Жучки-ломехузы - паразитирующие насекомые. Они откладывают собственные яйца в куколки муравьев. Личинки жука очень прожорливы, но хозяева муравейника их терпят. Дело в том, что жук вида Ломехуза время от времени поднимает брюхо и подставляет муравьям влажные волоски, которые те с жадностью облизывают. Жидкость на волосках содержит наркотическое вещество. Привыкнув к нему, муравьи обрекают на гибель и себя, и муравейник. Для них теперь не существует ничего, кроме влажных волосков. Вскоре большинство муравьев уже не в состоянии передвигаться даже внутри муравейника. Из плохо накормленных личинок выходят муравьи-уроды, население муравейника постепенно вымирает.
Каков жук, а?
Но Сталин и наш сочинитель, вооруженные калашниками, воюют, конечно, не с жуками. Ломехузы в романе предстают в человеческом облике, это беспамятные создания с замещенной личностью. Когда-то, на заре истории, космические разведчики Конструкторов Зла высадились на побережье Средиземного моря и принялись внедрять в генофонд людей особое сознание, жестко зафиксировав в нем антигуманные принципы. Отсюда, уверяет автор в обширном и поучительном трактате о ломехузах, все без исключения беды нашей цивилизации.
Жил-был Томас Мор, лорд-канцлер Англии. Ломехузы заместили его личность. Мор написал "Утопию" - картину светлого будущего. Мы изучали ее в обязательном порядке, как-то не обращая внимания на то, что рабство у автора возведено в абсолют, а доносы составляют суть этики. Через сто лет Кампанелла - тоже изучаемый в обязательном порядке - нашли учителей! - создает "Город Солнца", поражающий нас сегодня буквальным сходством с нравами, которые утвердились в России после октябрьского переворота 1917 года. Поневоле задумаешься о некоем злом космическом умысле. Ломехузами, по Станиславу Гагарину, являются толпы, одураченные лозунгом "Свобода, равенство и братство", основоположники Маркс и Энгельс, а в вульгарном варианте Вышинский и Ульрих.
Все это любопытно, но автор, правда, кое-где нарушает фундаментальный принцип философии упомянутого им Уильяма Оккама. Этот принцип лаконичности мышления сформулирован в виде так называемой Бритвы Оккама и гласит: "СУЩНОСТЕЙ НЕ СЛЕДУЕТ УМНОЖАТЬ СВЕРХ НЕОБХОДИМОСТИ". Проще говоря, не надо искать космических объяснений нашим бедам, их вполне можно объяснить земными причинами.
Замечание Станислава Гагарина: Мой друг Веселов упрекнул меня в забвении принципа Бритвы Оккама вовсе не потому, что в романе "Вторжение" избыток доказательств.
Просто это для него риторический прием для крутого поворота статьи, уж мне ли не знать веселовской манеры…
Что же касается сущностей, то их ровно столько, сколь дóлжно содержаться в философско-приключенческом романе - да позволено мне будет именно так обозначить жанр "Вторжения".
А вот что важно и плодотворно в романс, - продолжает Вячеслав Веселов, - так это мысль о замещенности сознания. В XX веке острота этой проблемы проявилась во всей ее угрожающей очевидности. В литературе возник жанр антиутопий, романов-предупреждений. Русские и тут были первыми: роман Е. Замятина "Мы" написан в 1920 году. Русские оказались первыми, потому что прошли через трагический опыт революции и гражданской войны.
"Перевоплощение людей, - писал Николай Бердяев, одно из самых тяжелых впечатлений моей жизни… Личность есть неизменное в изменениях. В стихии большевистской революции меня больше всего поразило появление новых лиц с не бывшим раньше выражением. Произошла метаморфоза некоторых лиц, раньше известных. И появились совершенно новые лица, раньше не встречавшиеся в русском народе. Появился новый антропологический тип…" Вот они, ломехузы! А разве сейчас их мало?! Тьма, тьма и тьма…
Сегодня государство получило неограниченные возможности манипулировать сознанием подданных. Это только людоеды вроде Пол Пота кроят черепа мотыгами. Нынешние ломехузы работают в белых перчатках. Дело не в психотропных средствах или, скажем, жестком рентгеновском облучении, которое способно превратить человека в зомби. Прополаскивать мозги можно изящнее и проще. Один проницательный человек сказал о современной печати: есть газеты, которые не сообщают новости, а формируют их.
Мы еще легковерны, не научились духовной бдительности, но кое-что уже начинаем понимать. Вот и словечко "зомби" возникло, мелькает, а из айтматовского романа сильнее всего запомнили притчу о беспамятных манкуртах.
…Превращенный в ящера сочинитель предается горестным размышлениям, не понимает происходящего… Вдруг он вспоминает собственное имя, и весь мезозойский кошмар исчезает. Играть с человеком дальше машине уже не имело смысла.
Примечание автора романа: Слава Богу, главное-то мой товарищ уловил! Остальное суть развлекательный флёр, без которого не бывает художественного произведения.
А что же товарищ Сталин, с которым у нас связаны зловещие ассоциации? Гость со Звезды Барнарда мало похож на И. В. Джугашвили - Сталина. Изменился старик, покаялся. Перед нами патриархальный дедок, задушевных друзей которого зовут Юмба Фуй и Кака Съю.
Примечание Сталина: Не удержался и передернул, стервец… Ладно, ужо попадется мне на пути этот Веселов - я ему задницу, понимаешь, надеру…
Станислав Гагарин, не наш, а тот, со Звезды Барнарда, рассуждает: "Вот бы эту мистическую бредятину запузырить в сюжет нового романа".
Что же, подождем.
Кака Съю.
Так и подписался - именем одного из вождей первобытного племени, с ним и Юмба Фуем ладил я, будучи сам вождем Гр-Гр, спроворить кооперацию для охоты на мамонтов.
XX
Пейзаж на войне подчинен жестокому делу войны и потому перестает быть фактором, умиротворяющим человека.
Живописная скала может оказаться удобным прикрытием за которым скрывается снайпер. На колокольнях храмов и те, и другие любят устанавливать пулеметы, и если у вас есть артиллерия и кое-какие ракеты, не пожалейте пару-другую зарядов и отправьте их в сторону божьего дома, не думая при этом, к какой религиозной конфессии вы принадлежите сами - на войне, увы, как на войне…
Любой лес, даже если это некие чахлые и недоразвитые кустики, таит в себе определенную опасность.
Человек на войне никогда не воскликнет: "Чуден Днепр при тихой погоде!" Нет, военный товарищ, достигший берега под красным знаменем или жовто-блакитным прапором, сие не имеет для данной темы значения, почешет непременно затылок и матерно промолвит в сердцах:
- Епона мать! Это же прорву надо иметь плавсредств, чтобы осилить такую водную преграду?
А овраги, которые можно использовать на танкоопасном направлении?! Спутница влюбленных, романтическая луна, которую клянет солдат или повстанец, направленный в разведку?! Дождь, благославляемый земледельцем и заставивший отступающий дивизион бросить завязшие в непролазной грязи пушки?!
А что вы скажете о ласковых лучах утреннего солнца, которые отразились в стеклышках бинокля молодого талантливого командира, он выбрался на наблюдательный пункт осмотреть позиции противника? Стекляшки сверкнули, отражая лучи, разок и другой, и этого хватило доброму стрелку прицелиться и отправить по невинному лучику пулю, которая и угодила будущему стратегу и полководцу в голову.
Конечно, пейзаж на войне не только мешает, но и помогает человеку, убивать себе подобных помогает. Потому и не годятся в батальных романах зарисовки природы в том классическом смысле, к которому нас приучили.
Сегодня и у меня отношение к пейзажу было потребительским. Я стоял рядом с полковником Чингизом Темучиновым и прикидывал, как из этой небольшой горной долины устроить ловушку для озверевших фанатиков, одержимых убийц и насильников, прорвавшихся из-за кордона и устремившихся к столице беззащитной республики, уничтожая на пути посевы и хозяйственные постройки, вырубая сады и сжигая жилые дома, а главное, жестоко и беспощадно убивая их обитателей, вымещая бессмысленную злобу в первую очередь на испокон веков живущих здесь русских людях.
Ударами с запада и востока мы отрезали их от границы и побывали в местах, которые уже оставили изуверы, уходя на север.
То, что я видел, не поддается описанию на бумаге.
Крайне обидное заключалось в том, что подобный расклад предполагался заведомо до случившегося. Об этом говорили дальновидные политики, писали объективно мыслящие - такие еще сохранились - журналисты, об этом сообщала разведка, свидетельствовали надежные агентурные источники.
Но бесконечно далекие от памирских реалий московские вовсе не безвредные болтуны знали только одно: кричать о выводе российских войск из Таджикистана, не желая даже слушать о том, что некому будет защитить русских детей и женщин.
И вот первые тысячи, уже десятки тысяч бессмысленных жертв… Гибель женщин и детей, невинных стариков и тех мужчин, которые не успели уйти в народное ополчение, целиком было на совести ломехузных монстров, рьяно мешавших немногим честным людям принять надлежащие меры.
- По первым прикидкам, многие кишлаки и поселки в руках убийц. Число погибших от их рук достигло уже пятидесяти тысяч… Окончательная цифра будет куда больше, если не остановить их здесь, - сказал суровый Чингиз-хан, принявший обличье полковника национальной армии.
Долина была премиленькая. Здесь бы санаторий международный расположить… Горный сухой воздух, азиатская экзотика, субтропические фрукты, верховые прогулки, целительный кумыс. А какие очаровательные пейзажи вокруг!
- Никаких переговоров, парламентариев, никаких флагов, зеленых или белых! - жестко произнес полковник. - Загоняем их сюда, как баранов - и режем, режем, режем! Пленных не брать!
Я с уважением посмотрел на него.
Полковника уже звали повсеместно Чингиз-ханом, хотя никто, кроме меня, не ведал, что прославившийся уже крутыми операциями военачальник и в действительности есть тот хан, который покорил половину мира.
Полагаю, что пока широкой публике и не следовало знать этого. Реакция на подобную информацию могла быть непредсказуемой, но воевал полковник Темучинов дерзко и с размахом, как и подобает великому завоевателю. Цели, правда, были иные, и в короткие часы отдыха мы не раз говорили с ним об этом.
- А как же права человека? - невольно ухмыльнулся Станислав Гагарин. - Разные там общаки, универпеды и интергомики из "Мировых амнистий" и Лиги якобы Независимых и Объединенных Наций.
- В гробу я видел этих педерастов в накрахмаленных манишках! - взорвался Чингиз-хан и прошелся взад и поперек с прибором таким отборным матом, что я тут же вспомнил, что именно монголы привезли на Русь то изящное словечко из трех букв, которые не шибко умные соотечественники пишут на заборах.
Надо отметить, что представителей сексуальных меньшинств полковник Темучинов органически, так сказать, не долюбливал.
Мы заперли южный выход из долины, на севере она упиралась в добрую дорогу, что соединяла будущую ловушку с зажиточным районным центром. Там оседлал господствующие высоты десантный батальон, парни уже видели, что натворили бандиты, и за стойкость их духа мы были спокойны, выучка тоже была у ребят отменной.
На склонах гор, окружавших долину Барчо-су, полковник разместил минометные батареи и расчеты многоствольных установок, которые будут стрелять прямой наводкой.
Была договоренность с летчиками: они пришлют для нанесения массированного удара нескольких мигов и сухих, а для этапа зачистки операции, подавления единичных очагов сопротивления выделяют вертолетную эскадрилью.
Рация заговорила вдруг голосом старшего лейтенанта Батуева, он был по внешнему виду лет на десять-двенадцать моложе полковника, но являлся, тем не менее, великим внуком не менее великого деда. Поначалу я, правда, дивился тому, что таких полководцев Зодчие Мира вызвали из прошлого для незначительных боевых операций, но всегда вспоминал операцию "Мост", когда участники ее, знаменитые и замечательные пророки, лучшие люди и учителя человечества гоняли по московским подземельям с калашниками в руках, как обычные парняги из спецназа.
Видимо, у Зодчих Мира существовали собственные оценки значимости людей, им лучше знать, что делать и где находиться, допустим, Станиславу Гагарину - в долине Барчо-су или в подмосковном Одинцове, адмиралу Нахимову сидеть на Черноморском флоте или командовать в Гремихе подводным флотом, а товарищу Гитлеру идти с моим двойником на первомайской демонстрации по Ленинскому проспекту.
Так вот, старлейт Батуев, ведавший у Чингиз-хана разведкой сообщил, что первые отряды закордонных бандитов подходят к долине, идут без опаски, накуренные анашой или еще какой гадостью, не выставив даже боевого охранения.
- Пропускайте беспрепятственно, - приказал полковник.
Он поворотился ко мне.
- Не посмотреть ли нам западный фланг? Там стоят союзники из Ташкента, контингент разношерстный, слабоватый народ… Как бы не подвели, если эти паразиты бросятся на них.
- Поедем верхом? - предложил я.
- Можно и так, - удивленно глянул на меня полковник.
Мальчишество, конечно… И какой из меня к хренáм наездник, хотя я и внук сотника Войска Терского и хорошо помню те сотни километров по колымской тайге, которые одолел "ради нескольких строчек в газете"!
Тут желание выпендриться, показать, что от деда-казака и деда-гусара унаследовал нечто, и потому хоть ты и Чингиз-хан, но мы тоже могём…
Одним словом, голое пижонство, которое ни к лицу серьезному сочинителю, и Вера Васильевна меня безусловно бы осудила.
Но слово не воробей и даже не попугай Кузя… Полковник распорядился, и коновод с погранзаставы, где лошади с вооружения не снимали, подвел нам двух смиренных на вид и уже оседланных коняшек. Собрав силы, я по возможности лихо перекинулся в седло. Но кожаное седло подо мною вдруг затряслось, я ухватился за поводья, ощутил их металлическую поверхность и увидел, что держусь за окантованный аллюминием вагонный столик четырехместного купе скорого поезда, поспешавшего из Саратова в Москву.
Двадцать пассажирских вагонов с оглушающим лязгом и треском, скрипом и бряцаньем, едва не разваливаясь на части, неудержимо неслись, судя по времени, а по моим светящимся командирским было три часа новых суток, по Тамбовской губернии, в купе была кромешная темнота, и я вспомнил, как вечером, едва сгустились сумерки, самостоятельно укутал вагонное окно плотной сплошной занавеской.
В купе было черно, как у кого-то там в одном месте - мелькнули ассоциации из детской поговорки - но я видел!
"Лучше бы этим качеством меня на таджикском фронте наделили", - мысленно проговорил Станислав Гагарин, вспомнив, какими непрозрачными бывают ночи в памирских горах.
Я мгновенно проиграл ситуацию, осознав, что помню будто выехал вчера из Саратова, где неделю жил у Юсовых на даче, и мгновенное возвращение из седла на вагонную полку - норма, ежели раскладывать нынешнюю жизнь сочинителя по меркам Зодчих Мира.
"Но что предстоит мне сейчас совершить? - воззвал я к ним и к их полномочным представителям в России; которыми могли оказаться и Адольф Алоисович с товарищем Сталиным, и Чингиз-хан с адмиралом Нахимовым, а может быть, и невстреченный мною еще Александр Македонский, который был бы кстати, коль вовсю развернулись боевые явления, а лучше Александр Васильевич, который Суворов, или на худой конец - генерал Скобелев.
Ответа не последовало.
То ли не слышали меня боги, то ли предлагалось принимать решение самому.
И тут пришел чужой голос.
Возможности мои усилились, и Станислав Гагарин рассмотрел трех мордоворотов, стоящих в дальнем от моего купе тамбуре и ближнем от гнезда, в котором покоилась и дрыхла без задних ног среднего возраста проводница.
- Буди эту курву, пусть вызовет козла сюда, - проговорил невысокого роста крепыш. - Тут его и кончим…
Я понял, что речь идет обо мне, но стал вдруг удивительно спокойным и, что называется, деловым.
- Буду ждать вас здесь, - продолжал плотный мужик со скошенным подбородком и серпообразным шрамом на левой щеке. - Проводницу закрыть в купе! Лишний мертвяк нам не нужен…
"Единственным мертвяком буду я", - без особой радости сообразил Станислав Гагарин.
- Ты, Бандера, пройдешь вперед и перекроешь ему дальний конец, - предложил явный шеф группы. - А когда Рафик погонит козла ко мне, будешь прикрывать обоих… Задача понятна?
Бандера и Рафик молча кивнули в полуосвещенном ночным вариантом электронапряжения тамбуре.
Но их я видел, будто стояли убийцы напротив. Несмотря на столь различные имена или клички, парни походили друг на друга, и на голову ростом были повыше инструктировавшего их вожака.
- Тогда двинули, - выдохнул шеф. Имя его так и осталось для меня неизвестным.
Проводницу они разбудили и, стараясь быть смирными с нею, сунули под нос удостоверения уголовного розыска. И тут я получил первый сигнал извне, мне дали неким образом понять: бумаги у них фальшивые. Ногой я выдвинул дорожную сумку, сунул руку в боковое отделение и достал револьвер "Чемпион", хранящий в барабане полдюжины изящных патронов с тупыми пулями толщиною почти в сантиметр.
Потом извлек из стоявшего в изголовье кейса глушитель и обстоятельно, не торопясь, время у меня оставалось, навинтил металлический цилиндрик на ствол револьвера.
Не хотелось, знаете ли, беспокоить мирно спящих пассажиров.
Того убийцу, который ждал Станислава Гагарина в тамбуре, звали Марленом Скорпинским, и в той спецслужбе, в которой Марлен начинал удивительную карьеру, он сумел дотянуть до звания капитан.
В новой спецслужбе, задание которой он выполнял, армейских званий не существовало, там были иные шкалы ценностей, говорить о которых за недостатком времени - Рафик и Бандера идут кончать сочинителя - не имеет смысла.
Марлен, известный среди новых сослуживцев под кличкой Марксист - начальник, который нарек бывшего капитана, обладал пусть и дюжинным, но чувством юмора - нащупал за пазухой привычный ему макаров, вынул его из под мышечной кобуры и большим пальцем спустил предохранитель.
Патрон был уже дослан в патронник, хотя подобное не полагалось по инструкции, носить пистолет с патроном в стволе не положено по технике безопасности.
- Открывай ключом, - сказал проводнице Рафик. - Потом буди… Ревизоры, мол, нагрянули, а ваш билет не в порядке.
Видимо, такое не впервой случалось в практике мигом отрешившейся ото сна женщины, во всяком случае, проводница споро поднялась с диванчика и зашлепала к седьмому купе, где укрылся, как следовало понимать, опасный, севший в Саратове преступник.
Трехгранным ключом она приподняла нижнюю защелку, но дверь держалась на верхней, которую я не торопился пока трогать, ибо считалось, будто лежу на полке.
Проводница осторожно постучала, потом еще, а затем вполголоса произнесла:
- Пассажир с двадцать седьмого места! Ревизоры у меня… Просят в служебное купе! С билетом надо разобраться…