Я надел больничную униформу – синий халат и зеленый тюрбан – и направился в палату, встретив по пути полицейского охранника. Он опоздал на свой пост, задержавшись на несколько минут, и принялся расспрашивать обо мне медсестру.
– Да, – подтвердила она. – Вы можете впустить мистера Холли. Ведь он – жених мисс Меер. Проходите, приятель.
Марина выглядела точно так же, как полтора часа назад, когда я покинул ее.
Я сел у ее кровати и взял Марину за руку. Теперь беседа с ней показалась мне вполне естественной, и я начал негромко рассказывать.
Я сообщил ей массу всякой всячины. О том, что оставил машину на тротуаре и для ее проверки вызвали отряд минеров. О том, что Чарлз приехал в Лондон и явился сюда в больницу вместе с Дженни. О Рози, решившей провести всю ночь в лаборатории, и о том, что Чарлз будет ее там охранять. Но, конечно, умолчал об очередном послании и его зловещем содержании. Я был абсолютно убежден, что Марина меня не слышит, но все равно не желал ее расстраивать.
– Знаешь, – продолжил я, – Дженни считает, что ты взяла на себя ее вину. За то, что она меня бросила. Честно скажу, я был в шоке. Никогда не думал, что она способна почувствовать себя виноватой хоть на минуту. Но, по иронии судьбы, я тоже ощущал перед ней вину. Ей хотелось, чтобы я бросил верховую езду, а я не соглашался.
Я погладил Марину по руке и какое-то время сидел молча. При всей своей интенсивности отделение интенсивной терапии было тихим, почти бесшумным местом с неярким светом. Я слышал только гул вентиляционного насоса и легкое шипение исчезающего воздуха.
– Но больше я не чувствую себя виноватым, – сказал я.
– Виноватым в чем? – произнес мужской голос.
Я вскочил. Хирург, мистер Пандита, вошел в наш отсек палаты и остановился у меня за спиной.
– Боже мой! – воскликнул я. – Вы чуть не довели меня до сердечного приступа.
– Он случается в местах и похуже, – улыбнулся мистер Пандита. – Например, у одного моего друга сердечный приступ произошел на конференции хирургов-кардиологов. Когда он упал, к нему бросилась сотня врачей, надеясь предотвратить инсульт.
– Ему повезло. – Я кивком указал на Марину. – Как ее дела?
– Отлично, – ответил он. – По-моему, сейчас я могу назвать ее состояние тяжелым, но стабильным. Критический период миновал. Полагаю, что девушка выживет.
Я ощутил, как увлажнились мои глаза, кожа на переносице сделалась жесткой, а челюсти сжались. И заплакал слезами облегчения, слезами радости.
– Если завтра мы сумеем вывести ее из бессознательного состояния, то она полностью оправится от ранения. Но на ночь мы снова дадим ей снотворные и болеутоляющие препараты. Просто для безопасности.
– А когда она очнется утром? В какое время? – попытался уточнить я.
– Мы прекратим прием снотворных и болеутоляющих и перестанем держать ее под капельницей примерно в семь утра. Все люди разные, но, будучи человеком азартным, любящим делать ставки, – он опять улыбнулся, – я решил бы, что она придет в себя самое позднее к полудню.
– Я могу остаться здесь на ночь? – спросил я.
– Если вы желаете, мы вам охотно разрешим. – отозвался он. – Но никакой необходимости в этом нет. Повторяю, критический период позади и опасность миновала. За ночь ничего не изменится, а если, не дай бог, что-то случится, мы всегда можем вам позвонить. Так что вам лучше всего вернуться домой, хорошо выспаться и приехать сюда утром. Правда, боюсь, она будет себя неважно чувствовать. Обезболивающие обычно вызывают у пациентов слабость.
– Спасибо вам, доктор, – поблагодарил я.
– На самом деле я мистер.
– Что? – удивился я и пошутил: – Уличный врач?
– Не совсем, – поправил меня он. – Название появилось в ту пору, когда все хирурги были парикмахерами. Единственные люди, имевшие право пользоваться острыми лезвиями. Можете себе это вообразить? "Я быстренько побрею вас, сэр, и заодно вырежу вам аппендицит". Тогда врачи не любили открыто оперировать больных, и часто хирургическое вмешательство оказывалось роковым. К операциям прибегали как к последней надежде. Вот почему хирурги не считались врачами и их именовали мистерами. Это обращение прочно приклеилось к ним. Теперь вы вполне можете дорасти от мистера до доктора, но после вновь сделаться мистером.
– Для жокеев слово "мистер" означает – дилетант. Он рассмеялся.
– Не думаю, что я дилетант.
– Я тоже так не думаю, – согласился с ним я. – Вы спасли ей жизнь.
Он махнул рукой:
– Целыми днями кручусь на работе. Ладно, я побежал. До свидания.
Он поспешно удалился. По-видимому, другие пациенты нуждались в его умелых руках не меньше Марины. Я тоже махнул безмолвному полицейскому и вернулся в коридор к Дженни. И вовсе не рассчитывал встретить Чарлза и Рози, ожидая их попозже, минут через пятнадцать-двадцать, но они вышли из лифта как раз в тот момент, когда я захлопнул за собой дверь палаты.
– Потрясающие новости. Я выслушал официальный бюллетень, – объявил я. – Критический период миновал, и врачи надеются на полное выздоровление Марины.
– Слава богу, – обрадовался Чарлз.
Рози прикрыла лицо руками, но это не помогло ей сдержать поток слез, полившихся по щекам. Ее плечи тряслись в такт рыданиям, хотя она тут же громко рассмеялась. Напряжение далось нам всем слишком дорого, и облегчение тоже стало болезненным.
– Значит, все в порядке, – заключила Дженни.
Да, действительно, теперь все было в полном порядке.
– У меня только три спальни, – пояснил я, когда Дженни заявила, что хочет вернуться на Эбури-стрит вместе с нами.
– С кем бы ты предпочла спать в одной комнате?
На мгновение у меня мелькнула мысль, что Дженни переночует вместе со мной, но у нее все же хватило здравого смысла.
– Я побуду у тебя, а потом поеду домой, – ответила она. – Наверное, мне стоит позвонить Энтони и предупредить его, а не то он начнет беспокоиться, куда я запропастилась.
– Разве ты ему еще не звонила? – изумился Чарлз.
– Нет. Меня часто не бывает дома, когда он возвращается из своего офиса. Иногда я сама жду Энтони целыми часами, а его все нет и нет. То он пьет с коллегами, то обедает с ними. Он мне редко звонит и никогда не докладывает, где он. Вот так мы живем.
До чего печально, решил я.
Мы спустились, вышли на улицу и, поймав большое черное такси, доехали на нем до моего дома.
– Ну, и какой же результат? – обратился я к Рози.
– ДНК не совпали, – ответила она.
– Надо же, – огорчился я. – Значит, нам придется искать двоих людей.
– Да, – подтвердила Рози. – И во втором случае – женщину.
– Вы уверены?
– Стопроцентно. – Похоже, ее обидел мой вопрос. – Я получила четкий код этого клочка конверта, и он ни в чем не совпал с первым кодом. У мужчин и женщин несходные хромосомы и разные ДНК. По двум этим образцам без труда можно определить, что Марину на прошлой неделе избил мужчина, а сегодня вечером краешек конверта лизнула женщина.
– Очевидно, его жена или подружка? – Способен ли кто-то плотно заклеить конверт, не зная, что в нем содержится? Сомневаюсь. Какой-то человек на прошлой неделе напал на Марину рядом с нашим домом. У нее остались под ногтями кусочки его кожи. А на этой неделе мы получили извещение с женской слюной. Может быть, в операции участвовали не двое, а больше людей и мне нужно искать целую группу?
– Ну и что ты сейчас намерен делать? – осведомился Чарлз.
– Понятия не имею, – растерялся я. – Мне казалось, что женская половина населения, по крайней мере, находится вне подозрений, но теперь…
– Все не так плохо, – подбодрил меня Чарлз.
– Нет, плохо, это почти провал, – возразил я. – Хотя меня беспокоит другое. Неужели махинации на скачках – достаточный мотив для убийства?
– Деньги всегда мотив для убийства, – заметила Дженни.
– Но здесь и речи не было о больших деньгах. Хью Уокеру предложили несколько сотен за подделку результатов. Он сам мне в этом признался.
А у главного инспектора Карлисла есть кассета, вспомнил я.
– Если в дело вложены немалые средства, то, скорее всего, жокею обещали бы не несколько сотен, а куда больше. А эта подачка немногим выше его постоянной жокейской зарплаты, – рассудил я.
– Но для жокеев из долин такие деньги – настоящий капитал, – предположил Чарлз.
– Возможно, – откликнулся я. – Однако Хью уже долго работал на скачках и привык к хорошим деньгам.
Такси остановилось у моего дома, мы выбрались из него и поднялись ко мне в квартиру.
– Я вновь возвращаюсь к махинациям на скачках, – проговорил я, когда мы удобно устроились, подкрепившись очередной порцией сандвичей с ветчиной и выпив бутылку вина.
– Кто мог крупно выиграть, рискнув убить жокея среди белого дня, рядом с шестьюдесятью тысячами зрителей? Эра индивидуальных забегов ради возможности сорвать ставку-куш со множеством нулей осталась в прошлом. В наши дни наркобизнес убивает способность игроков-мошенников ставить на большой кон.
– Почему? – не поняла Дженни.
– Потому что наркоторговля – исключительно выгодное дело, приносящее в результате уйму наличности. Из-за этого банки и правительства изобретают множество преград против отмывания денег. Сейчас почти немыслимо заплатить за что-то наличными без шести фотографий, груды справок и ссылок на папу римского. Давно прошли времена, когда вы могли тайком подкрасться к букмекеру с сотнями тысяч наготове и поставить на номер два в Картмеле в три тридцать. Современный букмекер ответит, что вы, по всей вероятности, проиграете, или посоветует поставить не наличность, а кредитную карточку.
– И ты не стал бы так поступать, если бы собрался смошенничать? – уточнил Чарлз.
– Естественно, – отозвался я. – Это слишком легко проследить.
– Ну и каким может быть мотив для убийства? – принялась допытываться Рози.
– Вопрос на миллион долларов, – задумчиво проговорил я. – Кэйт Бартон, жена Билла, передала Марине слова Хью Уокера. Он утверждал, что махинации на скачках больше связаны с властью, чем с деньгами.
– Но деньги дают нам власть, – заявила Дженни.
– Конечно, дают, – согласился я. – Хотя если у вас достаточно денег, то может появиться и стремление к власти как таковой.
– Для меня это уж чересчур замысловато, – пожаловался Чарлз. – Я всегда думал, что власть – это орудийный залп с борта на дальнее расстояние. – Он с удовольствием пользовался формулировками, характерными для морских сражений, применяя их к целому ряду ситуаций.
– Давайте обсудим завтрашний распорядок дня, – предложила Дженни. – Пожалуйста, Сид, скажи, что я тебе еще понадоблюсь. Сегодняшний день со всеми его драмами и травмами стал для меня самым волнующим за многие годы.
Она поглядела на меня и улыбнулась. По-моему, Дженни не до конца осознала смысл своих слов.
– Утром я поеду в больницу, – разъяснил я. – В семь часов они прекратят давать Марине обезболивающие, и я хочу быть с ней рядом, когда она очнется. Насколько я понимаю, вы все можете туда прийти. В сущности, я буду рад, если вы это сделаете. Надеюсь, вам пока не надоело сидеть в больничном коридоре.
– А я отправлюсь на работу, – сообщила Рози.
– По-моему, никто не будет возражать, если вы пропустите один день и отдохнете после сегодняшних событий.
– Нет, мои мушки с этим не согласятся, – запротестовала она. – Они не перестанут превращаться из личинок в куколок, а затем в мушек только потому, что в кого-то выстрелили.
– Дайте им тоже день передышки, – посоветовал Чарлз. – Уверен, что Марина захочет видеть вас у ее постели, как только очнется.
– Ладно, посмотрю, как я буду себя завтра чувствовать, – заколебалась Рози.
– А мне нужно будет утром, перед поездкой в больницу, накупить побольше еды, – сказал я. – Марине понадобятся не только сандвичи с ветчиной, когда она вернется домой, а нечто более легкое и одновременно питательное.
– Подозреваю, что ей также понадобится полный отдых, – заметил Чарлз.
– Ерунда, – возразила Дженни. – Ей понадобятся походы по магазинам, покупки, в общем, шопотерапия. Поверьте мне, я женщина. Вещи поднимают настроение. И чем они дороже, тем лучше. Терапия розничных продаж и так далее.
– Ты абсолютно права, – воодушевился я. – Она уже который год умоляет меня сходить с ней на Бонд-стрит и купить дизайнерские вещи. По-моему, она хочет приобрести костюмы от Армани.
– Черт бы тебя побрал, ты просто жлоб, – вспылила Дженни. – И никогда не предлагал мне подобной роскоши. Полагаю, у тебя сохранилась золотая карточка.
– Неужели это так дорого? – изумился я.
– Почему ты мне не веришь? – откликнулась она. – Ты совершенно не разбираешься в женских модах и не сумеешь выбрать несколько стильных, элегантных вещей за такую цену. А к ним еще требуются подходящие туфли и сумочки. Тебе самому придется сорвать не один крупный куш на скачках, чтобы расплатиться за покупки.
– Да, ты права, – подтвердил я. Но пропустил ее страстный монолог мимо ушей. В эту минуту перед моим мысленным взором предстали ряды дизайнерских костюмов и туфель им в тон – в гардеробе Джульет Бёрнс.
Глава 17
– Который час? – спросила Марина, нарушив царившую в палате тишину.
За ночь ее состояние значительно улучшилось, и она была переведена в другую палату с видом на Темзу и здание парламента.
Я стоял и глядел в окно, не заметив, что она открыла глаза. Услышав ее, я присмотрелся к Биг-Бену через реку.
– Двадцать минут одиннадцатого. – Повернулся и улыбнулся ей.
– А какой сегодня день? – поинтересовалась она.
– Пятница. Приветствую тебя и поздравляю с возвращением в мир живых.
– Что случилось?
– В тебя стреляли.
– Опрометчивый поступок. И куда именно? Я замялся, не зная, надо ли мне отвечать.
– В ногу. – О.
– Ты ощущаешь боль?
– Я ощущаю только слабость, – тихонько откликнулась она.
– Моя дорогая и любимая, – начал я, – меня предупредили, что ты можешь почувствовать дурноту после обезболивающих. Ведь тебя ими основательно напичкали.
Я позвонил и вызвал медсестру, которая тут же появилась в палате.
– Она очнулась, – без особой необходимости пояснил я. – Вы могли бы дать ей что-нибудь от тошноты и слабости?
– Погляжу, что скажет врач. – Медсестра скрылась за дверью.
Я сидел на стуле у кровати и держал Марину за руку. Еще вчера меня не пускали к ней без маски. А сейчас я наклонился и поцеловал ее.
– Ты заставила нас всех изрядно поволноваться, – признался я.
– Всех? – удивленно переспросила она.
– Чарлз и Рози ждут в коридоре. И Дженни тоже. Она подняла брови.
– А я выживу?
– Да, моя дорогая. Ты непременно будешь жива и здорова. И уже идешь на поправку.
– Это тяжелое ранение?
– Оно не на всю жизнь, – успокоил ее я. – Но ты потеряла массу крови на тротуаре, около института. Если бы Рози не попыталась остановить кровотечение, тебя здесь бы не было.
– А какая это нога? – задала она странный вопрос.
– Неужели тебе трудно определить самой?
– Они обе болят.
– Врачи вырезали часть вены из твоей левой ноги и "починили" ею артерию на правой, пострадавшей от пули.
– Толковые ребята, – улыбнулась она. С головой у нее явно все было в порядке.
Медсестра вернулась и дала ей пару таблеток, сказав, что они принесут пользу, только если она зальет их несколькими маленькими глотками воды. И никак не больше.
– Но у меня такая жажда, – взмолилась Марина.
– Несколько крохотных глотков, – начальственным тоном повторила медсестра. – А не то вам снова придется их принять, и вы себя почувствуете хуже.
Марина скорчила гримасу и подмигнула мне, когда медсестра налила воду в стакан и дала ей запить.
Мы молча дождались ее ухода, а после рассмеялись.
Меня восхищало, что женщина, еще вчера стоявшая у смертных врат, как ни в чем не бывало шутила и отлично держалась уже на следующий день. И для этого потребовался лишь кислород, обеспечивающий работу мозга и нормальное кровоснабжение организма. Перекройте его поток, и сосуды сразу перестанут действовать. "Лампочка погаснет". "Включите" ее снова, и свет ярко загорится. Хотя с мозгом дело обстоит не столь просто. Если он не сможет функционировать, то никакой свет не зажжется, потому что именно мозг контролирует "включение".
– Я пойду и приведу остальных, – заявил я.
– Что же мне надеть? – встрепенулась Марина и попробовала присесть на кровати, оглядев белую выцветшую больничную пижаму.
– Их не волнует, в чем ты одета, – утешил ее я.
– Ну ладно, останусь в этом, – согласилась она. – А волосы у меня не растрепались?
– С ними все отлично. Ты сейчас очень хороша.
На самом деле вид у нее был поблекший и усталый, а две линии швов, оставшиеся с прошлой недели, по-прежнему рельефно выделялись на лбу и губе. Но, учитывая все происшедшее, она и правда замечательно выглядела.
Я отправился за Рози, Чарлзом и Дженни. Они вошли и суетливо столпились у кровати Марины. Их поразило, как быстро она сумела выкарабкаться из катастрофы.
В палату опять заглянула начальственная медсестра и запротестовала:
– Вход разрешен только двум посетителям.
– О'кей, но они здесь совсем недолго пробудут.
Я отвернулся от окна и посмотрел на Марину. Меня до сих пор пугало, как близок я был к вечной разлуке с ней. Страх, облегчение, новый приступ отчаянного страха и, наконец, полное, окончательное облегчение. Настоящие эмоциональные "американские горки" последних двадцати часов опустошили мою душу и физически вымотали.
Однако теперь я начал замечать в себе некие еле уловимые изменения. Радость от сознания, что Марина выжила и скоро оправится от ранения, медленно отступила, сменившись нарастающим гневом. Конечно, я был раздражен и зол на себя за то, что не принял всерьез грозное предупреждение. Но это были просто безделушки в сравнении с клокочущей во мне яростью, направленной, естественно, на человека или нескольких людей, совершивших преступление.
В палате появился улыбающийся мистер Пандита.
Я обнаружил, что намеренно расслабил свою правую руку, здороваясь с ним. И так крепко сжал кулак, что мои ногти впились в кожу.
– Вижу, она в отличной форме, – заметил он. – Но советую вам не переутомлять ее.
– Хэлло, – приветствовала его Марина. – Полагаю, что мы с вами встречались.
– Да, простите. Я – мистер Пандита и консультант главного хирурга больницы. Это я оперировал вашу ногу.
– Значит, она болит у меня по вашей вине? – осведомилась Марина.
– Не только по моей, – поправил ее он. – Вы были достаточно тяжело ранены, когда я впервые вас увидел.
– Да, – смутилась Марина, признав его правоту. – Благодарю вас.
Мистер Пандита кивнул, а затем повернулся ко мне.
– По-моему, ей следует пробыть здесь подольше. Нога нуждается в отдыхе, чтобы пересаженные ткани смогли прижиться. Я не желаю снова видеть ее на операционном столе с их разрывом или аневризмой. Вам повезло, молодая леди, – обратился он к Марине. – Пуля не пробила ваше колено и бедро. Так что пару деньков вы пролежите в палате, и тогда мы вас выпишем.