Наконец достигли перевала. Дорога пошла вниз, а ландшафт изменился. Обрыв отодвинулся и стал пологим. Деревья выше. А вскоре я заметил, что едем почти прямо. Въехали в лес. Пыль исчезла. Воздух стал прохладнее и свежее. Лес был густым, а деревья - совсем высокими. Почти родная природа. Я ненавидел ходить за грибами. Сейчас бы пошел. Сквозь просветы деревьев увидел ручей. Горный. Но не быстрый. Кристально чистая вода легко бежала среди небольших небесного цвета валунов. После пыльной, жаркой, душной горной тропы, после бьющего отвесно жгучего солнца - лес, тень, прохлада, вода. Слов не нужно.
Вскоре пошло редколесье, солнечные лучи опять коснулись лица. Но ненавязчиво. Луч - тень - луч - тень.
Все шло хорошо. Очень хорошо. Я закурил, расслабился, оценил состояние своего опорно-двигательного аппарата. Пришел к выводу, что он в норме. Как это окажется кстати всего через несколько минут!
По лицу Вахи промелькнула тень. Что такое? Он прислушивался. Я тоже попытался. Но ничего, кроме натужного воя "Урала", не услышал.
И тут появились они. Две птицы, резкими контурами которых я любовался столько раз, не испытывая ни малейшего страха. Два "МИ-24" неожиданно вынырнули из-за близкой горы. Их хищные носы, казалось, обнюхивали местность. Они еще не видели нас, но это было делом времени. Ваха что-то крикнул гортанно. Его бойцы опять стали колотить прикладами в заднюю стенку кабины. Машина пошла быстрее, стремясь забраться под защиту более густой "зеленки".
И тут они увидели нас. Задрали носы кверху и стали делать длинный разворот. Так заходят для удара. Мы горохом посыпались из кузова.
Самое интересное, что в памяти отпечаталось все до мельчайших деталей. А я думал, что должно быть наоборот. Первая мысль - убежать как можно дальше от грузовика - наверняка главной цели. Вторая - распластаться по земле под хоть каким-нибудь укрытием. Еще успел оглянуться. "Урал" исчез за деревьями. Мелькнула мысль - уже далеко. С размаху налетел на какой-то дуб, или не дуб? Там и остался. Через секунду могучее дерево, на защиту которого я так положился, казалось мне жалкой травинкой.
Потому что начался ад. Змей Горыныч выплюнул на землю огонь. Казалось, ракеты перемалывают не только рощу, но внутренности самого Кавказского хребта. Грохот, вой, свист, жар. Всю гамму ужаса описать невозможно. Вот здесь я уже не уверен, что все помню. Запомнилось какое-то дикое желание вжаться, растечься по земле, заползти под нее. Казалось, что это длится вечность.
Это длилось несколько секунд. Потом все смолкло. Или я оглох? Может, и оглох, но земля дрожать перестала. Поднял голову. Они никуда не улетели! Две твари дергались в воздухе, зависнув на месте и поводили носами из стороны в сторону. Потом я услышал другие звуки. Они шли от земли. Легкий треск разрываемой бумаги. Потом два хлопка. "Калаши" и гранатометы? Неужели кто-то жив, кроме меня? Но ведь я жив. Значит, могут быть живы и другие. Почему эти твари не улетают?
А потом все повторилось. Мордой в траву, руками обхватить голову, распасться на молекулы, просочиться под землю. Господи! Кончится это когда-нибудь?
Кончилось. Все стихло. Земля перестала дрожать. Я еще здесь? Шевелю рукой. Шевелится. Поднимаю голову. Отвратительные насекомые, которых я ненавижу, поводя хвостами, уходят, набирая высоту.
Послышались голоса. Я не один. Господи, где Костя, Стасик?
Вот следующие несколько минут помню плохо. Каким-то образом мы собрались вместе. Ребята живы. Кавказцы тоже. Только сколько их? Не могу сосчитать. Плыву. Все в крови. Ладонью вытираю лицо. Липко. Я тоже в крови. Но хожу! И руки двигаются. Значит, все цело. Сам ободрался. Только звуки - как сквозь вату.
Знаете, что привело меня в чувство? У Кости на ремне через плечо - камера! Как он спрыгивал с бешено несущегося грузовика с пудовой хреновиной в руках? Как укрывался? Вот что значит профессиональный рефлекс! Неужели он так силен? Обнимаю их. Целы? Да вроде бы. Костя, как ты это сумел? Не помнит.
Вижу Ваху.
- Как дела?
- Омар убит.
Так, теперь день. По их обычаям тело должно быть предано земле сегодня до захода солнца. Почему-то нет чувства жалости. Я не знаю, кто из них был Омар. И физиономии особо не запоминал. Наверное, все это плохо. Так нельзя. Я должен переживать. Человек погиб. Сделал нужное выражение лица, развел руками. Но внутри - пусто. А сейчас мы попадем на похороны? Кто же из них Омар? Считаю - шестеро. В кузове было шестеро, в кабине двое. Из кузова, кажется, все в наличии. А грузовик уехал. Ничего не понимаю.
- Ваха, а Омар это кто?
- Камандыр. Из кабыны выпрыгнул. Нэ надо было.
Помолчали.
- Нада ухадыт. Аны знают квадрат.
Похороны откладываются? Или они оставят тело здесь? Нет, это вряд ли. Значит, понесем с собой. Они знают квадрат. Что, опять прилетят вертушки?
Я посмотрел на Ваху, перевел взгляд на небо. Тот покачал головой. Квадрат… Артиллерия бьет по квадратам… Т-тв-вою мать!
Двинулись быстро, разом, почти бегом. Краем глаза замечаю - двое ташат что-то тяжелое, с двух сторон держась за края не то одеяла, не то куска материи. Омар.
Бежали недолго.
То, что мы недавно пережили… Оказывается, это был пустяк. Снаряды шли с гулом, тяжелым, уверенным в себе. Им не требовалось осколками искать цель. Объем и масса. Артиллерия не убивает. Она хоронит.
На этот раз мы были вместе. Плотной кучей. Повезло, небо обвалилось не над нами - чуть сзади. В другой раз они могут угадать.
И тут я нашел один из вариантов ответа на загадку, мучившую меня давно. Миллионы тонн бомб, снарядов, ракет обрушивались на горы Чечни в минувшую войну. Ничего живого не должно было остаться. А боевики как ходили по горам, так и ходят. И меньше их не становится. Вот ответ. По крайней мере, касательно артиллерии. Боевой опыт. Тактика. Очень простой прием.
Дело в том, что, когда работает дальнобойная артиллерия, слышен звук самого залпа. За много километров. Его слышат те, по кому стреляют. А снаряд летит до цели приблизительно двадцать секунд. И есть промежутки - тихие, спокойные, когда ничего не летит.
- Па маей камандэ, всэ вмэстэ и сразу, - скомандовал Ваха по-русски, спасибо ему.
Рывок. Еще бежишь, а уже смотришь, куда прятаться - лежащее дерево, бугорок, ямка. Разрыв, команда, рывок. Неприятно, психологически невыносимо выскакивать пусть из убогого, но укрытия на открытое пространство.
Но с каждым рывком разрывы остаются все дальше за спиной. Так и ушли. Вскочили в последний вагон, уходящий из ада.
Это все я, конечно, потом осознал.
Мы ушли уже далеко, когда вступила в дело авиация. Там, где мы еще недавно были, творилось невообразимое. Мы видели это. Лес пылал, взрывные волны моментально гасили пожар, а следующий удар снова заставлял лес пылать. И так много раз.
9 августа 1999 года, понедельник. Ботлих.
Из дневника генерала Геннадия Трошева:
"С одной из горных вершин боевики обстреляли ПТУРами (4 ракеты) вертолеты на стоянке. В результате два боевых вертолета "МИ-24" от прямого попадания взорвались и сгорели, два вертолета "МИ-8" и один "МИ-8" получили незначительные повреждения. Погибли два офицера и ранены четыре солдата (…) Позвонил Сидякин. Возмущался: если бы омоновцы вчера оседлали высоту, с которой сегодня уничтожили вертолеты (и погибли люди), беды бы не произошло. А Булгаков такую задачу милиции ставил!"
Они не думали о том, что редкая дагестанская "зеленка", свидетельствующая о близости Чечни, принесет им большую беду. Они и не должны были об этом думать…
Беда прилетела внезапно. Они даже не поняли, что она именно прилетела. Вдруг на "аэродроме" вспыхнули два огненных шара. А внутри этих шаров медленно (или так показалось) поднимались в воздух черные хвосты, лопасти и какие-то еще детали хищных птиц, резкими контурами которых лейтенант Костя Кравцов любовался секунду назад.
Десантники, охранявшие "аэродром", некоторое время смотрели на это буйство в полном оцепенении. Косте показалось, что такое он где-то видел. В кино. Классные съемки. Про Вьетнам. Но это было не кино. Потом как-то сразу началась суматоха. Беготня. Резкие звуки команд. Костя тоже побежал, даже дал подзатыльник какому-то тормознутому бойцу.
Огненный шар сдулся. Короткие языки пламени еще метались по земле, слизывая остатки травы. Огромная "корова", транспортный "МИ-8" и два "МИ-8", в просторечье "дрова", уцелели. Они не были заправлены под завязку, как два их хищных боевых товарища. Выбитые взрывной волной стекла кабин, погнутые лопасти, дыры в обшивке, почерневшие от копоти бока. Они уцелели, но взлетят не скоро.
Начала работать артиллерия. Запоздалый ответ. Бессмысленная молотиловка редкой дагестанской "зеленки". Квадрат, из которого прилетела беда, конечно, вычислили, но у тех, кто ее прислал, было достаточно времени и неограниченный выбор направлений отхода. Жизни двух летчиков, погибших на земле, уже не вернуть. Армия в очередной раз умылась кровью. Милиции, как всегда, не было там, где надо.
9 августа 1999 года, понедельник. Ботлихский район.
Мы работали! Мы наконец-то начали работать! Опять открылся изумительный вид. Мы - на горной гряде, под нами - волны. Волны горных склонов. Покатые, густо-зеленые, и, чем дальше, тем все более резкие, скалистые, плавно переходящие из зеленой в буро-желтоватую гамму.
И, как на ладони, поселок. Я даже подумал - это не пейзаж, это - живая карта. Боевая карта. Было видно все. И ряды крошечных, игрушечных гаубиц, и линии армейских палаток толщиной с нитку, и ровная, почти идеально круглая, желто-серая клякса, на которой сидели зеленые мухи. Я узнал их. Это был Ботлих.
А за пару часов до того, как Костя Ножкин нажал на камере "record", дав этим простым действием старт нашей работе…
…и так много раз…
Мы были в безопасности! Федералы потеряли нас! "Тогда считать мы стали раны". Ран в общем-то не было. Кроме ободранных физиономий, ссадин, легких ожогов. Материальные потери - только порванная одежда. Даже камера была абсолютно цела. Это чудо.
Я задумался об этом чуде. Как мы ушли от артиллерии, я уже понял. "Сушки" вообще били по пустому месту. Единственный результат - там теперь долго не будет спасительной "зеленки".
Но вертолеты? Это же был прямой контакт - глаза в глаза. Как они умудрились не уничтожить нас? Они же все видели. Видели? Это мы их видели - еще бы не увидеть. Я стал вспоминать свои полеты на вертолетах. Как выглядит сверху горный лес? Сплошной зеленый ковер с редкими проплешинами. А что под ковром? А кто его знает. Они могли и не видеть нас. Точнее, увидели что-то - тень, силуэт, может быть, мелькнул в проплешине наш "Урал" и скрылся. Они просто увидели нечто, чего не должно было быть в этом диком лесу. Сделали заход и начали молотить. Приблизительно! Да, наверное, так все и было. То, что я с перепугу принял за обрушившийся прямо на голову огненный ураган, на самом деле было его окраиной. А Омара скосил случайный осколок. Да, зря он выпрыгнул, грузовик-то ушел. Грузовик?!
И тут я снова чуть не умер. Работать собрался, да? Эфир в пятницу? Классный материал, резидент Крестовников с суперсекретными съемками? А аккумуляторы, а кассеты, а звук, а свет, а штатив? Все это осталось в наших навороченных кофрах. А кофры - в "Урале", который ушел. Ушел? А может быть, его как раз достали? И дымятся сейчас угольки от наших кофров. А не достали, так где его теперь искать?
А еще там был так и не распакованный "спутник". Так что устное творчество под названием "Наш корреспондент сидит на горе в эпицентре боевых действий и сейчас в прямом эфире по спутниковому телефону расскажет нам такое!!!" тоже отменяется.
Все напрасно! Бородатый блокпост, трудные разговоры с Надиром, пыльные козьи тропы, "нас бомбили - мы спаслись" - все псу под хвост!
Возвращаться в Махачкалу, если это вообще технически возможно, и звонить в Москву с криком "Шеф, все пропало!"?
А потом лететь в ту же Москву с пустыми руками. В прямом смысле с пустыми! Не только без материала, но и без вверенной нам техники. И демонстрировать начальству спасенную в бою камеру.
А потом пить с Женькой Козловым, удачно слетавшим в Косово (Абхазию, Газу), жевать сопли и рассказывать о трагических событиях горной экспедиции. Не переживу…
У меня была тихая истерика. Внутренняя.
Но… Эврика!!!
- Костя, у тебя кассета в "Betacam" вставлена?
- Конечно.
- А батарейка на камере совсем убитая?
- Да нет, на твои командировки, как я слышал, всегда новые дают.
Ура!!! Склочный у меня характер, говорите? Да, характер - склочный, и поэтому аккумулятор на камере - новый. А это значит, что час (как минимум) чистого времени на работу у нас есть. И Костик молодец - мало того что сберег орудие производства, помнит золотое правило операторов: одна кассета всегда должна быть в камере, даже если с собой их сто. А это, в свою очередь, значит, что тридцать минут материала нам обеспечено.
Этого, конечно, ничтожно мало, но все-таки.
Если работать грамотно, на эксклюзив хватит. Я ожил.
Тем временем закончились похороны Омара. Нас на них не позвали, а мы не рвались.
Встали, пошли. Идем свободно, налегке. Никаких "след в след" и прочих партизанских штучек. Только сейчас вспомнил, что последний раз ел рано утром. После всего пережитого голод мучить не должен. Или должен? Какая разница. Тему сам не поднимаю, ребята тоже. Помнят самолетную лекцию!
Хотел спросить у Вахи, что дальше и, вообще, куда идем, когда придем. Вспомнил шоссе, "инструкторов". Спрашивать не стал.
Ваха время от времени переговаривается по рации. Интересно, с кем? И не боится, что запеленгуют? Хотя переговоры короткие - два слова, отбой.
И все-таки один вопрос я задать ему могу. Даже обязан. А он обязан мне на него ответить.
- Ваха, а наш "Урал" совсем пропал?
- Зачэм пропал?
- ???
- Ушол. Па ушшелъю ыдет.
- А мы его когда-нибудь увидим?
- Нэ пэрэжывай, цэлы тваи шмотки. У нас у самых там вэшши паважнэй асталыс.
Вот это уже почти хорошо. В то, что все СОВСЕМ хорошо, я поверю только тогда, когда обниму наши "шмотки" своими руками. Кто его знает - Кавказ, горы, война и чурка за рулем. Хотя насчет чурки это я зря. Вспомним козью тропу.
А часа через полтора открылся изумительный вид. Сначала он был изумителен тем, что я увидел наш "Урал". Мы, ни на что и ни на кого не глядя, все трое рыбкой бросились в его открытый брезентовый "затылок". Внутри было пусто. Я опять чуть не умер. Нет, что зеленые ящики выгрузили, это понятно. Но где наши кофры? Выпрыгнули из кузова (уже не привыкать). Оглядываемся. Вот они! Не смотрели мы по сторонам! А они, аккуратненько так, стоят в тени… чего-то там. Бросились к ним. Экспресс-инвентаризация. Все на месте, все цело. Слава богу! Да, и спасибо тебе, незаконное вооруженное формирование!
Теперь можно и оглядеться. Сначала я увидел, что их стало больше. Ну да, мы же шли куда-то. К кому-то. Они и выгрузили наши шмотки.
Новая компания ничем принципиально не отличалась от наших спутников. Разве что были постарше. И была у них "оборудованная позиция". А на позиции стояли эдакие штуковины. С ПТУРа-ми, если не ошибаюсь.
А потом перед нами открылся изумительный вид… Но об этом я уже рассказывал.
Итак, мы начали работать. Расчехлили камеру, вытащили штатив, Костя приладил одно к другому.
- Костя, общий план на Ботлих. Потом трансфокатором крупняки - "аэродром", пушки, еще что-нибудь выхвати.
- Длинный фокус, все дрожать будет.
- Фигня, войну снимаем.
Работаем!!!
- Так, Костик, теперь позицию, ПТУРы, бойцов.
Знаете, о чем я подумал в этот момент? О том, что начали мы съемку уверенно так, деловито. А между прочим, в Москве, просто на улице, иной раз только достанешь камеру, а к тебе уже бегут всякие дядьки - снимать нельзя, частная собственность (варианты - стратегический объект; секретный объект; военный объект; просто снимать нельзя, потому что нельзя и т. д.). Приходится рассказывать им про закон о средствах массовой информации, просто посылать, бывало, штативом размахивали.
Здесь бы я, конечно, ни про закон рассказывать, ни посылать, ни тем более размахивать, сами понимаете, не стал бы.
А этот объект был и военным, и секретным, и, может быть, даже стратегическим. Но к нам никто не побежал. И не сказали ничего. И, вообще, кроме обычного любопытства к телевидению, никаких чувств не проявили. Снимают и снимают. Каждый делает свою работу. Даже когда мы снимали их лица - а у них, конечно, никаких хамасовских понтов, типа масок, не было. Да, правильно я сделал, что на Надира вышел. Это будет суперэксклюзив! У меня даже заколыхалось что-то в груди.
И сразу заколыхалось в голове. Нет, работа такая в абсолютный кайф. Тут и объяснять нечего. Но "меня терзают смутные сомнения". А как это с точки зрения закона и профессиональной, человеческой этики? "Пирэс-канфирэнсия" в ФСБ обеспечена, это понятно. А вот во всем остальном? Как отнесутся к этому власти - потом разберемся, вместе с коллегами в крайнем случае. А вот как отнесутся к этому сами коллеги? Знакомые? Незнакомые? Прогрессивная общественность?
Я вступил в контакт с бандитами, они меня сюда доставили. Теперь я собираюсь снимать, как эти бандиты будут обстреливать российский город (поселок), российских солдат, мирных, законопослушных граждан… Будут их УБИВАТЬ. А потом бандиты доставят меня в Махачкалу, чтобы я передал этот блестящий материал в Москву.
Так. Стоп. Журналист имеет право добывать информацию всеми доступными ему способами. Более того, имеет право не раскрывать источник этой информации. Это по закону. А по морали?
Я участвую в злодеянии? Вопрос. Но я даже на сантиметр не поднял ящик с боеприпасами. Я им помогаю? Нет. Я лишь воспользовался их транспортом, чтобы выполнить свою работу "с этой стороны". Там, в Ботлихе, наверняка есть камеры. От телекомпаний, которые сделали все возможное, чтобы их ребята туда попали. От телекомпаний, которые не стали полагаться на неформальные связи своих ребят.
Оттуда съемок будет много. Что плохого, если будет одна отсюда? Я не участвую в событиях. Я ФИКСИРУЮ СОБЫТИЯ.
Ладно, работаем.
- Костя, как дела?
- По статике все есть, позицию тоже отснял, ребят.
Теперь, пока время есть, надо сделать stand-up. Это когда корреспондент в кадре говорит слова. Особой смысловой нагрузки этот прием не несет, но служит для зрителя доказательством того, что журналист действительно был на месте события, а не купил или спер чужой материал. Эффект доверия. Плюс маме с папой приятно, а также жене, детям, подругам, друзьям, знакомым, знакомым знакомых. Сняли.
- Так, отлично, попробуем сделать синхрон (интервью).