- Теперь только начальник зоны о том ведает. Но кто решится у него спросить? Вот уж огорошил всех, натянул бугру на кентель парашу. Тот думал, что Упрямцева сломает. Да только хрен в нюх! Этот - не прежний, валандаться долго не стал. Сразу всех к ногтю, и будь здоров, - радовался Полушпалок.
Пятеро недавних зэков, прибывших последним этапом в зону, сидели понуро.
- А что как и нас завтра, в утречко, с ранья, вот эдак же сграбастают? И свезут неведомо куда, - шептал рыжий коренастый мужик, самый старший из пятерых.
- Мы ж работаем. Не дармоедствуем. Не забижаем никого. За что нас выкидывать? - не соглашались остальные.
- Наполохались ворюги! Сразу в бригаду запросились всем скопом. А то хвосты поднимали, не хотели вкалывать как все. Белой костью себя считали, - улыбался Илья Иванович.
- Скоро образумились. Небось не хотят из этой зоны уезжать. В других, я слышал, и того похуже, - встрял Кила.
Гудели разговоры в бараках до поздней ночи.
И только Кила, присев перед сном к Аслану, сказал еле слышно:
- Счастлив твой Бог, что не стало в зоне тех бандюг. Прознали б, свели счеты все равно. Но начальник опередил. Теперь тебе облегчение должно выйти.
Аслан никому не сознался, сколько пережил в тот день. Понимал, если дознаются фартовые, как погиб Чинарь - расправы не миновать.
Не боялся человек открытой драки. Но не раз видел, как мучили, издевались блатные над своими же сявками, шестерками и шнырями. Не боль пугала. Унижения. Позор… Их пережить удавалось не всякому.
Увезли… Можно вздохнуть, спать спокойно. Но не спится. Пустует место напротив. Нет Чинаря. Никто не разбудит Аслана сонным бормотаньем, сбивчивым разговором.
"Спи… - но пустые нары не дают покоя: - Отвернись. Спи на другом боку…"
Лишь к утру дремота одолела.
- Утром на поверке зэкам объявили, что с нынешнего дня бригады будут работать спаренно. И за каждой закрепляются свои шоферы.
Сделано это было, как объяснили зэкам, для того, чтобы зимой не было опозданий транспорта. Да и вывозить две бригады с одного участка легче и удобнее.
Когда работяги Килы услышали, что им придется вкалывать на трассе вместе с фартовыми, идейным - с "жирными", сброду - с интеллигентами, пацанам - с бригадой обиженников и бывших стукачей, зэки стали возмущаться.
Но с новой администрацией боялись вступать в пререкания, помня вчерашнее.
Аслан в списке бригады Килы остался. Но в нее уже вошли фартовые. И водитель, сплюнув в сердцах, что попал из огня в полымя, пошел к самосвалу.
Попадись ему на пути Упрямцев, вряд ли сдержался бы. Высказал бы все, что накипело. Но искать начальника зоны не стал. И выехал на трассу следом за вахтовой машиной, решив для себя никогда в жизни не ввязываться ни в чьи отношения и не вступаться ни за кого.
Пурга, разыгравшаяся к обеду, застала водителя далеко от зоны.
Леденеющий на морозе "Натик" едва успевал расчищать погрузочную площадку. Когда Аслан покинул ее, сюда больше не смогла подойти ни одна машина.
Снег сковал лобовое стекло так, что "дворники" не справлялись, не успевали очищать его, а потом примерзли к стеклу намертво.
Тряпка, какой Аслан протирал его, тут же смерзалась в ком. Ветер сдувал человека с подножки машины, наваливал под колеса целые сугробы. Самосвал вскоре забуксовал.
Аслан вышел отгрести снег от колеса. Но это оказалось бесполезным. Ветром тут же наметало втрое больше прежнего. И, вымотавшись вконец, шофер влез в кабину. Понял - попал в ловушку.
Слив воду из радиатора, пошел Аслан сквозь пургу Надо было добраться на участок, к людям. Вместе - всегда легче. Тем более что до ближайшего - километров пять, не больше. Только бы не сбиться, не заблудиться в пурге.
Хорошо, что по обочинам трассы догадались зэки ставить вешки. Длинные палки, с соломой на макушках. Иные, конечно, вырвет, унесет ветер. Но по оставшимся можно как-то попытаться выбраться из пурги.
"Дома теперь абрикосы цветут. Деревья белые стоят, как к празднику нарядились. Я должен это увидеть снова. Мне надо вернуться домой. Нужно выжить… Там родники звонче жаворонков. А небо синее, какого не видела Колыма. Там тепло. Мне надо перенести холод, чтоб любить потерянное, - выбирался Аслан из сугроба: - А почему потерянное? Чего это я себя отпеваю заранее? Как будто сдыхать собрался. Нет, я буду жить", - хватался покрасневшими стылыми руками за упавшую вешку.
Темнело быстро. Надо спешить. Но сугробы, один выше другого, перемели трассу. Аслан вяз в них по пояс, тонул по плечи, барахтался, пурга засыпала его сверху, а он выползал и снова брел, отворотив лицо от ветра.
Сколько раз он падал и вставал? Столько же, сколько в жизни ошибался. Только прежние синяки не видны. А до нынешних- какое кому дело.
Травмы заживут, перестанут болеть ушибы. Ничего не болит лишь у мертвых. Живые в своей боли виноваты сами…
Ветер сбивал с ног.
"Вот так бы лечь и покатиться до самого дома. Бабке под дверь", - думал Аслан. И вдруг увидел вынырнувшую из сугроба волчью морду.
- Тьфу ты, падла! Откуда взялся? - замахнулся Аслан заводной ручкой, которую не решился оставить в машине. Прихватил с собой.
Зверь пригнул башку и словно растаял в пурге.
Еще вешка. Аслан провалился в сугроб по пояс. "За что это я зацепился плечом?" - оглянулся он назад.
Волк отскочил. В глазах голодная тоска. Пасть сводит от запаха добычи. Но как ее взять?
Аслан схватил ручку покрепче.
"Кто кем согреется, еще посмотрим", - подумал, искоса наблюдая за зверем.
Волк не заставил себя просить. Едва человек уселся на сугроб, кинулся на шею. Но удар по голове отбросил вниз, под сугроб, смял и напугал зверя. Волк облизал леденеющий нос, жадно обнюхал следы человека и, увидев, что тот уже скрылся за снежной пеленой, потрусил вдогонку, припав носом к снегу. Не потерять бы этот след в этой круговерти, где не только человеку, зверю жизнь не мила.
Может, выдохнется, устанет, упадет, тогда не поможет ему железная рука, - крался волк тенью.
Аслан слышал от зэков, что в волчьей стае самый голодный - волок. На нем, его удаче держится стая. И пока она сыта - жив вожак. Он кормит стаю, загоняя для нее добычу. Он настигает и задирает ее. А жрет ее - стая. Вожаку достаются лишь крохи. Потому что сытый вожак - не охотник. Чтобы быть вожаком, надо дружить с голодом.
Когда стая разобьется на пары, лишь последним покидает ее вожак, отняв у волков самую молодую и красивую волчицу. Потому что он - вожак. Он завоюет ее клыками. А потом, уведя в снега, сделает матерью своих волчат. Вскоре она прогонит его. Став матерью, забудет волка. Лишь некоторые, старые, растят волчат вместе.
"А может, этот - одиночка. Такие тоже случаются в стаях. По старости не досталось волчицы. Не решилась с ним уйти в снега ни одна из соплеменниц. И теперь он голодный, без логова и подруги, стал сущим наказанием всему живому? От него, покуда жив, не отвяжешься, Либо я, либо он не должен пережить эту пургу", - остановился Аслан перевести дух и почувствовал, как волчья морда ткнулась в сапог.
"Разлука" сверкнула в пурге, но зверь снова успел отскочить.
"Сколько же еще идти до участка!" - подумал Аслан, пытаясь разглядеть местность. Но за снежной бурей едва различил соломенную голову вешки.
Немело от холода тело, ноги с трудом ступали по снегу. Дойти бы…
Даже зверь устал от погони. След начал терять. Человеку, если хочет выжить, уставать нельзя.
Попробуй расслабиться! Колыма за это многих наказала. Если не хватит сил - умирай на ходу. Но пока дышишь - иди…
Пурга вышибала слезы из глаз, захлестывала дыхание, морозила, леденила человека. Но он шел настырно, по-бычьи угнув голову, напролом: отступать, возвращаться некуда. Жизнь - это то, что впереди.
Зверь со стоном, задыхаясь, плелся сзади. Как тень, как смерть, караулил.
Может, и присел бы передохнуть, - силы оставляли. Но волк не давал. Карауля гибель, заставлял жить.
Аслан нащупал вешку и вдруг сквозь свист пурги услышал человечьи голоса.
Кто они? На кого набрел - неважно. Люди. В пурге всяк беспомощен. Беда, непогодь и голод - всех сближают и примиряют.
Человек рванулся вперед. Жизнь! Но как больно прокололо бедро. Невозможно вырвать ногу из снега. Это волк…
Отчаянье толкнуло зверя на последний бросок. Человек услышал голоса. Обрадовался, а значит, расслабился. В этом - единственный и последний шанс. Иначе уйдет добыча - в свою стаю. Ее в одиночку не осилить. Люди, как и звери, выживают, когда их много. Тогда они сильны. А сейчас… Льется кровь в пасть по клыкам. Теплая. Сама жизнь… Зверь замер на секунду. Ради нее он плелся за человеком так трудно и долго. Но не зря. Свое не упустил…
Ручка опустилась мгновенно. Меж глаз. Из них - снопы звезд посыпались. И погасли.
Зверь ткнулся мордой в снег, повалился на бок.
Аслан закричал, оглушая пургу. Нога отказала. Вскоре к нему подбежали охранники. Взяли на руки, вынесли из сугроба. И он оказался в прокуренной палатке, которую охранники, по приказу нового начальника зоны, всегда брали с собой на случай пурги.
В палатке мужики роились вокруг печурки. И хотя брезентовое укрытие вздувалось пузырем, внизу держалось тепло.
- Принимай гостя с подарком, - смеялся охранник, положив убитого волка у входа в палатку.
- Эй, мужики, Аслану волк бедро порвал! Давай кто-нибудь рубаху почище!
- Ты пешком? А где машина? - склонился Илья Иванович к Аслану.
- На трассе. Застрял.
- Да погоди ты с тряпками. Промыть надо. Давай, Аслан, побрызгай на лоскут, - теребил Кила.
Вскоре ногу перевязали. Усадили Аслана к печке, дали чаю из общей кружки. И человек, успокоившись среди своих, начал согреваться.
Ломило ноги, руки; оживало, теплело лицо. Чьи-то руки подали ему вторую кружку чая, Аслан пил, не ощущая вкуса, торопливо глотая блаженное тепло.
Он смотрел в огонь не отрываясь. Слушал его разноголосую песню жизни.
- Поешь, - протянули руки кусок черствого, самого вкусного на свете хлеба. Аслан взял его в ладони, долго нюхал. Сказка иль явь? Если хлеб не сон, значит, жив.
Аслан ел неторопливо. Знал, больше не дадут. А ведь он с самого утра ничего не ел. И когда теперь доведется? Ведь кто-то отдал ему свое - последнее. За что? Да разве об этом говорят здесь? Сегодня ему помогли. А завтра, быть может, Аслану придется отдать последнее. Кому? Такому, как сам.
Стонет пурга за палаткой. Ревет и воет зима колымская. Кого спасает, кого хоронит, кого оплакивает.
Охранники пьют чай из одной кружки с зэками, делят поровну каждую затяжку папиросы.
Теперь бы выжить…
Бригада Килы вперемежку с фартовыми, сидят, теплом дыханий и плеч согреваются. Переговариваются тихо, почти шепотом:
- Да если бы бугор не заелся с начальником, дотянул бы свою ходку здесь без булды.
- Дурак он у вас был. Вот наш Кила со всеми умеет ладить. Даром что ущербный и грамоты не шибко, зато ума - палата. И мы с ним спокойно дышим.
- Да говорили мы бугру - не бычкуй. Лом хреном не перешибешь. Уступи. Да куда там! Думал, если Чинарь пришьет начальника - прежнего вернут. Либо испугаются его. На разборку запросятся…
- Мне сдается, что их увезли на "вышку". Всех. Видно, Чинарь начальнику раскололся. Иначе с чего так-то? Сразу после Чинаря?
- Если б в расход их списали, так мороки не было бы. Вывели бы на марь, из автоматов покосили бы. И не надо приезжих охранников и машины. Свои за пять минут управились бы.
- То раньше. Теперь в открытую не косят.
- Почему? Еще как, чтоб другим неповадно было.
- Ну что болтаешь? Без следствия не стреляли.
- Иди ты со своим следствием знаешь куда? То-то оно работает, что в бараке с десяток знают, за что осуждены, а сотня - понятия не имеет.
- Помолчите вы, трепачи. Чего разгалделись? - осек мужиков, своих и чужих, Илья Иванович.
- А чё, я не ботаю лишнего, - отвернулся фартовый и подвинулся в угол, давая место Илье Ивановичу.
- У нас полбарака "ни за чё", тоже язык вперед ума высовывали. Теперь вот парятся. Вам хоть не обидно, знаете за что. А будешь болтать, к твоей воровской еще хвост пришьют лет на десять. Тогда ты в зад свой брехун рад будешь всунуть, - оборвал бригадир.
- А как ты думаешь, Чинаря начальник из нагана размазал?
- Хоть жопой, мне какое дело? Влип дурак к бугру в лапы. Тот и рад. Теперь Чинаря нет, а и бугра не станет.
- Общак, падла, весь сгреб. Нам ни хрена не оставил.
- Пусть задавится. Обшмонают и заберет охрана, - говорили меж собой фартовые, уверенные, что их никто не слушает.
В палатке не протолкнуться. И все ж Аслана никто не тревожил. Он, полулежа, коротал время. Ждал, когда закончится ненастье.
Пурга улеглась на третью ночь. И люди сразу ожили, засуетились.
Весь день пробивал дорогу к участкам вспотевший от непосильной нагрузки "Натик". И едва его голос услышали зэки, закричали, ожили, заулыбались.
Боль отпустила и Аслана. Прихватив с собой волчью шкуру, он вскоре подъехал к машине. Натопил из снега воду, залил радиатор и только завел машину, услышал:
- Здравствуй, Аслан.
Упрямцев подъехал с первой машиной. Не спал. Лицо осунулось. Спросил коротко:
- В бригаде пурговал?
- Там. Только вот подъехал.
- Все живы? Все в порядке? - дрогнул неуверенностью голос человека.
- Полный ажур. Но если б не палатка, передохли б до единого, - признал шофер и добавил: - Одно худо, жратвы не было.
Начальник зоны отправил машину в бригаду, приказав шоферу забрать с участка всех до единого и сразу - в зону, в столовую. Сам остался с Асланом.
Шофер плечами передернул. Увидят зэки из машины, сразу в стукачи определят. Потом открутись, попробуй, докажи обратное.
Борис Павлович заметил раздражение. Спросил о причине. Аслан не стал ее скрывать.
- Почему же тогда Чинаря не испугался? - спросил вприщур.
- Когда чужую жизнь спасаешь, о своих заботах не думаешь. Сейчас вам, гражданин начальник, ничто не угрожает. А ваша прихоть для меня сплетней может обернуться. У нас все просто: либо сука, либо свой.
Упрямцев сел в кабину и сказал требовательно:
- Поехали в зону. Опередим людей.
Самосвал, как застоявшийся конь, резво бежал по расчищенной трассе.
- Скажите, куда фартовых увезли? - не выдержал Аслан.
- В Воркуту должны были их перебросить. Да вот погода… Не знаю, успели их в Магадан увезти или нет. Пурга могла застать в пути. На хвосте повисла. А у них, кроме сухого пайка, еды в запасе не было. И ничего мне не сообщили пока.
- Это вы за Чинаря их так наказали? - глянул Аслан.
- Нет. Как только они отказались работать. Обокрали склад. Я всех их хотел туда отправить. У нас зона усиленного режима. Там, в Воркуте, режимы труда более суровые: строгие и особые. Но потом половина воров вышла на работу и я оставил их в зоне. Хотя и они имеют отношение к тому случаю с Чинарем. Я это сердцем чую. Ну да ладно, время покажет. В тот день я пожалел их. Чисто по-человечески. Ведь работают люди. Значит, против бугра хватило у них смелости выступить. Оставил.
- И те со временем сломались бы, - вставил шофер.
- Я это понимал. Но кто-то мог не выдержать. Умереть. Вот этого я не хотел допустить. Врач держал их на контроле. Докладывал мне каждый день. Так знаешь, что они придумали?
- Что? - отозвался водитель
- Троих сявок не кормили вовсе. И это при том, что сами ни дня не голодали. Тех в "мученики" назначили. Чтоб потом из них фетиш сделать. Вот, мол, какой зверь начальник зоны, людей голодом заморил. Я, когда мне врач сказал о том, поторопил с отправкой воров. Случай с Чинарем - чистейшее совпадение. Приди машина на день раньше, жив был бы человек.
У Аслана глаза от удивления округлились.
"Добреньким прикидывается. Ишь пожалел. Человеком назвал. Теперь только и осталось мне мокрое дело пришить", - подумал он.
- Вынудили его. Заставили. Это я не сразу понял. Вовремя догадался, что поддался он фартовым…
- Не его, другого подослали бы, - оборвал Аслан. Упрямцев сразу осекся. Будто забыл о Чинаре.
- Плохо, что не успели мы перед пургой на участках запас продуктов сделать. На случай ЧП, - сказал Борис Павлович будто самому себе.
- Запас на ЧП? Да сожрем, не дожидаясь пурги, - рассмеялся Аслан.
- Не думаю. Даже самый голодный о более голодном вспомнит, - уверенно ответил Борис Павлович, и Аслану вспомнился кусок хлеба, который дал ему кто-то в палатке. - Я, Аслан, не простачок. В этой системе - не первый год. А закалку на войне прошел, куда мальчишкой попал. Рассказывал, что в батальоне и фартовые были. Я не подделывался под них. Но скажу: случалось, последним делились. Не потому, что я какой-то особый, нет. Признавали, как комбата над собой. У них ведь без бугра ни в одном деле нельзя. Это - вроде как без головы. Ну, а на войне, в атаках ли, в обороне - тем более. Вот и хотели, чтоб жил, чтоб выжил…
- То на войне. Там другое…
- Здесь не легче. Также ситуации случаются всякие. Вот у меня, в прежней зоне, убежали трое зэков. Фартовые все. Искали их две недели. И нашли. Один, самый никчемный, в живых остался. А двое - умерли. Жалея слабого, свои пайки ему отдали. А сами - не вынесли голода. Силы не рассчитали. А тот - на свободу в прошлом году вышел. Дожил. Наверное, и теперь ворует. Только в одиночку, - вздохнул Упрямцев и продолжил: - Подлый мужик. Он на побег подбил. Если б не это, те двое жили бы. У одного семья осталась. Мальчишка. Сиротой теперь растет. Кем станет без отца?
- У всякого своя судьба, - отмахнулся Аслан равнодушно.
- Это верно. Но эту судьбу в немалой степени кует окружение.
- Вы к чему об этом? - не понял Аслан.
- Завтра мы с тобой в Магадан поедем.
- Зачем?
- За радостью. За документами о реабилитации для шестерых человек. Они готовы. Забрать надо. Сегодня хотел взять. Да ты устал. Отдохни. А с утра - в путь…
- Ждать? Реабилитацию ждать? - Аслан крутнулся на сиденье. Сморщился. Бедро прокололо. И заторопился, заволновался: - Не надо ждать. Давайте сегодня. Разве можно ждать? Ведь люди ни за что здесь отбывали. Не то день, час дорог. Да я пешком бы добежал за своими ксивами. Хоть и за чужими. Пусть минуты лишней не мучаются. Пусть хоть кто-то радуется. Давайте сегодня…
- Нельзя сегодня. Даже ради радости рисковать не буду. Тобой…
- С другими поезжайте.
- Не могу. На это есть своя причина, - нахмурился Упрямцев. И долго молчал.
- А кого реабилитировали?
- Троих идейных, вашего Илью Ивановича, двоих торговых работников.
- Илью Ивановича?! Вот обрадуется человек! Но теперь вам к фартовым нужно подыскать кого-то.
- Один справится. Федор.
- А "жирных" почему отпускают? Иль мало воровали?
- Не воровали. И не за воровство осуждены были. За анекдоты, за высказывания вольные. Да и зря, Аслан, называешь их "жирными".
- Их вся зона еще до меня так звала, - удивился шофер.