Если он не сказал жене о графине Кавиккьоли Джелли, хотя знал, что ей интересны такие люди, то только потому, что тогда ему пришлось бы обсуждать Катерину Брунамонти. Именно из-за нее он не сразу увидел известные ему факты в истинном свете, потому что не в силах был поверить в то, о чем подозревал. А сейчас он не хотел говорить о своих подозрениях.
И все-таки сегодня он спал лучше, чем когда-либо с тех пор, как началось расследование. Его не мучили запутанные сны, он не видел ни собак, ни фотографий, и, хотя утреннее пробуждение было не из приятных, инспектор встретил его со спокойной уверенностью и пониманием того, что делать дальше. Ему придется начать все сначала: выслушивать людей, рассказы которых он уже слышал, только на этот раз ясно понимая подтекст.
Он позвонил ей из офиса и, пока ждал ответа, вспоминал, как увидел ее впервые: она сидела вот на этом стуле очень прямо, голова повернута немного в сторону, напряженная и настороженная, бриллианты мягко сверкали на пальце.
- Алло! - Услышав ее голос, инспектор представил ее высокое белое тело в дверном проеме. "Я знала, что ты передумаешь". Будто отдавшийся в ушах звук этого голоса, холодного, насмешливого, заставил его вздрогнуть. - Кто говорит? - произнесла Катерина.
Он взял себя в руки. Надо действовать внимательно и осторожно. Одно пока было ему неясно: чего она от него-то хотела? "Совершенно чокнутая", - сказала про нее графиня.
Гварначча чувствовал, что немного побаивается ее, потому что сейчас понимал, как трудно, должно быть, ее брату защищать себя или свою несчастную мать от существа столь слабого. Слабого и капризного как малое дитя. Вся беда в том, что она не ребенок, она достаточно взрослая и может навредить. Он говорил с ней короткими фразами, ощущая сильное внутреннее напряжение, и все пытался понять, чего она собирается от него добиться.
- Раз они не хотят, чтобы вы сюда приходили, я ведь могу прийти к вам в участок?
Зачем? Зачем?
- Возможно, не стоит, чтобы вас видели…
- Я ничего не имею против этого. Я сообщила всем, что я единственный человек, который с вами сотрудничает. Если Оливию не спасут, никто не сможет сказать, что это случилось по моей вине.
Вот и ответ. Сохранить деньги и демонстративно помогать карабинерам - значит "никто не сможет сказать, что это случилось по моей вине".
Инспектор почувствовал, что у него похолодело в животе. Голосом, лишенным всякого выражения, он посоветовал ей не задавать домашним вопросов, а только наблюдать и докладывать, если узнает что-то новое.
- Я так и сделаю, - пообещала она, - вот увидите.
- Я хотел бы сказать несколько слов вашему бра… - Он не успел договорить, а она уже повесила трубку.
Инспектор пытался связаться с Леонардо, звонил с небольшими интервалами все утро, но к телефону всегда подходила сестра, и ему никак не удавалось пробиться сквозь ее барьер.
- Он занят другими вопросами, поэтому я контролирую все звонки. Вы не представляете, сколько людей докучает нам все дни напролет.
- Полагаю, они беспокоятся о вашей матери.
- Ну, их слишком много. Телефон всегда занят, когда мне надо позвонить. Это смешно. У некоторых людей совершенно отсутствует здравый смысл.
Инспектор сдался.
Он поговорил с капитаном Маэстренжело в офисе прокурора. Фусарри был насторожен, заинтересован и курил свои крошечные сигары в неправдоподобных количествах.
Капитан выглядел встревоженным.
- Если вы потеряли контакт с сыном жертвы и не верите дочери, каковы наши шансы пометить банкноты? - спросил он.
- Шансы неплохие, - ответил инспектор.
- Кто поможет? - поинтересовался Фусарри. - Кавиккьоли Джелли?
- Да.
- Почему именно она?
- Потому что я ей доверяю. И…
- И?
- Потому что это ее деньги. И единственная надежда когда-нибудь получить хотя бы часть назад.
- Интересно, сколько раз вы с ней встречались?
- Дважды.
Фусарри погасил сигару и потянулся:
- Маэстренжело, не представляю, где вы его раздобыли, но этот человек - гений!
Инспектор насупился. Он привык, что над ним подтрунивают, но сейчас, он полагал, было не время для легкомысленных замечаний. Фусарри поднялся и начал расхаживать взад-вперед по кабинету, с наслаждением разминая руки и ноги, словно готовился к чему-то приятному.
- Я знаю Элеттру всю жизнь, и вы превосходно разобрались в ее характере. Я уговорю ее позволить нам пометить банкноты. Дальше. Наводчик?
- Если это тот человек, о котором я думаю… Возможно, вы или капитан…
- Нет. Грубоватый ход. Не хотелось бы, чтобы он удрал из города. Что скажете, Маэстренжело?
- Полагаю, это насторожит преступника, хотя я не думаю, что он сбежит. Я арестовывал его за кражи предметов искусства на виллах. Он хладнокровен и очень, очень самоуверен. Гварначча предлагает устроить что-то вроде обычной проверки в связи с кражей картины, просто чтобы присмотреться.
- Кража картины? - Фусарри поднял бровь. - Вы припомнили украденную картину, инспектор?
- Нет, нет… - Гварначча, глубоко смущенный, разглядывал свой ботинок. Он ждал, что говорить продолжит капитан, и почувствовал смущение. Если б дело вел какой-нибудь другой прокурор, инспектор даже и не ожидал бы, что его вообще пригласят на это совещание. В крайнем случае он сидел бы неподвижно в углу, прячась за солидной антикварной мебелью. Никто не пришел ему на помощь, так что пришлось продолжать самому: - Картина была украдена в Париже, что наводит на мысль…
- Коро? Понял-понял. Ну, в этом мы не можем его обвинить, поскольку он находился здесь. - Прокурор замер, замолчав, и взглянул в лицо капитану. - Он здесь!
- Да. Как только Гварначча направил мне досье, я послал сотрудника присматривать за его домом. Мы связались с группой "Культурное наследие". В нашем случае речь может идти только о двух кражах, причем одна из них ему не по зубам. Значит, остается другая. - Маэстренжело передал Фусарри лист из досье.
- Два пейзажа… Хм. И что, он никак не может быть с этим связан?
- Маловероятно.
- Ну, все же они послужат нашим целям. Проведем обычную проверку. Она внушит ему опрометчивую уверенность, что о его участии в похищении мы и не подозреваем. И кто, несомненно, мастерски проведет ее, если не инспектор? Великолепно! Хорошо, Маэстренжело, скажите, что дает ваше скрытое наблюдение в горах?
Инспектор расслабился, пока их внимание отвлеклось на вопросы, лежащие за пределами его компетенции, а он мог спокойно слушать. Заметили человека, который каждый вечер на мопеде привозит сумку с провизией и оставляет ее на разрушенной ферме у подножия холма. По-видимому, сумку забирали ночью. Это был пастушок, по словам местных карабинеров, четырнадцатилетний родственник Пудду. В настоящее время эта информация была практически бесполезной. Мальчик мог ничего не знать, и эта ниточка никуда бы их не привела. Количество возможных охранников вычисляли, отслеживая передвижения подозреваемых за период более трех дней. Один - горбатый мясник с центрального рынка - зачастую приходил домой под утро, хотя предполагалось, что в это время ему следовало спать. Другой имел собственный бизнес - канистры с бензином и дрова - и тоже исчезал на долгое время, часто ночью. Оба они работали с Пудду прежде: первый переправлял еду, второй начинал так же, а позднее стал охранником. Оба имели судимости. Третий подозреваемый не привлекался к суду за киднеппинг, но в течение многих лет время от времени работал на Пудду и имел довольно длинный список мелких правонарушений. Недавно, по словам Бини, он отбыл срок за поножовщину в баре между кланами Салиса и Пудду. Любые попытки арестовать этих людей могут подвергнуть жертву опасности. Маловероятно, что они принимали участие в вывозе графини из палаццо, скорее всего, этим занимались городские сообщники Пудду, тосканцы либо сардинцы. Ни они, ни наводчик, очевидно, не имели никаких прямых контактов с фактическими похитителями, за исключением того момента, когда жертву схватили некие одетые в маски люди. Вероятно, им заплатили сразу после того, как они выполнили свою часть работы.
Как только карабинеры точно узнают, кто наводчик, хотя против него, возможно, не найдется никаких веских улик, они смогут назвать имена почти всей банды. Но аресты можно производить, только когда жертва будет спасена или в случае крайней необходимости. После освобождения жертвы преступники могут затаиться или покинуть страну. Оставалось только ждать.
Инспектор нанес визит фотографу. Он отправился к нему в форме и прихватил с собой человека из группы "Культурное наследие", которая располагалась на противоположном конце садов Боболи. Он считал, что разговор следует вести специалисту, оставив себе роль наблюдателя. Студия на виа Санто-Спирито была довольно невзрачная, однако ломилась от дорогой на вид аппаратуры. Инспектор ничего не знал о фотографии, но даже ему было ясно, что это не та студия, в которую обычно приходят, чтобы заказать фотографию для паспорта или снимок первого причастия. Художественная съемка, подумал он, вспоминая историю с "мерзкой выставкой". И, определенно, не свадеб и крестин.
Джанни Таккола был точно таким, каким описал его капитан, - хладнокровным и самоуверенным. Его черные волосы были коротко по моде подстрижены и блестели, одет в синий костюм, под ним - черная рубашка без ворота. Когда речь зашла о двух пропавших пейзажах, его лицо приняло саркастическое выражение.
- Вы обнаружите их в каталоге следующего аукциона "Сотби" в Нью-Йорке. Не украдены, просто вывезены.
- Эта мысль, - сказал коллега инспектора, - тоже приходила нам в голову, но мы подумали, что уважаемая семья вряд ли сама пойдет на такое…
- Равно как и я. - Таккола быстро повернулся, думая поймать инспектора разглядывающим множество увеличенных фотографий Катерины Брунамонти, обнаженной и держащей блестящую змею. Это ему не удалось. Инспектор никогда не смотрел прямо на вещи, которые хотел изучить. Он позволял им находиться на периферии зрения, пока сосредоточивал взгляд на чем-то еще - сейчас, например, он пристально разглядывал пыльную каменную скульптуру.
- Вы предпочитаете одетые камни обнаженному телу? - осведомился Таккола, не в силах сдерживать свое высокомерие и приглашая инспектора повернуться к фотографиям Катерины.
- Нет-нет, - вежливо сказал инспектор, вынужденный теперь позволить взгляду охватить целую серию увеличенных снимков, покрывавших большую часть стены. Они были черно-белые и с такой поразительной светотенью, что в них не было ничего порнографического или даже эротического. Они были просто зловещие.
- Очень впечатляет… - Теперь на периферии его взгляда находился видавший виды старый шезлонг, задрапированный длинным куском черного шелка.
Таккола пожал плечами:
- Честно говоря, сам я предпочитаю мальчиков, но вы понимаете, клиент есть клиент. Возможно, стоит перефразировать один из этих плакатов, что вешают в барах, где не хотят давать кредит. Что-то вроде: "Просьба секс не заказывать, отказ обижает". Разве мог я обидеть отказом богатую крошку? Она финансировала мою выставку. И к тому же оказалась девственницей, что сделало ситуацию еще пикантнее. Почти, но не совсем так же хороша, как стройный мальчик. А сейчас, если я ничем больше не могу быть вам полезен…
Пока они спускались по каменной лестнице, инспектор сказал:
- Мерзкое местечко.
- Да это еще что! Вам следует посмотреть на виллу шестнадцатого века, в которой он живет. Наполненную сокровищами искусства, законно приобретенными на его незаконные доходы. Мраморный бассейн в саду, окруженный скульптурами.
- И как долго он шел к этому?
- Недостаточно долго, инспектор. Недостаточно долго. Я искренне надеюсь, что вы прижмете его за это похищение, но боюсь, шансов у вас немного. Он умный ублюдок.
На улице они расстались, и инспектор срезал путь, пройдя через пьяцца Санто-Спирито позади церкви.
- Черт возьми! - Он уже забыл о привратнике и закрытых дверях. Поднял руку, чтобы нажать на звонок, и тут заметил рядом с ним надпись: "Компания "Contessa". Тогда он постучал. Недолгое ожидание, затем шаги. Синьора Верди потянула одну из огромных тяжелых дверей. Он помог ей, и она предупреждающе приложила палец к губам.
- Так нельзя, - прошептала она. - Обо всех посетителях докладывают привратнику, и он звонит наверх ее сиятельству и спрашивает, можно ли им войти. Я не знаю распоряжений относительно вас.
- Об этом не беспокойтесь.
Она поторопилась провести его в мастерскую.
- Из друзей Оливии, как нам кажется, пускают только тех, кто может дать деньги. Есть какие-нибудь новости?
Каждая пара глаз в комнате следила за ним, все ждали, что он ответит.
- Ничего не могу вам сказать. Я просто пришел на минуту, поговорить. Я не задержу вас надолго. - На самом деле он уже все понял. - У вас есть под рукой один из ваших ярлыков?
- Разумеется…
Она достала с полки наполовину опустошенную коробку. Значит, пока ярлыки по-прежнему используют, и это порадовало инспектора. Он вынул один:
- Помните, вы говорили мне, что обсуждалось предложение вышивать на ярлыках имя Брунамонти, а не просто "Contessa"?
- Я говорила? Не помню. Мы все были так расстроены. Однако это правда. Была такая идея - все из-за пиратских копий, но ее сиятельство…
- Да, в прошлый раз вы так и сказали. Вы имели в виду синьорину Катерину?
- Разумеется! "Я - Брунамонти, - говорила она своей матери в этой самой комнате, - а ты - нет". Сердце Оливии было разбито - не из-за ярлыков, как вы понимаете. Ну что я могу сказать, все мы, кроме ее матери, вздохнули с облегчением, когда она сочла ниже своего достоинства заниматься бизнесом, и мы в последний раз увидели, как она выходит отсюда. Как она себя вела! Критиковала дизайнеров, насмешничала над швеями. По ее словам, она-то любую работу могла бы сделать лучше. Мы терпели это ради Оливии, но можете себе представить, что люди с тридцатилетним, а то и с большим опытом чувствовали, когда их высмеивала невежественная дурочка - Брунамонти она или не Брунамонти. Между прочим, она сама себя наказала, когда решила, что на подиуме будет выглядеть лучше, чем профессиональная модель. Это было на показе в Милане. Играла музыка, паршивая девчонка стояла там, одетая в платье невесты, - гвоздь программы Оливии, и не смогла и шагу ступить по подиуму. Замерла, словно парализованная. Что за сцена! Кстати, это был последний раз, когда мы ее вообще видели, и слава богу! У нее нет талантов брата, я уж не говорю о здравом смысле и уважении к другим людям, но и она могла бы помочь, если б хотя бы вести себя умела. - Лицо синьоры Верди раскраснелось от воскрешенного в памяти гнева. - Просто невероятно, какие они разные!
- Понимаю. У меня самого два сына, и они очень разные, отличаются, как небо и земля…
Он рассказывал ей о сыновьях, пока она не успокоилась, а затем ушел, поделившись напоследок хорошей новостью: собачке Оливии больше ничего не угрожает.
- Вы меня просто осчастливили! Леонардо знает?
- Может, и нет. Я пытался дозвониться ему, но…
- Ясно. Ну, тогда я поднимусь наверх прямо сейчас. Это придаст ему силы. Малышка Тесси в безопасности!
Инспектор направился в расположенный по соседству бар Джорджо и заказал кофе.
- Я сам для вас приготовлю. Как продвигается дело? - спросил хозяин.
Инспектор неопределенно тряхнул головой и ответил вопросом:
- Что говорят на улице?
- Ничего, можете поверить. Как и газеты. Если новостей нет, они их придумают. Помяни черта…
Инспектор оглянулся и увидел, как в дверь неторопливо входит толстяк Нести со словами:
- Мне кофе. - Из уголка губ у него свисала незажженная сигарета - явный признак того, что он снова пытается бросить курить. Он буркнул инспектору: - Если ты не в состоянии найти похитителей, почему бы по крайней мере, не арестовать эту идиотку дочь, как-ее-там, и держать ее подальше от нашей редакции?
- Она приходит в редакцию?
- Приходит? Да она у нас поселилась! Она и сейчас там крутится, вешает кому-то лапшу на уши. Я сбежал, когда увидел, что она идет. Но я догадываюсь, что там сейчас происходит. Ее больше интересует ежедневная публикация ее портретов в газете, чем возвращение матери, - ведь это для нее единственная возможность когда-либо появиться в новостях, ну, если, конечно, кто-то из моих коллег ее не пристукнет, что, вполне вероятно, и происходит в эту самую минуту. Бога ради, можешь ты закончить это дело? Мне надо возвращаться, посмотри, я, как и ты, прячусь за темными очками. - Он допил остатки кофе и с той же сигаретой во рту побрел прочь на оживленную улицу.
- Что это с ним? - спросил Джорджо. - Правда, я его в хорошем настроении-то и не видел никогда, трезвого, во всяком случае. Но сегодня что-то особенное.
- Кажется, ему не нравится дочь графини Брунамонти. Сколько я вам должен?
- За счет заведения. Правильно не нравится… Хотя я не знаю ее лично: никогда сюда не приходит. Как уж ее зовут?
- Катерина.
- А… Слышали прогноз? Вчера вечером в новостях передавали, что погода стоит слишком теплая для этого времени года… Что за!..
Стеклянная дверь бара с громким стуком захлопнулась, заставив все вокруг содрогнуться. Один из официантов снова открыл ее и закрепил понадежнее.
- Видите, - сказал Джорджо, - слишком жарко. Должно быть, собирается гроза - такие порывы ветра.
Но это были не порывы ветра.
10
Из-за землетрясения, эпицентр которого находился в соседней области, где произошли огромные разрушения, а толчки докатились и до Флоренции, Катерине Брунамонти не удалось попасть на первые страницы утренних газет. И все же благодаря интервью, которое она дала, газета почти три полосы посвятила похищениям людей и полемике вокруг этого вопроса. Генеральный прокурор Сардинии разразился суровыми упреками в адрес судьи, которого он считал ответственным за побег Пудду:
"Примерно ведущим себя заключенным предоставляется возможность покидать тюрьму на несколько часов, иногда на несколько дней. Осужденные на большие сроки за тяжкие преступления могут отбыть половину наказания и выйти на свободу досрочно. Профессионалы, которые отлично изучили систему и приспособились к ней, всегда отличаются хорошим поведением. Самые опасные преступники - растлители детей и убийцы - в тюрьме ведут себя смиренно и послушно. Одних сажают снова, если они успевают совершить другое убийство, другие, подобно Пудду, исчезают.
Наказание за киднеппинг чрезвычайно суровое - суровее, чем за большинство убийств, но это не более чем видимость, если заключенные потом могут быть освобождены условно-досрочно, отсидев только половину срока, и могут скрыться. Каждый раз, когда удается спасти жертву похищения, раздаются радостные возгласы. Разумеется, все мы вздыхаем с облегчением, видя, что жертва жива и здорова, и никто не желает первым добавлять мрачные и критические ноты к общему радостному хору. Но каждое успешное похищение означает, что выкуп заплачен, а жертва освобождена - это поражение, а не победа.