в подобных случаях. Причем, как всегда, неплохо подыгрывали.
– У вас учусь, господин штурмбанфюрер. Побывать хотя бы на одном допросе, на одной вербовочной беседе Штубера – это, знаете ли, школа.
Зебольд явно смутился. Как всякой "творческой личности", снисходительность более опытного коллеги ему была так же приятна, как и похвала сурового критика. Возможно, только эта смущенность не позволила фельдфебелю задать Штуберу вопрос, который терзал его с того самого момента, когда он стал свидетелем разговора своего командира с доктором Гамборой: зачем ему понадобился сейчас Кровавый Зомби? Уж не для того ли, чтобы тот устроил показательную казнь русского диверсанта перед остальными зомби-диверсантами? А что, от Штубера можно ожидать чего угодно.
– Кстати, странное совпадение. Основного двойника фюрера Зомбарта именуют "Великим Зомби".
Штубер настороженно взглянул на фельдфебеля. Тот не должен был знать, что в "Регенвурмлагерь" прибывает не настоящий фюрера, а его двойник.
– Что из этого следует?
– Сходство странное в именах, точнее, в кличках.
– Никакого сходства, Зебольд, – неожиданно резко отреагировал Штубер. – Никакого сходства! Во-первых, Зомбарта стали именовать "зомби" только исходя из схожести его фамилии. А во-вторых, Зомбарт именуется "великим" только лишь потому, что обладает внешним сходством с фюрером, то есть как лжефюрер, в то время как Клык велик сам по себе, как "зомби", сотворенный самой природой. И вообще, о чем бы мы с вами здесь не рассуждали, мой фельдфебель, а пора наведаться к русскому диверсанту, – поднялся из-за стола Штубер, давая понять, что тема Кровавого Зомби, как, впрочем, и тема лжефюрера, закрыта.
Какое-то время они двигались по штреку молча, затем Зебольд неожиданно спросил:
– Первому входить к диверсанту вы, конечно, прикажете мне?
– Приказывать ни в коем случае не стану. Всего лишь позволю храброму адъютанту избавить своего командира от риска.
– Нужно написать вашему поклоннику-журналисту, что он забыл назвать вас еще и величайшим философом войны, – озарил Зебольд свое постное простолюдинное лицо столь же постной и простолюдинной ухмылкой.
Заметив, что командир остановился, фельдфебель первым ринулся к двери, но уже в слабо освещенном переходе сказал:
– Не опасаясь показаться трусом, я все же предложу первым войти приставленному нами к отсеку диверсанта часовому. Зачем лишать его такой трогательной возможности – рискнуть во имя спасения офицера СД?
Ни возражать, ни комментировать это предложение Вечного Фельдфебеля барон не стал. Но, вплотную приблизившись к отсеку, решительным жестом отстранил от двери часового и столь же решительно открыл тяжелую металлическую дверь, не позволив Зебольду протиснуться впереди себя. Тем более, что сам фельдфебель прибегал к этой попытке как-то очень уже неэффектно.
13
В течение нескольких минут Черчилль бегло просматривал бумаги, содержавшиеся в папке резидента "Герцогиня", время от времени бросая при этом взгляды на Критса. Он как бы сверял услышанное от Придворного Иезуита с тем, что написано было в донесениях самой Софи Жерницки. Не все здесь сходилось, не все подтверждалось письменно и вообще, почему он должен полагаться на миф о явлении генералу О’Коннелу новой звезды внешней разведки?
– Вы разве не заметили, Критс, что здесь ничего не говорится о размещении в подземельях "Регенвурмлагеря" секретного завода по производству "Фау"?.
– Естественно, заметил, сэр.
– Хотя полигон, конструкторские бюро и даже некоторые наземные заводы расположены неподалеку, в Померании.
– Во всяком случае, большинство из них находились в тех краях до недавнего времени. Как и база главного конструктора "крушителей Лондона" доктора Брауна.
– Тогда как объяснить молчание нашей Герцогини?
Улыбка, вырисовавшаяся на лице Придворного Иезуита, оказалась воистину… иезуитской, хотя Критс и пытался маскировать её благочестивой монашеской смиренностью
– Из всего произнесенного здесь, сэр, вовсе не следует, что искать следы заводов по производству "Фау" следует именно в подземельях "Регенвурмлагеря".
– Это не аргумент. А вот то, что ваша любимица НКВД даже ни разу не упоминает об интересующих нас "крушителях Лондона", – постучал указательным пальцем по папке Черчилль, – уже непреложный факт. Хотя я настаивал на том, чтобы все агенты, работающие за Одером, вся польская агентура были нацелены на разгадку секретов конструкции самой ракеты и на объекты по ее производству.
– Герцогиня упоминает о них. Иное дело, что О’Коннел не решился поместить это её донесение в предназначенную вам папку.
– Что вы темните, Критс? Генерал считает это донесение настолько секретным, что не решается доверить его текст своему любимому премьеру?
Критс по-девичьи как-то повел плечами, прокашлялся и, уложив голову на левое плечо, как делал всегда, когда впадал в свою иезуитскую доверительность, изрек:
– В донесении, которое леди Жерницки передала через своего агента из Красного Креста, сказано: "Уведомьте сэра Черчилля, что подозревать Гитлера в том, будто бы он приказал разместить конструкторские бюро и заводы "Фау" на этнической территории Польши, все равно что подозревать его в размещении этих объектов в Подмосковье".
Сэр Уинстон недовольно покряхтел, а затем проворчал:
– Неужели даже вы, Критс, склонны считать этот довод женщины убедительным?
– Я счел бы его презренным, если бы не знал, что назавтра у нее запланирована встреча с бароном фон Штубером, во время которой Софи не станет возражать, если их очередное любовное ложе окажется в подземелье "СС-Франконии".
– С этого бы и начинали, – потеплело ворчание Черчилля, небрежно швырнувшего папку на столик. – Потребуйте, чтобы отчет о пребывании этой леди в подземельях был очень подробным. Причем речь идет не о подробностях их возлежаний, как вы понимаете.
– Вплоть до того, что посоветую генералу О’Коннелу доставить ее в Лондон. Пусть даже в бомбовом отсеке одного из бомбардировщиков.
– Оригинальная мысль. Интересно, где и каким образом генералу удалось заполучить эту леди всех разведок мира?
– Не О’Коннелу, сэр. В нашу разведку ее привел сам шеф СИС, генерал Мензис. Утверждают, что генерал перехватил Герцогиню еще в те времена, когда она завершала учебу в румынской разведшколе. Поэтому переход на службу в разведку рейха и учеба в школе Скорцени уже проходила с благословения сэра Мензиса.