"…Некоторым из них мы дали преимущество перед другими: в числе их были такие, с которыми Бог говорил, а некоторых Он возвел на высшие ступени".
Гитлер замолчал.
Я ждал, что он продолжит цитату и скажет о том, что "Иисусу, сыну Марии, мы дали ясные доказательства и укрепили его духом святым", но после затянувшейся паузы фюрер сказал:
- Вам надо съездить во Львов, партайгеноссе. Возьмите с собой супругу. Пусть Вера Васильевна немного отдохнет, пока Гражданская война не разгорелась.
- В такое время куда-то ехать? Да еще в бандеровское Прикарпатье? Извините, товарищ фюрер, но вы…
- Того? - закончил, улыбаясь, Гитлер. - Уж очень по-человечески ко мне относитесь, дружище. В смысле, считаете меня человеком, а я ведь, действительно, того… Моя человеческая ипостась избыла еще в апреле сорок пятого года, в бункере рейхсканцелярии, Папа Стив.
- Простите меня, мой фюрер, но я порой забываю о том, кто вы сейчас… Знаете, не так-то просто помнить постоянно: перед тобой посланец Зодчих Мира. Итак, что надлежит мне исполнить во Львове?
- Изучить быт и настроение аборигенов. Встречаться с интересными людьми, определить уровень разобщенности между народами, которую накультивировали авторы ломехузной катастройки. Попутного ветра, письмéнник!
Побывать во Львове мне издавно хотелось.
Историю города знал по книгам, про его древнюю русскую сущность, про австро-венгерское имперское прошлое, короткий период жизни под Речью Посполитой, бандеровские страсти, трагическую судьбу Ярослава Галана.
Но пути-дороги не представилось, а когда махрово расцвел многоликий национализм в Державе, а национализм я всегда люто ненавидел во всех его проявлениях, от чукчанского - встречался, увы, и такой в моей жизни! - до белорусского - познакомился с ним в местечковой Поставе в январе девяносто второго! - когда возник пресловутый рух, о котором матерно говорили при мне аргентинские украинцы, ехать в Малороссию, да еще Западную, не было у меня никакого желания.
Правда, там жил Юрий Кириллов, полковник в отставке и русский поэт, который уже проделал на Украине огромную работу, освещая для сограждан деятельность нашей фирмы, но и Кириллов был уже не в силах проживать во Львове, искал обмен на родной Владимир, в котором провел молодость и детство.
Но тот же Кириллов вывел меня на способного автора, детективный роман которого "Красиво жить не запретишь" я с удовольствием прочел и даже отредактировал для "Русского сыщика", и тема, и исполнение были достойны этой серии.
Пикантным было и то обстоятельство, что Иван Михайлович Мотринец был милицейским генералом и возглавлял управление внутренних дел на Львовщине, мог бы в случае чего, как говорится, обеспечить. Я ведь не знал, с какой миссией посылают меня туда Зодчие Мира. Честно признаться, мне не хотелось брать Веру с собой, но фюрер как раз и настаивал на ее присутствии, полагая, что супруга, мол, как бы и развлечется, Трускавец и Карпаты посмотрит, отдохнет заодно, развеется, хотя какие тут к чертям развлечения, если Гражданская война стучится в двери и даже разбивает кое-где окна общего дома.
В Донецке шахтеры защищали город от вяло атакующих гвардейцев-кравчуков, осененных желто-голубым стягом, оппозиция бичевала в Москве российское правительство, требуя незамедлительного демарша в адрес наследников Петлюры, а в Севастополе число кораблей, поднявших андреевский флаг, уже перевалило за две сотни.
- Поедем поездом, - сказал я супруге. - Возьмем двухместное купе, свыше суток будем общаться только друг с другом. А во Львове нас встретит генерал.
Я надеялся не только на охрану западенского автора-мента. Коль скоро еду посланцем Зодчих Мира, хотя и вовсе неясна мне собственная миссия, то наверно боги добра не дадут меня в обиду.
IV
Севастополь был задирист и взъерошен.
Стас Гагарин прежде бывал здесь лишь вечерами, когда теплоход "Грузия", на котором он в пятьдесят третьем году проходил морскую практику, заходил сюда ночевать после отплытия из Одессы и краткой стоянки на якоре у Евпатории.
Рано утром следующего дня "Грузия" отдавала швартовы и мчалась в Ялту, легендарный город уходил в розовую дымку, таким загадочным, непостижимым он и сохранился в памяти штурмана и сочинителя, Одинокого Моряка, не осознавшего пока, как безнадежно и трагически он одинок.
Впрочем, Стас Гагарин и не мог придти к подобному итогу, ибо выпавшие из будущей его жизни четверть века не участвовали больше в создании нового душевного строенья. Оно складывалось теперь из других кирпичей, и никто не знал, каким будет этот Станислав Гагарин в две тысячи восемнадцатом…
"Если доживу", - усмехнулся Стас, направляясь к стоянке такси близ Симферопольского аэродрома, куда примчал его за полтора часа самолет из Внукова.
Праздные мысли он стер усилием воли и сохранил в сознании лишь план, по которому предстояло действовать.
Задание было простым. Сохранить флот для России и не дать киевским и московским компрадорам-экстремистам разыграть крымскую карту.
- Поначалу наблюдайте, - напутствовал молодого Гагарина Адольф Алоисович. - Походите по городу, потолкайтесь в очередях, посидите в кафе и ресторане, заводите нейтральные разговоры, послушайте, что говорят люди, понаблюдайте моряков - они сейчас определяют ситуацию, чтобы там ни толковали, будто флот вне политики!
Явок никаких мы вам не даем. Полная самостоятельность в действиях! В нужный момент вас найдут наши люди… Пароль: Понт Эвксинский - Русское море.
"Но отнюдь не украинское", - усмехнулся Стас Гагарин, но вслух ничего не сказал и только молча кивнул.
Ему выправили на всякий пожарный случай нейтральную мандат-командировку от журнала "Вокруг света", с подобной ксивой осенью 1967 года он отправился в Мурманск, а затем в Атлантику искать Сельдяного Короля. Мандат от известного, но вовсе не политического журнала был удобным прикрытием, а неограниченные материальные средства, которыми располагал Стас, делали его пребывание в Севастополе - в условиях лозунга: "За деньги продается все!" - вполне сносным.
По рекомендации старшего двойника он - сунув энную мзду - снял номер в гостинице "Украина", в которой останавливался нынешний Станислав Гагарин, пока летом 1991 года снимал фильм "Парни из морской пехоты".
Вечером тридцатитрехлетний ровесник Иисуса Христа стоял на широкой лоджии гостиничного люкса и бездумно смотрел на открывающуюся внизу панораму залитой огнями Корабельной бухты, ярко освещенные - энергетический петух еще не клюнул севастопольцев в задницу! - такие красивые днем проспекты, слышал звуки пробегавших несмотря на дорогой овес автомобилей, истерическую музыку рока, пробивавшуюся из ресторана на первом этаже.
Посланец бывшего вождя трудовой партии Германии с невеселым, хотя и с обнадеживающим подтекстом, вспомнил лозунги, которые преследовали его на пути из Симферополя в город русской морской славы.
Вдоль дороги мелькали утверждения - "Крым - российская земля!", указания - "По ленинскому пути - к коммунизму", призывы "Где ты, вернись, адмирал Нахимов!?", пожелания - "Украiнци - геть до Киiва!"
Стас Гагарин знал о том, что на момент дурацкого и пьяного решения Никиты Хрущева передать Крым Украине на полуострове проживало только три процента малороссов, и то на севере Крыма, на границе с Херсонской областью. Да и сейчас в Республике Крым украинцев чуть более одной десятой части населения.
"Каких глупостей наделали наши паханы в прошлом, в недавнем сегодняшнем и еще наделают в недалеком завтра! Куда подевались на Руси умные и сильные люди?" - с горечью размышлял, глядя на вечерний Севастополь, одинокий странник во времени.
Он ждал телефонного звонка, но телефон напомнил о себе лишь спустя полчаса после названного срока.
- Добрый вечер, Станислав Семенович, - раздался в трубке вежливый и чем-то знакомый женский голос. - Извините за опоздание… Известная вам встреча обязательно состоится, но…
- Какие проблемы? - несколько раздраженным голосом спросил Стас Гагарин: никогда не жаловал он тех, кто не держит слова или опаздывает при встречах. Штурманская профессия да и прирожденные задатки, родовая обязательность на генетическом уровне заставляли его требовать от тех, с кем он общался, быть безупречно точными во всем.
- Проблемы в том, что возникли трудности, и ваш маршрут изменился, - мягко объяснила, судя по голосу, молодая женщина.
Хотя в голосе ее и чувствовался извинительный акцент, звучал голос достойно, уверенно звучал.
- Слушаю внимательно, - спокойно ответил Стас, решив, что не по-мужски залупаться на женщину из-за мудевых тридцати минут задержки.
- Вы знаете город? - спросили на другом конце провода.
- Язык до Киева доведет, - хмыкнул младший двойник.
- Из гостиницы налево - и вниз, до памятника адмиралу Нахимову, - объяснила невидимая собеседница. - Там я вас и встречу…
- Не обознаетесь?
- Я вас… вернее, вашего… словом, Станислава Семеновича знаю…
- Я несколько помоложе выгляжу, нежели он, - придав голосу вполне допустимую в данной ситуации игривость, забалаболил Стас Гагарин, но девушка изменение тона не приняла, и, промолвив на полусухом режиме "До встречи", отключилась.
Двойник сожалеючи вздохнул.
Полугодовое воздержание Стаса Гагарина в Северной Атлантике не разрядилось даже встречей с Верой, ибо прямо с Ленинградского вокзала, на котором жена встречала его в апреле 1968 года, а с нею прибыли и извещенные загодя Вучетич с Зиксом, все четверо поехали в злосчастную "Софию", затем к Олегу Ефремову, и вот…
"Как же мне в принципе решить проблему этого? - думал иногда Стас Гагарин, ощущая себя мужчиной, но придавая положению, в котором очутился, несколько насмешливый, иронический оттенок. - Ведь ежели по большому счету, то воздерживаюсь я уже четверть века…"
Апрельские дни, когда ошеломленный перебросом во времени, лихорадочно листал газеты в Ленинской библиотеке, порождали такое нервное напряжение, что Стас Гагарин и в голову не брал этого. Потом, убедившись, что вырван из собственного времени безжалостно и бесповоротно, он безнадежно тосковал по оставшейся в Свердловске Вере, сыну Анатолию и особенно по маленькой Ленке, которая в длинные недели сумасшедших лабрадорских вахт виделась ему сквозь снежные заряды и морскую пыль, поднятую океанскими штормами.
Сколько их было, жестоких штормов в его удивительной, наполненной приключениями жизни! И вот еще один тайфун, самый трагический, если хотите… Он в одночасье, по воле высших сил лишен был всего, с чем жил возвращающийся на Урал незадачливый штурман.
"Дали бы хоть на ребятишек поглядеть", - посетовал он однажды Гитлеру, когда посланец Зодчих Мира, объяснял Стасу Гагарину его новую миссию на Земле.
- Чего не дано, того не дано, - развел руками и вздохнул вождь германского народа. - Вы что, думаете, будто я не мечтал создать семью, нянчить маленьких киндеров, продлиться во времени через рожденные мною поколения?
Увы, и этого мне не было отпущено богами… Моей семьей стала нация, весь германский народ. Ибо так предписали мне свыше, не спрашивая, буду ли счастлив в этой ипостаси, и Адольф Гитлер решению судьбы безропотно подчинился.
А новые дети, дружище, у вас еще будут… Потерпите, партайгеноссе!
Сглаживало горечь утраты лишь понимание собственной ненужности в шестьдесят восьмом году. Ведь его ненаглядная Вера не одинока, с нею остался второй - или первый? - Станислав Гагарин, который доживет вместе с нею до нынешнего времени, в котором он находится, видимо, сейчас уже в Трускавце, где попивает вместе с Верой Васильевной славную водичку Нафтусю и ждет, когда ему разъяснят, зачем отправили писателя в Западную Украину.
- Каждому свое, - усмехнулся Стас, запирая номер перед тем как вприпрыжку - штурман любил трапы - сбежать с шестого этажа и выбраться на Морскую улицу, ведущую к памятнику адмиралу Нахимову и Графской пристани.
- Огоньку не найдется? - дружелюбно спросили его из подъезда последнего перед площадью дома, и рослая фигура выступила штурману навстречу.
Стас Гагарин будто споткнулся и машинально сунул руку в карман светло-салатовой куртки, которую набросил перед тем, как выйти в ночной Севастополь.
Очутившись в более зрелом возрасте, его двойник усвоил привычку отвечать на подобные просьбы категорическим нет. Но у этого Гагарина были иные пока манеры.
Он выхватил из кармана спичечный коробок, с готовностью протянул его, тут же услыхал за спиною быструю поступь, почувствовал, как рука его оказалась захваченной приемом "рычаг внутрь", а под подбородок легла чужая рука того, кто напал на Стаса Гагарина сзади.
- Наручники! Живо! - услыхал он прерывистый голос, и стальное кольцо охватило правую руку, завернутую за спину.
Мгновенно сообразив, что попал в западню, штурман-сочинитель напрягся и зацепился левой рукой за собственный поясной ремень. Одновременно он вывернул шею и что есть силы вонзился зубами в руку, которая отгибала его подбородок.
Нападавший матерно вскрикнул и ослабил захват, позволив штурману прижать подбородок к груди.
Одна рука его, правая, продолжала оставаться завернутой за спину, левую, которой он цеплялся за пояс, пытался завернуть тот, кто просил у него огонька, положение складывалось патовое, эти двое не могли совладать с Гагариным, и Стас успел подумать, что сейчас вот и дадут ему по затылку, дабы не сопротивлялся.
Не оставляя надежды переиграть нападавших, он резко сунулся вперед и вниз, к асфальту, увлекая за собой неизвестных противников, но падая, успел увидеть, как на подмогу выметнулись из неосвещенной подворотни еще двое.
"Теперь мнет хана", - отрешенно подумал эмиссар Зодчих Мира на Черном море.
Оставалось закричать благим матом - "Караул, мол, люди добрые, спасите!" - но всегда обостренное в натуре Гагарина чувство собственного достоинства не позволило штурману прибегнуть к веками испытанному средству.
Молча сопротивляясь, он свалил-таки противников на уличный асфальт, но вторая пара неизвестных бандитов была уже рядом.
Толком не успел Стас Гагарин рассмотреть того, что произошло затем. Он услыхал резкое х-э-а-к, затем глухой удар, напомнивший ему времена, когда сам мордовал набитый песком кожаный мешок в боксерском зале, и почувствовал, как исчезло давление на руку, которую завернули ему за спину.
Изловчившись, он поднялся и принялся что есть силы хлестать того, кто захватил его за шею, болтающимся на штурманской руке свободным кольцом наручников.
Тот, кто хотел прикурить, мешком валялся на асфальте подле.
В сумрачном свете уличного фонаря Стас Гагарин увидел небольшую и щуплую на вид фигуру в спортивном костюме и белых кроссовках, которая угрожающе хэкая, осыпала ударами обеих ног тех двоих, кто бросился к сообщникам, не сумевшим сразу одолеть Гагарина.
Тот, кого штурман хлестал пусть и недостаточно тяжелым, но чувствительным кистенем, вновь несмотря на удары бросился на ускользнувшую жертву, но внезапно раздался резкий свист от стоявшего поодаль уазика-фургона.
Затем автомобиль резко подвинулся к ним задним ходом, нападавшие подхватили уже поднявшегося на четвереньки мужика, так и не сумевшего надеть браслет на вторую руку Гагарина, поволокли его к распахнутым дверцам, втащили в нутро и впрыгнули сами, уазик резко рванул с места, исчезнув с Морской улицы, едва на место схватки подбежали трое морских пехотинцев в камуфлированной одежде.
В руках они держали короткие автоматы.
Один из морпехов вскинул оружие и собирался открыть огонь по удаляющемуся автомобилю, но старший в этой троице крикнул:
- Отставить!
Быстрым и ловким движением он освободил руку Стаса Гагарина от металлического кольца, проверил - насколько штурман в порядке, потом поворотился к спортсмену, так хватко владевшему приемами каратэ и сказал:
- Чуть-чуть не успели прикрыть тебя и товарища. Ты уж прости нас, олухов, Вера…
V
Раздался звонкий хлопок, и осколки внешнего стекла со звоном осыпались во внутреннее межоконное пространство.
- Привет от Кравчука! - воскликнул тоже ошеломленный, но сохранявший обладание Станислав Гагарин.
Он видел, как испугалась Вера Васильевна, и старался обратить этот случай в шутку.
Хотя - ни хрена себе шутка!
О подобных вещах слыхать мне доводилось и раньше, видел и битые окна электричек, но чтобы так, неожиданно, на подходе к станции Зворичи ахнуло стекло в купе спального вагона, в котором мы с Верой мчались в Западную Украину… Подобного в житейской практике у нас еще не было, и некая обалделость наша извинительна вполне.
Да ежели учесть, что минувшую ночь горланили песни пьяные соседи в вагоне, то начальные впечатления от затеянной в Хохляндию поездки были не из радужных вовсе. Правда, козлы с песнями выбрались из вагона в Киеве, и стекол неизвестные злоумышленники больше не били, и в пять утра местного времени следующих суток мы оказались в надежных руках Кириллова и - надеюсь! - еще в более надежных генерала Мотринца, облаченного на случай раннего утра в спортивный наряд, оказывается, в эти часы он регулярно бегает по Иезуитскому парку.
Заскочили к Юрию Кириллову на Стрыйскую вулицу, представились его жене, перекусили, генерал подался на службу, а сами на белой волге с Петром-водителем за рулем поскакали в южном направлении на Трускавец.
Известный курорт впечатления на меня поначалу не произвел.
Конечно, воды, открытые Федором Торосевичем более чем полтора века назад и названные им в честь дочерей Марией, Юзей и Нафтусей, были безупречны, и в целебности их ни я, ни Вера не усомнились, тотчас же, бросив вещи в санатории "Трускавец" устремились к курзалу - огромной поилке для тысяч и тысяч обитателей, оздоровляющей людей четырех десятков санаториев.
Но едва осмотрелись, то поразились духу запустения, провинциальности, местечковой серости, которая отличала всемирно известную здравницу.
Наш санаторий принадлежал прежде КГБ Великого Союза, а ныне был присвоен до себе службой безопасности гетьмана Кравчука. Присвоить-то присвоили, а содержать - пустая мотня оказалась у незалежной беспеки, купонiв немае, про москальские же рубли и вовсе позабували…
Главный врач - Владимир Константинович Крестовников - оказался русским, излил душу перед соотечественниками.
Киевская самостийность проявилась лишь в том, что заставили сменить все вывески, медицинские документы, направления на процедуры, врачебные предписания и анализы принялись писать только на лучшей в мире украинской мове, и по каждому доносу сотрудников на главврача высылали комиссию, а то и по две-три сразу, благо желающих побаловаться Нафтусей и похарчиться на шару санаторским провиантом в Киеве хватало.
Гости из инших республик ездить перестали. Был кое-кто из Минска, а вот из России мы оказались первыми в этом году.