* * *
Потрогав для вида лежащие на столе бумаги, Марсель Эрве посмотрел на расположившегося перед ним на стуле Глинтвейна. Здесь, в следственном изоляторе на набережной Д’Орфевр, Марсель вел допрос Глинтвейна уже целый час. При этом он умышленно не касался пока темы Дерби, выжидая удобный момент. Сюда, на набережную, Глинтвейна привезли сразу после ареста; на Иве Корти был сейчас идеально сшитый костюм без единой морщинки, модная рубашка, элегантно повязанный галстук, на пальце мерцал большим изумрудом платиновый перстень. Что ж, подумал Марсель, сейчас у Глинтвейна появится выбор: в случае, если арестованный решит вести себя разумно, он сохранит весь свой лоск. Но если Глинтвейн упрется, что скорее всего, он рискует потерять не только лоск, но вместе с лоском и здоровье.
- Господин комиссар, вы же все отлично понимаете, - сдержанно сказал Глинтвейн. - То, что произошло в музее, было чистой воды провокацией.
- Значит, ты считаешь, это была провокация?
- Конечно, провокация. Человек, у которого я поневоле двинул бумажник, был вашим агентом. Не пойму только, зачем вы мне его подставили.
- Огорчу тебя, Глинтвейн. Клиента мы тебе действительно подставили, но все дело в том, что к нам он никакого отношения не имеет. Это самый что ни на есть стопроцентный американец, Самуэль Вудсворт из Форест-Хиллс, Калифорния. Судя по докладной, ты сломал ему весь кайф, ведь в момент, когда ты взял у него бумажник, он почти заклеил какую-то там курочку из манекенщиц. Вот его заявление, хочешь почитать? - Марсель вынул из папки листок бумаги. - Этот Вудсворт рассчитывает, что французское правосудие сурово покарает преступника. Вообще, Глинтвейн, неужели у тебя не крутятся шарики?
- Шарики? При чем тут мои шарики?
- Да при том, Глинтвейн, что здесь даже дебил мог бы сообразить: мы никогда бы не стали тебя пасти только ради какого-то затертого америкахи. Неужели ты это не просек?
Помолчав, Глинтвейн выдавил:
- Ну… я вот и думаю: на кой ляд я вам сдался? В чем моя провинность?
- А ты не знаешь?
- Нет, не знаю.
Закурив и затянувшись, Марсель выпустил кольцо. Сказал, подождав, пока оно растает:
- Лукавишь, малыш. Отлично знаешь.
- Да не знаю я ничего, господин комиссар! Клянусь, я перед вами чист, если не считать этого проклятого бумажника.
- Да, кстати. Глинтвейн, ты ведь видел, как в этом году разыгрывалось Дерби?
- Что-что? - Глинтвейн не моргнул и глазом.
- Я говорю, ты ведь был на ипподроме в Лоншани? В день Дерби?
- В день Дерби? - Держать себя в руках Ив Корти умел. Тем не менее, прислушавшись к интонациям его голоса, Марсель подумал: похоже, коробочку старшему Дюбуа подменил-таки именно Глинтвейн.
- Да, в день Дерби. Ты ведь был в этот день на ипподроме?
- Я? Глинтвейн очень умело изобразил ироническую улыбку. - Господин комиссар, вы же отлично знаете: скачки не моя стихия. Театр, опера, балет еще куда ни шло. Но скачки и вообще спорт - упаси боже.
- Понятно. Ладно, тогда посмотри вот это. - Марсель придвинул к краю стола стопку фотографий.
- Что это, господин комиссар?
- Да ты посмотри. Посмотри, а потом будешь спрашивать.
Помедлив, Глинтвейн взял фотографии. Вздохнув, начал бегло их просматривать. Понаблюдав за ним. Марсель подумал: все, Глинтвейн влип. По тому, как он старается не вглядываться в снимки, ясно: исполнителем в день Дерби был именно он.
- Ну что? - спросил Марсель, после того как Глинтвейн вернул ему фотографии. Забавные картинки, да?
- Не вижу ничего забавного. Вы мне дали какие-то фотографии. Я, как вы и просили, их просмотрел. Вот и все. Зачем вы мне их дали, я пак и не понял. Да и вообще, я даже не понял, что на них изображено.
- Так-таки и не понял?
- Так-таки и не понял.
- Ладно. Тогда, может, посмотришь вот это? Марсель показал Глинтвейну коробочку из-под леденцов.
- А что это?
- Коробочка. Обыкновенная коробочка из-под леденцов. - Отпечатков пальцев Глинтвейна, как и следов других пальцев, кроме следов самого Дюбуа, полиция на коробочке не нашла. Тем не менее Марселю было любопытно, как Глинтвейн прореагирует на его "прихват", поэтому он добавил: На этой коробочке, между прочим, остались твои ладки. Отпечатки пальцев.
- Зачем такие закидоны, господин комиссар? - Глинтвейн покачал головой. - Какая-то коробочка, какие-то отпечатки. Я первый раз вижу эту жестянку. Несправедливо.
- Наоборот, очень справедливо. - Марсель потушил сигарету о пепельницу. - Глинтвейн, хочешь, я тебе кое-что объясню?
- Что?
- А вот что. В день Дерби ты, переодевшись и загриммировавшись, с помощью тех, кому это было нужно, проник в жокейскую ипподрома Лоншань.
- Вы что, господин комиссар? В день Дерби я был совсем в другом месте!
- Интересно, где же?
- Я… - Только тут Глинтвейн сообразил, что допустил промах. - Я хочу сказать, что точно не помню, где я был, просто я знаю наверняка, что на ипподроме меня в тот день не было.
- Тем не менее ты быстро сообразил, когда именно разыгрывалось Дерби.
- Господин комиссар, да кто же не знает, когда разыгрывается Дерби? Как-никак я коренной парижанин.
- Вот именно. И как коренной парижанин, в день Дерби ты был на ипподроме.
- Господин комиссар!
- Молчи, дай договорить. Ты был на ипподроме, переодетый и загримированный. Тебе дали коробочку с леденцами, вот эту, и научили положить ее в карман одного жокея вместо другой, точно такой же. Что ты и сделал. Жокеем был Эрнест Дюбуа: как только он начал грызть леденец, взятый из этой коробочки, он тут же умер. Вот такая оказия.
- Господин комиссар, я категорически возражаю! - Глинтвейн, я почти убежден: то, что в этой коробочке находится сильнейший яд, ты мог и не знать. Больше того, я уверен, ты именно поэтому и согласился, ведь ты отлично понимал, что в случае завала сможешь выкрутиться. Уж во всяком случае, ты мог надеяться, что судить как убийцу тебя не будут. Учти, антропометрическая экспертиза доказала: среди жокеев, участвующих в Дерби, терся, наклеив для безопасности усы и бакенбарды, именно ты. В связи с этим предлагаю тебе на выбор два варианта. Первый - ты честно рассказываешь все, а именно кто, как и при каких обстоятельствах предложил тебе подменить эту коробочку. Если ты это сделаешь, даю гарантию, ты получишь не больше года. Причем есть шанс, что суд, учтя твою помощь следствию, ограничится условным сроком. Второй вариант много хуже. И возникнет он, если ты упрешься. Тебе впаяют на всю катушку, восемь строгого. Так ч то выбирай сам: или год условно плюс хорошее отношение полиции, или восемь лет плюс большие неприятности.
Наступило молчание, во время которого Глинтвейн предавался размышлениям. Наконец, бесстрастно взглянув на свой перстень, он сказал:
- Господин комиссар; знаете, никаких коробочек, жокейских, Дерби и всего остального, что вы пытаетесь на меня тут навесить, я знать не знаю и знать не хочу. В день Дерби я был совсем в другом месте. Что смогут подтвердить весьма уважаемые свидетели. Так что все ваши обвинения построены на песке.
- Понятно. Значит, решил сесть капитально.
- Не пугайте меня, господин комиссар, я готов к любому решению суда. Но предупреждаю: с этого момента я буду отвечать только в присутствии адвоката.
- Да ради бога, хоть в присутствии пяти адвокатов. Кстати, ты знаешь, что здесь, на набережной Орфевр, в этом же изоляторе сидит Кабан со своими ребятами?
Помолчав, Глинтвейн процедил:
- Ну и что? Какое мне до этого дело?
- Да нет, просто я знаю, что когда-то вы были дружны. И вот еще что, по Парижу прошел нехороший слух, будто ребят Кабана, которых только что взяли, заложил ты.
- Я? Чушь какая-то. Я сто лет с ними не общался.
- Может быть. Но я-то знаю, что ты изредка подстукиваешь в контору.
Это снова был прихват. В том, что Глинтвейн и Ланглуа связаны, Марсель уверен не был. И сейчас, наблюдая за Глинтвейном, ждал его реакции.
- Н-ну… - Глинтвейн осекся. Он явно пытался понять, в самом ли деле Марсель знает, что он является осведомителем Ланглуа. - Если даже я изредка и помогаю полиции, что в этом плохого?
- Ничего. Я лишь довожу до твоего сведения: по всем тюрягам Парижа идет треп, что ты задешево продал ребяп Кабана полиции.
Понаблюдав за Марселем, Глинтвейн скривился:
- Понимаю. Этот слух насчет Кабана распустили вы. Чтобы было чем меня прижать. Пронюхали, что я когда-то не поладил с Кабаном, и теперь пользуетесь.
- Не знаю, кто чем пользуется. Кабан с дружками сидит в этом изоляторе, так что готовься. Пойдешь сейчас к ним в камеру.
- Вы что, серьезно? - Достав из кармана платок, Глинтвейн вытер лоб. - Господин комиссар, вы не знаете этих головорезов. Они меня убьют.
- Видишь ли, Глинтвейн, за то, что происходит в камере, я не отвечаю. Это дело администрации. Но думаю, тебе будет полезно разобраться с твоим бывшим дружком, в самом ли деле ты его заложил. Или это только слух, который, как ты говоришь, специально распустили мы.
- Господин комиссар, вы не сделаете этого. Это хуже, чем убийство.
- Еще как сделаю. Ты ведь ни в какую не хочешь мне помочь.
- Но… Но… - Глинтвейн замолчал.
- Что "но"?
- Но я в безвыходном положении, господин комиссар! - Глинтвейн крикнул это оскалясь. В том и другом случае вы подставляете меня под нож!
- Вот что. Глинтвейн, не паникуй. Никто тебя под нож не подставляет. Кроме, естественно, тебя самого. Вдумайся хорошенько, что будет, если ты сейчас, именно сейчас, именно первым, не объяснишь, кто и как уговорил тебя подменить эту коробочку. Вдумайся.
Глинтвейн молчал. Понаблюдав за ним, Марсель вздохнул:
- Малыш, неужели ты не понял, что, если ты сейчас о них не заявишь, они тебя кинут? Подставят ни за грош? Они же играючи спустят на тебя эту мокруху. Играючи. А сами уйдут в кусты. Ты понял меня, малыш?
Несколько секунд Глинтвейн изучал известную только ему одному точку в пространстве. Наконец сказал:
- Я должен подумать. Я ведь очень сильно рискую.
- Думай, кто тебе мешает.
- Я должен подумать один, без вас. В камере. И не в камере, в которую вы затолкали ублюдков Кабана, а в той, в которой я сидел до этого допроса.
Поразмыслив, Марсель согласился:
- Хорошо, малыш. Только не затягивай раздумья, ладно?
- Это уж как получится.
После того как Глинтвейна увели, Марсель направился в кафе, расположенное неподалеку от изолятора. Хорошо зная характер своего подопечного, он на всякий случай оставил дежурному номер телефона.
Он не ошибся, через час Глинтвейн пожелал встретиться с ним снова.
После того как Глинтвейна ввели в комнату для допросов, он долго сидел, рассматривая пол. Наконец сказал, не поднимая глаз:
- Ладно, черт с вами, пишите.
- Пишу. - Марсель сделал вид, что готовится записывать. Это был ничего не значащий жест, поскольку этот допрос, как и первый, с самого начала снимался скрытой видеокамерой.
- Это сделал ваш человек, - выдавил после долгого молчания Глинтвейн.
- Что значит "наш человек"?
- Это значит, что этот человек работает в полиции.
- Понятно. Как зовут этого человека?
- Этого человека зовут Эжен Ланглуа. Комиссар Эжен Ланглуа.
* * *
Через три дня стоящий на ночном столике в квартире заместителя министра внутренних дел Франции телефон издал легкое посвистывание. Заместитель министра уже ложился спать, но, автоматическим жестом протянув руку, взял трубку. Затем, сказав "Алло" и услышав приглушенное "Это вы?", тут же выругался про себя. Черт, подумал заместитель министра, ведь сам же себе дал сегодня зарок ни в коем случае не снимать телефонную трубку. Теперь же, когда его услышали, давать отбой уже поздно. Помедлив, он сказал сухо:
- Да, это я.
- Вы узнали, кто говорит?
- Узнал. - Еще бы не узнать голос Этьена Зиго, подумал заместитель министра. Этот голос невозможно спутать ни с каким другим.
- Вы знаете, что меня пришли арестовывать? - Зиго по-прежнему говорил сильно приглушенным голосом.
- Не знаю, но вполне могу это предположить.
- Можете предположить?
Заместитель министра не ответил, и Зиго добавил:
- Но послушайте, Ришар, эго же чудовищно. Неужели вы этого не понимаете? Прошу вас, заклинаю, умоляю: немедленно аннулируйте ордер на мой арест. Потом я объясню вам все, но сейчас аннулируйте ордер!
- Я не могу аннулировать ордер на ваш арест.
- Но почему? Вы же в конце концов заместитель министра…
- Дело не в этом, Этьен. Ордер на ваш арест выписал я. Лично я.
- Вы? - Несколько секунд Зиго молчал. - Значит, вы поверили показаниям этого комиссаришки? Как его там, Ланглуа?
- Дело не только в показаниях Ланглуа. Есть множество других доказательств, говорящих о вине, вашей и Сен-Клу.
- Сен-Клу? Вы хотите сказать, что Сен-Клу тоже… Тоже арестован?
- Не знаю, арестован ли он, но сегодня я подписал два ордера на арест: ваш и Сен-Клу.
- Но Ришар… Это значит, завтра разразится грандиозный скандал.
- Он уже разразился. Вы что, не читали вечерние газеты?
- Н-нет.
- Напрасно. Все первые полосы сегодняшних парижских газет посвящены вам и Сен-Клу. Все без исключения. Простите. Этьен, люди, которые пришли вас арестовывать, стоят рядом с вами?
- Нет… С ними пока разговаривает жена… Я заперся в своем кабинете… Я надеялся, вы аннулируете ордер на арест…
- Я его не аннулирую. И вот что, Этьен, не делайте глупостей. Выйдите из кабинета и отдайтесь в руки правосудия. В вашем положении вам ничего другого не остается. - Сказав это, заместитель министра положил трубку и выключил телефон.
* * *
Наблюдая за летящим навстречу полотном автострады Париж - Гавр, Жильбер горько усмехнулся. Да, подумал он, все-таки странная штука жизнь, очень странная. Впервые за долгие годы он наконец-то свободен, стоит сказочная погода, мягкий солнечный октябрь, он на своем "форд-фиесте" катит в Англию, причем катит не просто, а по именному приглашению высокопоставленного лица. К тому же, кажется, он может наконец не думать о деньгах; проверив на днях свой банковский счет, он выяснил, что на него зачислены триста тысяч долларов. Перевод оформлен как гонорар за посреднические услуги, оказанные им, Жильбером Ткела, фирме Саида Мухаммеда. Триста тысяч долларов, лежащие на его счету, позволяют ему считать себя теперь если не богатым, то, во всяком случае, обеспеченным человеком. Тем не менее никакого счастья он не испытывает. Наоборот, он чувствует себя глубоко несчастным. Он и в Англию-то решил съездить лишь потому, что сейчас ему просто некуда себя деть. Абсолютно некуда.
Жильбер посмотрел на часы: семь сорок шесть. Через четырнадцать минут, как всегда, будут показывать утренние новости. Во вчерашних газетах сообщалось, что на выборах на его родине победила оппозиция. Значит, если приведение Омегву Бангу к президентской присяге вдруг не выпало по каким-то причинам из программы, он сможет прямо сейчас полюбоваться этим зрелищем. Никаких особых усилий делать для этого не нужно, достаточно просто остановить машину у первой же заправочной станции. Подумав об этом, Жильбер понял: он не знает, стоит ли это делать. Все правильно, вступление Омегву в должность президента своего рода исторический момент. Причем исторический момент, для наступления которого он, Жильбер Ткела, как-никак приложил некоторые усилия. И все же он совсем не уверен, что ради наблюдения за этим моментом готов сейчас останавливать машину. В новостях рядом с президентами довольно часто показывают их жен. Но если он сейчас вдруг увидит Нгалу, увидит, как она со счастливым лицом стоит рядом с Омегву, он запросто может прийти к мысли о веревке.
Все же, заметив через минуту бензоколонку с кафе и гостиницей, Жильбер не выдержал. Остановив "форд-фиесту" и попросив парнишку в форменном комбинезоне заполнить бак, вошел в кафе. Зал был пуст, бармен, склонившись над прилавком, был занят какими-то подсчетами. Наконец, оторвавшись от калькулятора, бармен посмотрел на него:
- Слушаю месье?
- Кофе и сандвич.
Телевизор был включен, и, пока бармен готовил кофе, Жильбер облегченно вздохнул: приведение Омегву к присяге показали, но никаких намеков на Нгалу или хотя бы ее присутствие в кадре не было. Вообще видеозапись о приведении к присяге не баловала зрителей лишними деталями: режиссер передачи лишь коротко показал улыбающееся лицо Омегву, перебил это изображение видом собравшейся у президентского дворца многотысячной толпы и перешел к освещению других событий. Что ж, подумал Жильбер, буду считать, хоть в этом мне повезло.
Расплатившись, он снова сел в "форд-фиесту". Не спеша выехал на автостраду. Одно время он по старой памяти следил за машинами, едущими вслед за ним. Среди этих машин мелькнул на секунду темно-золотистый "порше". Заметив его, Жильбер усмехнулся - но словам Женевьев, на точно такой же машине разъезжал не кто иной, как его злейший враг Барт. Однако мысль, что этот "порше" принадлежит именно Барту, Жильбер тут же отбросил. Барт никак не мог знать, что он, Жильбер Ткела, именно сейчас поедет в Англию. Больше того, если даже допустить, что Барт каким-то образом узнал об этом, он на своем темно-золотистом красавце никогда бы не поехал вплотную за машиной Жильбера. Придя к этому выводу, Жильбер отвел взгляд от бокового зеркала и предался воспоминаниям. Ведь еще какие-то два месяца назад он надеялся, что у него что-то получится с Нгалой. Во всяком случае, довольно часто с ней встречаясь, он время от времени ловил ее взгляд, ясно дающий понять: она прекрасно понимает, что перед ней не просто друг и нужный ей человек, но к тому же еще и мужчина. Но все это оказалось обманом. В общем-го, конечно, Нгала совсем не обязана была сообщать ему, что решила окончательно связать судьбу с Омегву. И все же он никак не ждал, что все произойдет именно так, как произошло, ч то она будет скрываться, избегать встреч с ним и в конце концов пойдет даже на обман. Да, это был самый настоящий обман, когда через сотрудницу своего отдела она передала ему. что якобы выезжает по заданию редакции в Индию. Проклятье, усмехнулся Жильбер, хороша Индия. В гот же день, когда, пытаясь поймать ее во "Франс-суар", он услышал от ее приятельницы про Индию, она преспокойно получала из рук Шарля билет в Африку. Тот же самый Шарль ездил на следующий день по лучшим парижским салонам, заказывая по заданию Омегву все необходимое для предстоящего торжественного бракосочетания. Черт, подумал Жильбер, ведь в конце концов она могла прямо сказать ему об этом. Могла, но тем не менее, будто смеясь над ним, выдумала эту жалкую байку про Индию. Так, будто нарочно решила сделать удар еще больней.
Наконец, приблизившись к въезду в туннель под Ла-Маншем, он увидел очередь автомобилей, ожидающих погрузки на платформы. Дождавшись своей очереди, загнал "форд-фиесту" на платформу. Чтобы хоть как-то отвлечься от мрачных мыслей, стал следить за очередью и снова увидел сзади темно-золотистый "порше".