Глава 8
Если занимаешь высокое положение, прекрати мечтать, когда моешь окна
В общем, так я получила своих телохранителей китайцев, что сейчас тащили экономку под белы ручки к воротам.
Мари вечно дразнила меня невестой, когда я задавалась и приезжала в Англию, и вечно подсыпала мне в постель горошин.
А людей всегда шокировало, что у меня были такие телохранители, будто у королевы. А у Мари не было. Это всегда ее тревожило. Ведь слушались они только меня! Хотя поступали по-своему.
Но отсюда становится понятным мое воспитание, которое не лезет ни в какие ворота. Я владею всем, что знали они, начиная от меча, до кисти художника и поэта, зная наизусть тысячи стихотворений. Жене будущего императора не пристало быть неграмотной, потому я убиваю быка одним ударом кулака. Я должна знать всех поэтов эпохи Цинь, потому я владею абсолютно всеми видами оружия...
Единственное, в чем Мари хоть немного превзошла меня – это в стрельбе из огнестрельного оружия... И целуется она классно.
В общем, она тоже не вписывается в идеал английской леди. Но этого пока ее кавалеры не знают. В области дурить головы мужчинам, закатывать глазки и томно опускать глаза она действительно мастер, каких мало. Это видно по количеству жертв.
А вот у меня это никак не получается с блеском. Наверное, здесь нужен особый талант, – с тоской подумала такая неудачница, как я.
Дело в том, что в Англии никого не трогает, что я китайская принцесса. И по китайским, и германским титулам еще и графиня, да и объем и вид моего купленного имущества (куча замков и целые провинции в Китае, Корее, Индии и даже Бразилии, и даже целые маленькие страны и королевства) там соответствует званию. Как и то, что сидящий рядом индеец – Великий Вождь своего племени (меня).
И я, оказывается, служанка.
К тому же отец чего-то боится. Он прячет меня в Англии от кого-то из знатных. А лучший тайник здесь для человека – прислуга. Знать не замечает ее в упор. Я раз услышала разговор отца с матерью, и очень удивилась. Они говорили так, будто у меня были в Англии очень знатные враги.
– Если он вырастил ее специально вне Англии, чтоб ее не убили из-за сходства, и подготовил из нее властительницу и убийцу, то я не знаю, что с ней сделают, – тихо говорил он маме. – А если нет, и это случайное сходство, то ее могут убить, чтоб не было соблазна... – он так притишил голос, что даже мне не стало слышно окончание их разговора. А ведь я слышу даже шепот очень далеко.
Я так и не поняла тогда, к чему это было сказано, но знала, что отец очень боится за меня.
И, как я только что сообразила, совершенно не хочет, чтобы меня видела знать... И это очень обидно.
Впрочем, мое положение странное – хуже некуда. Во-первых, По умер. А во-вторых, завещание графа то ли действительно, то ли нет. С одной стороны, завещание старого графа никто не оспаривал. А с другой стороны – если отец граф, то оно не действительно, и он владеет всем. А я никто, подкидыш на паперти. А если я графиня, то графа вообще не существует.
А насчет немецкой графини как моей неведомой матери и ее наследственного звания, то я туда даже не совалась. Я сильно подозревала, что из-за смерти вдовствующей графини и постоянных войн это графство сложно будет найти. А уж в том, что там никто ни меня, ни обо мне не знает, и подозревать было не нужно – по документам графиня умерла во Франции во время поездки в Англию при тяжелых родах, оставив малышку сиротой.
И отец, и мать по-настоящему любят меня – я просто чувствую это. И готовы глотку за меня перегрызть. Но их любовь какая-то эгоистическая – каждый норовит сохранить меня для себя.
А для отца расстаться со мной еще и по службе – нож острый. Мои телохранители и мой ум помогли в тысячах дел, и вместе нас знают обоих под одной кличкой. Из нас получился превосходный шпионский отряд – отец дипломат и говорильщик, я – обеспечение, силовые акции, финансы, экономика, ум тандема и его шпионская сеть.
А мои китайцы – индеец и китаец – общее прикрытие, ибо если мы Берсерк, то оба просто вурдалаки.
Я всегда с отцом. Мои телохранители и воспитатели принцессы-китаянки всегда со мной. Один выживший китаец. Мари же, как истинная и законная англичанка, всегда с матерью. Потому что любое из моих дел навсегда скомпрометировало бы меня как леди в глазах света. Я подозреваю, что именно этого отец и боится.
Еще я подозреваю, что отец ко всем прочим условиям не хочет меня удочерять и из-за того, что в случае его смерти сейчас все может достаться мне вместе с титулом.
Тогда как при удочерении это почти невозможно. Ибо все документы все так же хранятся в сейфах. И никто тогда не сумеет наложить руку на громадное состояние, а желающие есть.
И к тому же отец, в случае удочерения, становится опекуном состояния дочери...
То есть он вроде бы наложит руку на то, что фактически мое, юридически и мое и его одновременно или попеременно, то есть он окажется такой меркантильный. Иногда, когда я злюсь, мне даже временами кажется, что он все ждет, что его убьют, чтобы восстановилась справедливость, и все вернулось ко мне... А еще надо понять, что мужчина в Англии становится полным хозяином и распорядителем имущества женщины, будь то жена, дочь или даже племянница опекуна.
В Англии женщины не имеют никаких прав. И они даже не имеют права заниматься бизнесом без разрешения какого-либо мужчины – брата, мужа, дяди... Графиней я была свободнее...
Так что у отца может быть в голове самый чудовищный сумбур различных соображений, когда он не хотел меня удочерять. Не говоря уже о том, что он очень боится, что дочь ему не разрешат брать с собой на дело везде, как мама берет Мари, и оставят меня в Англии...
В общем, куда не глянь, везде кошмар.
А самое главное – что он неприятный.
И сбывшийся.
И реальный.
И леди Лу, с детства воспитывавшаяся как королева, графиня, даже принцесса и дочь, оказалась вдруг, повзрослев, обычной служанкой...
Не то, что меня это трогает, а то, что тут все считают, что это невозможно изменить...
А я не только служанка, но и бастард, да еще и подкидыш, в общем – никто и звать никак...
И прав на состояние, мной сделанное, естественно, никаких юридически – все это принадлежит моей семье, и в детстве даже и в голову не приходило в этом сомневаться, да вот только оказаться вместо дочери служанкой, так такой кошмар тогда и в жизни не приснился бы...
В общем, ни то, ни сё...
И находились люди, которые мне об этом напоминали, эти мерзкие дамы...
Вот так, таким было мое положение, когда в новом доме, где я родила обезьянку, только что уволенная экономка закричала от ворот, несомая моими телохранителями – вот тогда все это и началось.
– Будьте вы прокляты! – яростно закричала экономка. – Я ошиблась, да, не узнала Вас, но ведь вы сами наградили меня этим постом в поместье за верную службу, когда я шестнадцать лет назад помогла вам решить с Джорджем, а потом выходила вам Джекки, как вам не стыдно!!!
Я еще напряженно перебирала воспоминания, когда экономка выкрикнула свои проклятия после ее не менее оскорбительных слов, что я якобы уже была старовата раньше. Выбитая из колеи словами Мари про то, что отец продолжает считать меня просто экономкой и служанкой, я была слишком расстроена, чтоб соображать. Я с трудом вернулась в настоящее.
– Все еще злишься?! – заглянула в мои глаза Мари. – Я не могу понять причины его поведения! Отец ведет себя как взбесившийся буйвол, ничего не понимаю. Подозреваю, – тихо шепнула сестра, – что это дурацкая гордость...
– Против меня?! – яростно выкрикнула с мокрыми глазами я.
– Да нет, скорей против света... - вздохнула Мари. – Этих надменных аристократов. Ты же помнишь, что дед сделал все так, не упомянув его даже в документах, как своего сына, и все записав на тебя, что внебрачным сыном стали считать его, а не тебя. Очень хитро! Я подозреваю, что отец боится, что его посчитают самозванцем. Тут, в Англии, среди знати, все такие снобы. А ведь король стал плохо относиться к нему как раз после смерти деда – смекаешь? Может, он так намекал всем, что отец ненастоящий?
Я хихикнула, вспомнив абсолютное сходство отца с дедом.
– Я подозреваю, – шепнула Мари, – что он недавно узнал нечто такое, или услышал намек, что приводит его в бешенство... Я думаю... – она вздохнула, – он сам сомневается, что он законный граф и сын своих родителей, и потому ярится... – Мари в отчаянии аж повела головой в сторону, вдохнув сквозь зубы, – ты же знаешь, что после смерти деда на отца упала ярость короля...
– Не заметила, – зевнула я.
– Ты ничего не заметишь! – рассердилась Мари. – Тебе, чертенку, все подавай пожарче, огоньку, лишь живей делаешься, тебе все как дома! В аду! Холодно в Англии, черт!
Я прыснула.
– Ну а мама хорошо заметила! – сказала вызывающе Мари. – Ей не кажется, что когда тебе поджаривают пятки огнем, тебе делается теплее. Ну так вот, я все думаю, что, может быть, король знал нечто такое, что ставило под сомнение рождение Леона. И потому так на него ударил после смерти отца – они же с старым графом Джорджем когда-то были товарищами и даже ухаживали за одной женщиной... Вот король и заступился за товарища, когда его сын стал притеснять малютку...
– Малютку?! Меня?! И поэтому он направлял всю нашу семью со мной в ад?!
– Где тебе было теплее...
– Вредина!
– Но в чем же можно подозревать Леона, если он точная копия отца, даже я не могла разделить их!?
– Неужели ты не понимаешь, – взмолилась Мари, моляще вытягивая голову. Ей не хотелось говорить вслух.
– Не... – я покачала головой.
– Ну... – Мари было явно больно говорить. Но потом она с болью сказала. – Ну... Он может быть с тобой в одном положении, и мог появиться так же, как и ты... – она сглотнула слюну. – Само твое появление наводит на такие мысли. То, что сделано второй раз, могло быть сделано и в первый, и просто повторено, не изобретая и не тужась...
И, видя, что я не понимаю, она отчаянно выпалила:
– Для того, чтоб сделать ребенка, отцу вовсе не нужно законной матери! – с горестью выпалила она, возмущенная подлостью мужчин.
– Ты думаешь... – я замерла, пораженная внезапной догадкой. – Что и он, и я оба неза...
– Тихо... – зашипела Мари.
От двери донесся дикий крик экономки, в котором звучал настоящий ужас.
Я оглянулась.
Видимо, индеец или китаец, вполне озверевшие за эти четыре дня ее придирками, популярно объясняли ей, что с ней будет, если она вернется. Популярно и доходчиво, они ведь педагоги, а это значит не только рассказать, но и показать, и даже дать почувствовать материал всеми чувствами.
Я испугалась, что она попыталась вернуться, и ее убили. Но индеец, увидев, что я оглянулась, даже показал руки, чтобы доказать мне с ухмылкой, что они ее не трогают. Даже не прикасаются рукой. Они хорошие. Она сама визжит, закрыв лицо. Потом на мгновение откроет, поглядит, и снова визжит в удовольствие.
– Прекрати эту пытку! – рассердилась Мари.
– Да от рук индейца до нее около метра! – возмутилась я. – Вон он, с невинным видом специально демонстрирует тебе руки!
– Да, но у него в руках свеженький скальп! – рассерженно сказала Мари. – Который он только вчера добыл и носил у пояса... И вчера этот скальп только ходил по полю. И он демонстрирует руки не только тебе, но и ей... И он специально встряхивает его, гладя пальцами мягкие волосы...
Пока я смеялась, Мари кинулась к экономке, подхватила ее, и сама вывела ее за забор. Она всегда сострадает людям, первой бросается на помощь.
Надо сказать, что и индеец, и китаец были в нашей семье как братья, особенно нам с Мари. Вождь считал нас членами своего племени – у них было принято усыновлять членов других племен, если они попадали в плен или просто иногда даже просто вливались в племя. Иногда в семью принимали других людей. Для него это было естественно, мы же даже не думали, что может быть иначе... Потому и сейчас, хотя они выполняли только мои приказы, Мари могла с ними даже подраться, как с братьями, и мне было даже интересно, что из этого выйдет. В детстве, когда я приезжала в Англию, Мари училась вместе со мной... Убивать.
Но Мари не стала драться, а просто сама экономку вывела. Она сострадательная, всем поможет выйти за ворота. С удивлением я увидела, как она сняла с пальца роскошный перстень с бриллиантом и подарила экономке.
Мари старается не делать врагов, она добрая.
И потом, у старухи дети и внуки, это будет ей страховкой, и она не умрет с голоду. На сумму, вырученную с его продажи, она будет есть сто лет. Мелочь, а приятно. Тем более что Мари это ничего не стоило. У нас собственные копи в Южной Америке и Южной Африке.
Индеец, перевалившись через забор, нечаянно показывал старухе скальп, невинно обмахиваясь им, но Мари закрыла ей глаза рукой и повела с закрытыми глазами.
– Закрой ей глаза, пока я буду рубать ей голову! – грубым голосом заорала я.
Старуха, оттолкнув Мари, завизжала, взяв старт. Пока Мари искала, кого убить, я быстро полезла мыть окна. Отец сказал. Надо сказать, что я люблю работать и всегда все делаю охотно и весело сама. За мной и слуги работают, как бешенные. И весело. Вряд ли кто может работать меньше хозяйки.
А около тех, кто все-таки может, обычно начинают крутиться китайцы.
Люди делают все возможное, чтобы они не приходили. Я называю их по привычке китайцы, там они учились убивать, но на самом деле они индейцы. Наполовину. Душа людей болит и радуется, когда они рядом. Вот и экономка бежала так, что Мари догнать ее не могла, несмотря на то, что у нее болячки.
– Вернитесь... – отчаянно кричала Мари. – Ничего вам за это не будет!
Весь дом, затаив дыхание, наблюдал за этим с редким восторгом. Эта стерва всех достала. Меня только интересует, если она их достала, то что же они будут думать обо мне?
Хотя, надо сказать, я и сейчас занимала в их глазах высокое положение и видное место. Четвертый этаж, подоконник.
Глава 9
О трудолюбии как средстве достичь высокой должности
...Отчего у меня такой прилив трудолюбия? – Я люблю самозабвенно работать, ничего не замечая.
Особенно когда отец стоит внизу. И делает вид, что зовет меня.
Отчего у меня радость в глазах от мытья окон? – Он зовет меня долго.
Тогда меня несет прилив вдохновения.
Тогда я яростно работаю, не слыша и не видя ничего до умопомрачения. Я сконцентрирована на деле.
До умопомрачения отца....
Обожаю!
К тому же было такое редкое солнышко среди дождливых дней, что я совершенно разомлела.
Я люблю работать, потому отец уже несколько минут внизу ходил с мрачным видом туда-сюда, сжав руками голову, как лиса, уговаривающая друга ворона с сыром слезть. Он нервно ходил туда-сюда!
Я на самом деле люблю работать.
Естественно, он попробовал поговорить со мной в окно, которое я мою. Но каждый раз почему-то ошибался этажом. А дом ребрышками – с этой стороны не видно, что на другой. Побегав так вверх-вниз, вверх-вниз полчаса, он стал покладистей.
Я почему-то оказывалась на другом этаже и в другом месте. А я работала в глубоком сосредоточении. И он уже не пытался нарушить глубокое сосредоточение человека на мойке окон.
Дело в том, что у него появились проблемы с обезьянкой. Но я его не замечала – я была так занята работой, так занята... Когда работаю, ничего не вижу и не слышу... Я не виновата, что я его не заметила вообще еще. Он сам послал меня работать!
– Лу, перестань идиотничать и притворяться! – громко сказала лиса. – Слезь, дорогая, я хочу тебя с кем-то познакомить!
Дальше было не замечать его просто неприлично. Я случайно во время мойки, он же сам это советовал мыть, совсем случайно, взглянула вниз, и увидела отца. Он пришел уже полчаса назад, заявив, что во всем особняке не осталось ни одной гинеи и даже захудалого соверена, а сегодня воскресенье и праздник, чтобы идти в банк. К тому же бухгалтерские книги куда-то исчезли. А в замочную скважину сейфа какой-то ублюдок засунул кусок воска.
– О, папа! – сказала я с удивлением. – Ты давно пришел?
Папе явно хотелось удавить дочь.
– И что тебе надо?
Руки у отца нервно сжимались.
– Исчезли, говоришь? – серьезно задумалась я. – Проклятые гинеи! Убегают, да? – по-детски рассудительно заявила я.
У отца дрожали руки. И, хоть он носит всегда с собой два ножа и пистоль, и короткий японский меч, и все в одежде, но не мог показывать этого перед такими невинными гостями. Потому я не волновалась.
– Ходют бедные? – я в недоумении развела руки, сев на подоконнике. И уважительно повернулась к нему, ведь я леди вежливая, а отец учил всегда поворачиваться в Англии лицом к собеседнику, болтая ногами.
Меня тоже удивляло, что денюжки встали и ушли от графа. Я приделывала им ноги упорно, но они так сами и не ходили никогда. И я об этом напряженно думала, – да, да, – специально так же держась за голову, как отец. Чтоб ему было видно почтение в моем взгляде и что я действительно думаю. Я делала так же само, как он, демонстрируя всю свою серьезность.
– Лу!!! – рявкнул отец. – Я хочу сделать принцу очень дорогой подарок, чтоб он был не в обиде!
– Ну так подари ему обезьянку! – вдруг озарило меня, так что я даже хлопнула в ладоши. – Ту, что ты купил за сто гиней...
Я захлопала в ладоши от восторга.
Отец заскрежетал зубами.
– Принц истерически не переносит обезьянок! – наконец сквозь зубы выдавил он. Намекая на то, что кто-то сидит на четвертом этаже.
– Пусть китаец снимет с обезьянки шкуру и подарит ему! – тут же нашлась я, широко открыв глаза.
Отец внизу замычал.
– Лу! Нужно что-то очень ценное! – наконец, рявкнул он.
Я задумалась, вспоминая, что же для отца самое ценное.
А потом захлопала в ладоши.
– Подари ему свою коллекцию оружия, над которой ты так трясешься! – радостно воскликнула я. – Ты сам говорил, как тебе эти ружья и мечи дороги!!!
Отец засипел.
– Скажи, что на память о нашем доме, чтоб он всегда его помнил! – добавила церемонно я. Давая ему дельный совет, отличающийся китайской утонченностью и тактичностью.
Я китаянка.
Отец заметался.
Я поняла, что чем выше положение, тем лучше.
И поднялась по социальной лестнице аж до самого верха. С башенками этот дом достигал сорока метров. Я китайская принцесса.
– Китайцы отличаются особой изысканностью... – крикнула оттуда я. – У них есть, помимо тухлых яиц и жареных червей, еще один деликатес: они берут живую обезьянку, привязывают ее прямо на столе в харчевне, а потом клиент бьет ее молотком по голове, и кушает ее мозг... Подари ему обезьянку...
Отец начал что-то искать на дорожке, но зачем ему булыжник?
– И научи готовить... Раз он их ненавидит и у него мания ненависти к обезьянкам, ему понравится... Так подари ему обезьянку...
Отец все-таки кинул булыжник. Раздался характерный звон.
– Тебе нравится бить стекла? – хихикнула я. – Папа, у тебя нет опыта, я могу тебя научить, тебе понравится...
Отец прыгал внизу, на двух ногах от злости.