- Да при чем тут баба? Ему в войну все взрывом испортило. Он никогда не был женатым. После войны по зонам мотается. А сюда его перед пенсией прислали. Чтоб с высокого заработка потом начислять пособие.
- А я слыхал, вроде он сам сюда попросился. Может, из-за пенсии, чтоб больше получать. Но никто его насильно не пригнал к нам, - говорили зэки.
Аслана не интересовал новый начальник зоны. Теперь, об этом он думал постоянно, дожить бы до освобождения, выйти на волю, уехать домой. К себе, в Кабардино-Балкарию… Отдохнуть там душой и сердцем.
Он часто зримо видел свой дом, горы, звонкие реки. Это помогало ему пережить многие беды.
Вот и сегодня ехал объездным путем, пел вполголоса старую, как горы его земли, песню, которую любил с детства. Впервые он услышал ее от бабки. И самосвал, словно заслушавшись, бежал послушной кобылой. Но вдруг… что такое?
Пришлось затормозить.
Среди дороги, - не обойти, не объехать, трактор, старый "Натик", в луже застрял… "Разулся". Тракторист, матеря свою керосинку по всем падежам, искал вылетевший трак. Лицо, руки - в грязи. Одному не обуть, а кто поможет? Всякому силы и время дорого.
Пожилой зэк оглянулся на Аслана, зажмурился, ожидая отборную брань за перекрытый проезд. Но тот увидел вылетевшее звено, молча помог трактористу надеть гусеницу.
"Чего бранить человека напрасно? С каждым на трассе может случиться непредвиденное", - подумалось тогда Аслану.
Тракторист не раз выручал шоферов, вытаскивая машины из болот, марей, из грязи. Сам за помощью не обращался никогда.
Присев на просохшую обочину перекурить, разговорились.
- Новый начальник вчера у нас в бараке был. Один, без охраны заявился. Я просил его убрать меня от фартовых к работягам. Ну, думаю, скажет сейчас о том, прибьют меня.
Но он - ни слова…
- А чего приходил? - поинтересовался Аслан.
- Зашел вечером. После ужина. И говорит: "Здравствуйте, фартовые". Те, увидев начальника, за падло для себя сочли встать со шконок. А он подошел к бугру и говорит, мол, не надоело вам бездельничать? И смеется, что у него скоро бока мохом обрастут. Тот - в ответ: закон трудиться не позволяет. Начальник посуровел и спрашивает: "А жрать дармовое позволяет?" Бугор хохотать начал. Тогда начальник говорит, что в войну он был комбатом, на Втором Украинском фронте. И у него в батальоне бывшие зэки имелись. Из добровольцев. Среди них - фартовые. Ворюги услышали и говорят, а что им на фронте понадобилось? Начальник ответил, что на войне они были отменными вояками. Смелыми, порядочными людьми. Никто не тащил их силой в атаки. Сами шли, первыми. Не прятались за спины других. Не выжидали, пока обстрел стихнет. Любили их в батальоне. За то, что дерзкими в бою были и человечными к своим. Без жалоб переносили тяготы и боль, умели шутить даже, когда было слишком трудно. "Фартовые, а на войне прекрасными людьми оказались", - сказал начальник. "Так то на войне", - перебил его бугор. "Неординарные условия. Это верно. Среди них не было дезертиров, трусов. Их боялись немцы", - и рассказал много интересного, о чем и не слышали мы никогда. Оказывается, он даже их кликухи знал, имена. Помнит и теперь, каждого живого и погибшего. Сколько историй всяких рассказал, где фартовые отличились. От одних - волосы дыбом вставали у всех, от других - животы со смеху надрывали. Ну а под конец, глянул я, на шконках - никого. Все вокруг начальника уселись. Забылись, заслушались. А он и говорит им: "То война была. Она всех на надежность проверила. Лучшее в людях проявилось быстро. И неважно кем они были до войны. Беда объединила нас в одну семью. А и теперь не легче. Трасса эта Колыме, как воздух, нужна. Старикам и детям, молодым… Без нее Северу не выжить. Она, как кровь, как соль и вода - без которых не обойтись никому. Трудно здесь сейчас. Подчас, как на войне. А потому - симулянтов будет считать дезертирами. Мол, сегодня всякая пара рабочих рук на вес золота. Чем скорее проложим трассу, тем легче жить станет всем. "Будущие зэки добром вспомнят, что для них эту дорогу в зоны проложили", - съязвил бугор. А начальник и говорит: "Все мы в жизни, случалось, ошибались. Причиняли зло ближнему. Думая, что поступаем верно. Но ко всякому приходит старость. Ее никто не минует. Она - как итог прожитого - свой предъявит счет. И вот тогда, помимо воли, не спросясь, просыпается в людях совесть. Даже у тех, кто этого слова не слышал никогда. Она замучает, изведет. Ведь должен каждый в этой жизни добрую память о себе оставить. Чтоб и не зная имени, кто-то, чужой, добрым словом вспомнил. Пусть и через годы…" - "А почем она, эта совесть?" - отозвался бугор. Начальник, глянув на него, ответил всем: "Вот о том не спросил я тех ребят, что фартовыми звались до передовой. У них бы спросить об этом. Они лучше знали. Не за награды, не за трофеи они на войну пошли. Не все вернулись живыми". - "Агитируешь? Да только тут сознательных нет. Ошибся адресом", - ответил бугор. А начальник ответил, мол, не уговаривать пришел. А поговорить. Кто не понял сказанного сегодня, завтра вынужден будет задуматься. Вскоре он ушел. И фартовые всю ночь гоношились. Спорили о чем-то. Ругались меж собой.
Вечером, вернувшись в зону. Аслан узнал, что начальник зоны распорядился не кормить горячим в столовой фартовых, потому что никто из них не выходит на работу.
Ворюги стояли кучей у двери на кухню. Но охрана стала стенкой и не впустила никого. Кроме как за сухим пайком. По норме штрафного изолятора.
Пекарня, склады, кухня и столовая охранялись теперь круглосуточно.
Охрана не разрешала зэкам пронести с собой из столовой даже кусок хлеба, свой положняк. Чтоб ничего не перепало фартовым.
Из бараков работяг, "жирных" и идейных были изъяты все продукты. Словно под метелку вымели все съестное отовсюду настырные бобкари.
Зона притихла, насторожилась. Все понимали, - новый начальник объявил войну фартовым, "перекрыл им кислород". Удастся ли ему сломать воров или найдут они лазейки?
Зэки наблюдали за развитием событий.
На третий день бугор фартовых запросился на прием к начальнику зоны. Медвежатник требовал накормить его людей.
На это начальник зоны ответил коротко:
- Моя фамилия - Упрямцев. Это вам должно о многом сказать…
На следующий день, к удивлению всей зоны, на построение вышла половина фартовых, согласившихся работать на трассе.
Их накормили, переодели в спецовки и отвезли на самый дальний участок трассы.
Бригадиром к ним назначили Илью Ивановича.
Аслан возил новой бригаде гравий. Видел, как трудно приходится фартовым втягиваться в непривычное для них дело.
Обед им привезли на участок. Пока ели, Аслан и Илья Иванович поговорили.
- Крученые мужики. Непривычно с такими работать. Все норовят друг к другу на горб влезть. Куда там помочь, подменить, выматываются с непривычки быстро. О какой норме тут говорить? Они се и через месяц не смогут выполнить. Мокрицы - не мужики, - хмурился бригадир. И добавил: - В бараке у них теперь раскол случился. Этих - за то что на работу вышли - из воровского закона выведут. Они и говорят теперь, что лучше быть плохим вором, чем хорошим жмуром. Допекло их, видать, коль на бугра наплевали.
- А он что думает? Как перебиваться станет? Сам-то ладно. Но с ним люди? Загробит их гад, - вырвалось у Аслана.
- Голод и не таких ломает. Поверь, и эти выйдут на трассу. Никуда не денутся, - уверенно ответил бригадир. И продолжил тихо: - Никто за них не брался всерьез. Вот и распустились. Новый начальник - мужик крутой. Не сломали бы ему шею…
Аслан тогда не придал значения услышанному. Ну что может случиться с начальником зоны? Кто рискнет стать ему на пути?
Вспомнилось его пожатие руки в магаданской квартире. Рука заныла… Из таких, как у того, рук - никто не вырвется. И, оглядев фартовых, сказал:
- Не по зубам им Упрямцев. Хлипкие они для него.
- Он - один, а их много. Не этих, тех, кто в зоне остался. Бугор теперь на все решится, чтоб последних не потерять. Иначе, самому на трассе вкалывать придется. А по-ихнему раз допустил такое - вон из бугров. Еще и убить могут. Сами. Так что война у фартовых не кончилась. Она только началась, - вздохнул Илья Иванович.
Аслан поехал за гравием, обдумывая разговор с Ильей Ивановичем.
Сложная эта штука - человеческие взаимоотношения, да еще не где-нибудь, а в зоне.
Вот и он сам не смог ужиться с ворами в одном бараке. Не сумел свыкнуться там с постоянными мелочными ссорами, разборками. О многом из их жизни и законов он знал, живя бок о бок. Но понять их ему не было суждено.
Правда, новый бугор фартовых держится с Асланом уважительно. В гости зовет. Потрехать о жизни. Аслану все недосуг. С работы затемно возвращался. Поужинает - и спать. Спать до утра, чтоб хоть немного прошла несносная усталость. Какие гости иль разговоры, если, едва голова попадала на шконку, Аслан тут же засыпал.
"Вот вернусь домой, год буду спать, сколько захочу. Не вставая… Лягу и сутками напролет… За все, что недоспал здесь, на Колыме", - думал он.
- Эй, Аслан! Да ты что, оглох? - послышалось совсем рядом.
Потрепанная полуторка, хлебнув носом воду, не захотела выехать из реки. Машина была похожа на усталую клячу, приковылявшую на водопой.
В кабине машины сидел промокший до нитки водитель, которого вся зона знала по кликухе Чинарь.
У радиатора полуторки по пояс в воде стоял начальник зоны.
Вдвоем они не смогли вытолкнуть полуторку из воды. Чуть правее брода взял шофер, и машина захлебнулась.
Аслан выволок ее, взяв на буксир, потащил в зону.
Упрямцев попросился к Аслану в кабину. Сидел мокрый, дрожа всем телом, ругаясь на незадачливого водителя, сумевшего утонуть в блюдце воды. Сетовал, что не побывал на участках, которые стоило самому посмотреть и проверить.
- К фартовым хотели нагрянуть? Так они привыкают. Кто как… Иные до ломоты в плечах. Другие канючат, задрав пятки, в марь повалились. Да там долго не полежишь. Едва мокрота к заднице доберется, встанут. Сейчас их не стоит проверять. Мучаются. Свыкаются. Но через неделю обвыкнутся. Будут как все. Вот тогда и нормы начнут вытягивать и выматываться меньше. А пока не стоит, - тихо, словно размышляя вслух, говорил Аслан.
- Тоже верно, - не стал спорить Борис Павлович.
- А зачем вы один ездите по трассе? Стоит ли рисковать? - спросил Аслан.
Упрямцев удивленно посмотрел на водителя.
- Кого мне бояться? Я воробей стреляный, пуганый. Всякое видывал. Отпугался всего. Теперь уж стар бояться. Да и некого. Так думаю.
Аслан пожал плечами. И ответил неопределенно:
- Тут всякое может случиться. С трассой не пошутишь. Она каждого сама объезжает. Для нее нет зэков и начальников. Все одинаковы, как сугробы на погосте.
- Спасибо, Аслан, на добром слове. Век буду помнить, что ты первый здесь обо мне подумал. Хоть и кто мы друг другу? Да и возраст не совпадает.
- Люди, вот кто. Я хлеб ел в доме твоем. По нашему обычаю - это все равно что другом стать. Нет, я не говорю, что меня нужно выделять. Я не наивный. И все ж не побрезговали вы мной. А значит, и мне вы - не чужой, не посторонний… Кто знает, как жизнь сложится? Особо на свободе… Сроки кончаются рано или поздно. Но с ними мы не все рвем и забываем…
- А знаешь, как я в эту систему нашу работать пришел? Тоже, казалось, случай такой произошел. А всю жизнь он мне перевернул. После войны вернулся домой. В Орел. Из восьми душ - только трое в живых остались в семье. Мать-старушка, да брат-калека. Ну и я. С хлебом - сам знаешь, как тяжело было. Маманя с ночи очередь занимала, чтоб к утру карточки отоварить. Меня не пускала. Все хотела сама успеть. Всюду, - вздохнул Упрямцев и продолжил: - А тут - праздник. Мать заторопилась в очередь. И карточки в карман положила. В жакет. Когда прикорнула, чует - кто-то в карман лезет, за карточками. Она - хвать за эту руку. Закричать хотела. А ей по горлу ножом… Навек накормили. У нее, у мертвой, на глазах долго слезы не просыхали.
- А душегубов поймали?
- Практически сразу. Их двое было. Пока следствие шло, меня и уговорили в эту систему перейти работать. Я и не раздумывал особо. За мать было обидно. Хотелось, чтобы меньше бандюг ходило по земле. Но… Их не убавляется, - с грустью признал Борис Павлович.
- Не убавляется? Это почему?
- Да вон новую партию завтра принимать надо. Три сотни уголовников. А выйдут на свободу в этом месяце лишь двадцать. Соотношение и подтверждает мои выводы.
- По головам, как баранов, считаете? А все ли они за дело осуждены? Всяк ли преступник? В нашем бараке половина мужиков не знают, за что сидят. Горько это. Но еще хуже, когда их другие преступниками называют.
- А где вы видели, Аслан, чтобы осужденный сказал, что он виновен?
- Да хотя бы я! Виноват. Не спорю. Но ведь первая судимость! А разве стоило вот так, сплеча, сразу на Колыму? А поначалу вообще в расход пустить хотели. Ну, ладно я. А возьмите Килу, Илью Ивановича, Чинаря, Полуторабатька иль Полушпалка? Совсем ни за что! А сроки какие? Да и других - тоже… За мешок муки - червонец. Это разве по-человечьи? Вор банк обокрал - получил столько же. Нет, я против такой уравниловки! Мужик мешок муки спер, чтоб детей кормить, а фартовые - на воровстве всю жизнь. Где разовый случай, на какой нужда толкнула, а где система? Есть разница? А вот отбывают одинаковый срок, в одной зоне и в одном бараке. И даже по одной статье! Такого не должно быть, чтобы убийца получал восемь лет, а за два мешка комбикорма - десять… Так что не все тут гладко в законе. А разве можно судить за мысли? Вон те же идейные…
- Погоди, Аслан. Уже дела идейных пересматриваются. Шестерых к реабилитации готовим. Полной. С восстановлением во всех правах.
- А отбытый срок, годы на Колыме куда денешь? Такое не восстанавливается. Или спишется? Я не о себе. О тех, кого уже списали. Здесь, в зоне. Им уже не нужна реабилитация. Припозднилась она. Пока дойдет до Колымы, сколько еще умрет невинных? А она идет слишком долго. Видать, ноги у нее, как и у нас, подморожены. На таких не разгонишься. Разве только на обочину, где виновные и невиновные рядком лежат…
Борис Павлович молчал. Лишь морщины лоб прорезали.
О чем-то своем думал человек и, казалось, не слушал Аслана. Но вдруг заговорил, будто проснувшись:
- Ты говоришь, мертвым не нужна реабилитация, не нужна защита и очищенное имя? Ты очень ошибаешься, Аслан. Она - как правда, как жизнь необходима. Потому что и у погибших, умерших на Колыме - живы семьи, дети. Им с запятнанным именем жить очень сложно, порой невмоготу. Ведь ни в институт, ни продвижения по службе не имеют. Лишены всех прав. Нет виновного отца. Из-за приговора отцу и сегодня страдают дети. Вот почему нужна защита мертвым, чтоб живые, не боясь, называли свое имя. Хоть по возможности случившееся надо исправлять. Пока так. Конечно, полумера. И все ж спроси тех, живых - нужна ли правда им?
- Правда всегда нужна! Но что с нее толку, если, отбыв на Колыме годы, потеряв тут все здоровье, вы выпускаете и говорите: невиновен. За ворота зоны выйдет развалина, комок болезней. Многих семьи не дождались. Отреклись, отказались. К кому такие вернутся? Кому нужны они? Где гарантия их обеспечения, устройства? Что вы вернете людям? Имя? Так он с ним родился. Остальное вы навсегда и безвозвратно отняли! К тому ж нет уверенности в том, что репрессии не повторятся. Вам не поверят и те, кто отбывал, и их семьи. У такой памяти - бесконечный век. Она переживет не одну колымскую трассу, - вспомнились Аслану разговоры работяг в бараке длинными зимними вечерами.
- Признав один раз беззаконие, его уже не повторят. Я в это верю. Иначе жить станет невмоготу. А с тобой я не во всем согласен. Реабилитация - это вторая жизнь…
- Спасибо! Ее одну испоганили, отняли. Вы бы слышали, что говорили, умирая, те, кого вы опоздали оправдать. Вам никогда не пришлось видеть, как они умирают. А я - видел. И не раз. До смерти забыть не смогу. Они б сегодня ответили… Да еще услышите вы их мнение, покуда есть живые, - злился Аслан.
- А я и не предполагал, что тебя это задевает, - удивился Упрямцев.
- Я с ними, в одной зоне, бараке. На одной трассе. Это ничуть не легче, чем на войне. Только пули заменяют мороз и сырость, адская усталость и хреновейшая жратва, которую скот не стал бы жевать. И это каждый день. Еще - непосильная работа. По четырнадцать, шестнадцать часов в день. Так тут не до имени. Выжить бы хоть как-то до воли. Такое не восполнить, не реабилитировать, не оправдать. Вы ошибаетесь, а расплачиваться нам. Пусть бы хоть один из тех, кто ошибался, хлебнул бы с нами из одной чаши, я посмотрел бы на него, без мундира и пенсии, - отвернулся в окно Аслан и ехал дальше молча.
Глава 3
Вечером, после работы, Аслан слушал разговоры мужиков барака. Но вдруг увидел фартового, вошедшего совсем неслышно. Он скользнул за нарами почти неприметно, подошел к Чинарю, шепнул ему что-то и исчез, словно привиделся.
Вскоре и водитель ушел. Аслану стало интересно, зачем понадобился фартовым шофер начальника зоны. Уж, конечно, не с добра вытащили его к себе.
Аслан знал, что фартовые сумели украсть из пекарни десяток буханок хлеба. И не голодали ни одного дня.
Новый начальник зоны не знал всего. А фартовым в зоне были известны все ходы и выходы, каждая лазейка. А потому и усиленная охрана не увидела, как сумели фартовые залезть в склад, унести три ящика тушенки, рыбные консервы и полугодовой запас чая. Все это было надежно спрятано в бараке.
В бетонном полу под шконкой выкопали яму. В нее сложили. И заложили так, что никто вовек бы не догадался о потайном складе.
Об этом Аслану рассказал Чинарь, которого в последнее время воры зауважали.
Они подкармливали мужика, давали вдоволь курева. Держались на равных, как с кентом. И Чинарь таким отношением очень дорожил.
Все в зоне недолюбливали его за бычью тупость и патологическую, невиданную доселе жадность. С ним не общались. Его сторонились. А тут сами воры признали. Он о таком и мечтать не мог. Они его к себе пригласили, усадили на почетное место - рядом с бугром. На такое не все фартовые могли рассчитывать. И вырос Чинарь в своих собственных глазах до сигары.
Даже говорить по фене обучился. Что ни слово - мат, плевок. Правда, по рылу за это получал в своем бараке. Но кто они? Работяги! Не понимают кайфа, шика. То ли дело - фартовые! С ними весело. И он здесь свой человек. Первый после бугра! Так ему сказали воры.
Почему такая метаморфоза случилась в его жизни, он не задумывался. Думать надо, когда в брюхе пусто. На сытое - радоваться, не забивать голову пустым.
И радовался. Жаль, что радость с ним никто не разделяет. А то бы…
Но никогда воры не приходили за ним в барак. Встречали, приглашали, но на дороге, с глазу на глаз. Сегодня же специально за ним заявился фартовый.
И Чинарь, выпятив и без того толстую нижнюю губу, зашагал к фартовым важно, как сытый индюк.
Аслан в душе пожалел Чинаря. Зная фартовых, он понимал, что неспроста прикормили и привадили они мужика. Поостеречься бы ему. Да куда там. Скажи, - подумает, что ему завидуют. Пусть сам синяки получит, когда подставят его вместо себя в каком-нибудь деле.
Чинарь спал рядом с Асланом уже не первый год.