* * *
Ближе к вечеру наладились купаться. Федор Ильич вызвался проводить к озеру, прихватив с собой пятилитровую пластиковую бутыль. Василий подозрительно покосился на тару.
– Не боись, – улыбнулся Федор Ильич. – Это для родника. Оттудава вода покамест течет, а не самогон.
И добавил, вздохнув:
– Ежели бы оттудова тек самогон…
– Не говорили вы раньше так, папа, – заметил Рогов. – Оттудава, покамест… Ежели…
– Я ж в деревне живу, – смутился тесть. – С кем поведешься…
– Вы особого-то примера с них не берите, – посоветовал Семен, глазея по сторонам. – Разоритесь…
Зрелище и впрямь было не из оптимистичных. Покосившиеся или просто разломанные заборы, выбитые окна в избах, крапива в человеческий рост на огородах (в ее зарослях вполне можно было спрятать портативную летающую тарелку), на двух участках – безголовые почему-то пугала, напоминающие кладбищенские кресты.
Дыры в крышах. Кошка пробежала – худая, как листок протокола. Семен попытался ее погладить – кошка злобно лязгнула челюстями. Эксперт еле успел руку отдернуть.
– Они здесь хоть что-то выращивают? – спросил Стрельцов.
– Сорняки. Зато много и разных сортов. Есть совсем каких-то сортов неведомых.
– Пришельцы завезли.
– Не исключал бы такой версии, – упрямо мотнул головой тесть. Общая атмосфера веры в инопланетян на него действовала. – Жидкость в лесу, говорят, неведомая, ни в одной таблице Менделеева не записана.
– Жидкость исследовать можно. А есть какое-нибудь… производство? – сменил тему Семен.
– Последний трактор год назад утопили. Бабы – те еще зелень да картошку садят, а мужики только пьют. Молодежь вся разъехалась. Даже школу закрыли. А теперь еще свет за долга выключили.
– На что же живут? – поинтересовался Стрельцов. – На одной картошке долго не протянешь. Даже если с крапивой.
– А лес воруют. Напилят, гроши свои получат и опять пьют. А нынче перепугались. Пилить отказываются. Боятся зелененьких-то человечков.
– Ну почему именно зелененьких-то, папа? – задал Рогов вопрос, который волновал и бизнесмена Дорофеева. – Вы их видели? Почему не рыженьких, не голубых?
– Голубые в Космосе – это вряд ли, – твердо возразил Федор Ильич. – Если у них и есть такие, они бы к нам таких не запустили. Мы же в космос нормальных только… ну, сами понимаете.
– Есть версия, что наоборот. Они же там по несколько месяцев наедине на станции. С другой стороны, называют же Землю голубой планетой, – задумчиво протянул Семен.
– Ладно вам, – поморщился Стрельцов, не любивший глупых шуток. – Скажите лучше, Федор Ильич, милиция-то была?
– Приехал один на "Яве". Околоточный. В блокноте почиркал и укатил.
– И все?
– Ну, пока все. Обещал вернуться.
На центральной, так сказать, площади деревни Марс располагались три объекта: сарай с вывеской "Магазин", дверь которого была крест-накрест заколочена крепкими досками, пустой постамент, на котором ранее возвышался примерно-понятно-кто, а также родник, забранный в относительно новую металлическую трубу.
Очень пьяный мужик мыл в роднике ноги и сапог. Почему-то один. Второй, возможно, был уже пропит. Сапог постоянно падал в воду. Мужик с трудом выуживал его, хватаясь за трубу, чтобы не свалиться.
– Наш родник, – произнес Федор Ильич с неожиданной теплотой и гордостью. И протянул Рогову пластмассовую емкость, – Васек, набери с собой.
Пьяный мужик в очередной раз выловил сапог и посторонился:
– Ставь, не пужайся. На всех хватит.
Рогов осторожно подставил бутыль под струю.
– А что тут за ковбой у вас скачет? На крапчатой кобыле? – вспомнил Семен.
– А это Данила, – одобрительно отозвался тесть. – Хозяин трактира. Тот-то пашет. Даже виски на этой воде гонит. "Марсианское". Лучше импортного.
– Местное виски? – оживился Стрельцов. – И почем?
– Да не дороже водки!
– М-м… – Стрельцов подумал про себя, что надо прихватить с собой в Питер на пробу. Не вечно же трезвость продлится! И потом – праздники бывают всякие. Очередное звание, День знаний первого сентября, а там и Новый год не за горами. Но это он все про себя подумал, а вслух спросил: – А откуда это название – Марс?
– А черт его знает… – начал Федор Ильич, но недалеко отошедший пьяный мужик его перебил.
– К-как эт-то черт, к-как ч-черт. Я з-знаю… Вот т-тут Марс стоял… П-памятник…
Мужик широко махнул рукой в сторону пустого постамента, потерял равновесие. Упал и мгновенно захрапел.
– Кто тут стоял? – недоуменно глянул на постамент Семен. – Бог войны?
В озере вода оказалась не в пример чище, чем в заболоченной реке. Купались долго, с удовольствием. Теплынь, легчайший ветерок, песчаное дно, нежное. Едва начинающее вечереть небо – благодать!
Первым на берег вылез Вася Рогов. Тесть беседовал с длинноволосым молодым человеком: судя по тонким чертам лица и отсутствию запаха перегара, явно не местным. На плече у парня висел мольберт.
– А это Василий, – представил Федор Ильич мокрого Рогова. – Мой зять. Офицер милиции.
– Очень приятно, – незнакомец слегка поклонился и протянул руку. – Володя. Серебряков. Художник.
– Тоже наш, питерский, – встрял тесть.
– Случайно, не актуалист? – беззлобно, но с подозрением уточнил Рогов.
– А почему вы спрашиваете? – удивился Серебряков.
– По работе сталкивался, – буркнул Рогов.
Актуалистов он не жаловал. Это такая новая порода художников, которые не умеют рисовать или лепить, но зато хорошо обучены разным гадостям и пакостям. Один выставляет в музее заспиртованные трупы разрезанных пополам хомячков, второй просто живых голых девок, облитых краской, третий представляет из себя собаку: ходит на поводке, спит на полу, ест из миски. Это бы ладно, но он ведь еще и людей кусает. Еще один прямо на выставке иконы рубил, поганец. И существует весь этот сброд на стипендии каких-то сомнительных зарубежных фондов. За каждого убитого хомячка получает "грант" в размере квартальной зарплаты офицера-убойщика. Ясно, что Василий этих веселых человечков не слишком долюбливал.
Как-то однажды трое придурков с Троицкого моста в Неву помочились, их патруль свинтил, так потом всю ночь в отделение с радио "Свобода" и с Би-би-си звонили, спрашивали, зачем художников мучают. А один музей прислал экспертизу, что это была акция не физиологическая, а сугубо эстетическая, удачно иллюстрирующая какие-то путаные концепции каких-то французских постсексуалистов.
Жору Любимова тогда, помнится, больше всего это слово возмутило – постсексуалисты. Грозился лично поймать и рожи начистить.
– Нет, к сожалению, – ответил Серебряков. – Здоровье не то. У меня с детства даже от физкультуры освобождение.
– К сожалению? – изумился Рогов. – Вы что, тоже хотели бы иконы православные рубить?
– Так вы не путайте, это в Москве! – воскликнул Серебряков. – Потому что там безнравственность и сатанизм. А питерские актуалисты московским противостоят с позиций духовности. Вот, помните, в Москве была акция, когда художники из своих тел на Красной площади слово выложили их трех букв? Ну такое… нецензурное.
– Ну? – нахмурился Рогов. Акции такой он, к счастью, не помнил.
– Вот, а наши им в ответ на Дворцовой площади тоже слово выложили. Только другое – слово "Бог"! Совсем другое дело, так ведь?
Василий не нашелся что ответить. Это, конечно, меньшее хулиганство. Но зато – большее богохульство. Ну ладно, не спорить же. Поинтересовался:
– А здоровье тут при чем?
– Ну как же! Здоровье актуалисту нужно недюжинное. Вот у нас Смирнов-Иванов в Овсянниковском садике зимой два часа в аквариуме с рыбами просидел! В ледяной воде!
– Зачем он так? Иванов-Смирнов? – это уже Федор Ильич не выдержал.
– Не Иванов-Смирнов, этот в Москве, а Смирнов-Иванов, наш! Чтобы почувствовать ритмы живой природы. Слиться с ними.
– Ясненько, – пробормотал Федор Ильич и украдкой повертел пальцем у виска. Витийствующий Серебряков этого не заметил.
– А взять подвиг Флуера! Ему ведь пришлось год в голландской тюрьме потом отсидеть!
– Что за подвиг? – спросил Рогов.
– Ну как же! Он нарисовал в Амстердаме в музее на квадрате Малевича знак доллара! Зеленым спреем! А квадрат этот стоит пять миллионов… Вот Флуера и упекли…
– А это что значит? Тут с чем слияние?
– А тут не слияние, тут, напротив, критика буржуазного общества. Сам-то Малевич в нищете умер. А теперь его квадратами спекулируют, состояния себе делают!
Василию, к его собственному удивлению, последняя акция показалась в чем-то симпатичной. Оно, конечно, не следует в музеях шедевры портить, но что-то в этом есть…
– А взять постсексуалистов! – не унимался Серебряков.
– А вот этих, пожалуйста, не надо! – твердо пресек Василий.
Художник глянул на него с интересом. И заявил вдруг:
– Знаете, в этом я с вами согласен! Давайте как-нибудь на досуге обсудим это подробнее. С вами очень интересно поговорить об искусстве! Сейчас мне пора идти. Я-то сам, знаете ли, больше пейзажами занимаюсь. Акварелью. Солнце садится. А я хочу сегодня закат пописать.
– В лес-то не страшно? – спросил Федор Ильич.
– Вы гуманоидов имеете в виду? – улыбнулся художник. – Знаете, я в них не верю… Да и зачем им художник?
"Как раз художника им и интересно…" – подумал Рогов, но вслух не сказал.
Серебряков распрощался и двинул в сторону леса. Тут же раздались крики из реки. Стрельцов и Семен, ожесточенно жестикулируя, тащили из воды нечто похожее на объект актуального искусства. Подбежав поближе, Федор Ильич и Василий увидели, что они тащат из воды желтый человеческий скелет.
Бр-р!
Да еще без одной ноги. Без левой – профессионально отметил Рогов. Федор Ильич, увидав скелет, начал мелко креститься:
– Батюшки! Неужто инженер…
– Гриша на дне откопал, – пояснил Семен.
Рогов наклонился над страшной находкой, вгляделся. Сразу отпустило: все кости были скреплены ржавой проволокой.
– Это ж учебный, – пояснил Василий. – Из школы, видать, которую закрыли. Последним оставался. Как капитан.
– Тьфу ты… – сплюнул тесть.
– Странно, что не пропили, – почесал в затылке Семен, – капитана этого…
– Ну, одну-то ногу пропили, – заметил Рогов.
– Отвык я, оказывается, жить без света, – заметил Семен.
Они с Василием курили на крыльце дома, вдыхали аромат прелого сена и слушали спокойный хор цикад. Электричества не было. Ни единого огонька на весь Марс.
– Что, у тебя в Питере никогда свет не вырубают? У нас на Петроградке – в порядке вещей.
– Вырубают, конечно, – согласился Семен. – Вот на первое апреля выключили – сначала все думали, что шутка. А три дня не было! У меня уж под конец собака выть начала.
– Ну вот!
– Но там-то я надеялся, что в любую секунду включат! А здесь – никаких шансов.
– Заплатили бы долги – и шансы бы появились.
– Это ты прав, Василий. Но все же, погляди на проблему более масштабно, – размечтался Семен. – Если бы во всем мире электричество совсем кончилось?
– Это как?
– Стихийное бедствие. Техногенная катастрофа. Или теракт. Или еще что… ну, представь – бац, и нет электричества. Холодильник не работает, троллейбус не ходит. Телевизор не работает, Интернет.
– Утюг! – подсказал Василий.
– Утюг, – согласился Семен. – Света нет, опять же. Да ничего, короче, не работает. И как тогда жить?
– Ну, если более масштабно, – протянул Рогов, – то я ведь, Семен, как рассуждаю. Чисто логически. Ты вот глянь на небо, сколько звезд там. Вон их там сколько. Не сосчитать. Хоть… лопатой греби. Так неужели только на Земле разум есть? Вряд ли.
– Такого, как здесь, точно нет, – уверенно сказал Семен.
– Ну, не такой, так другой! А если разум есть – то почему прилетать не могут?
– Чего ж они в контакт с нами не вступают? – усомнился Семен.
– Да как же не вступают? Инженера вот потырили. Может, мы для них муравьи. Ты ж с муравьями как в контакт вступаешь? Пошевелишь палочкой и все.
– Как-то не очень приятно себя муравьем чувствовать…
– Погоди. Сейчас приду… – встал Василий. – Сколько можно его ждать…
Пошел в глубь сада, остановился возле кустов и оросил ботанику упругой задорной струей. В это время из туалета вылез изрядно застрявший там Стрельцов. Увидел спину Рогова, заговорщицки подмигнул Семену, подкрался к Василию и схватил его за плечи:
– С нами полетишь!
Рогов аж вскрикнул от неожиданности.
Лететь "с ними" все-таки не входило в его планы.
Интересно, но так… теоретически.
Вряд ли это входило и в планы болезного художника Серебрякова, однако же…
Утро принесло новую весть. Опера проснулись от крика возбужденно вбежавшего в их комнату Федора Ильича.
– Братцы, подъем! Художник исчез!
– Какой художник? – разлепил глаза Рогов. Ему всю ночь снилась операция по поимке особо опасного убийцы по кличке Сосулька, и спросонья он даже не сразу вспомнил, где находится.
– Вчерашний! От физкультуры освобожденный!
– Инопланетяне забрали? – иронично спросил Семен.
– Мужики говорят, что они! – на полном серьезе крикнул Васькин тесть.
– Чушь все это… – недовольно пробурчал Стрельцов.
Ему, как назло, снилась полка винного магазина. Длинная полка, ряд бутылок на любой вкус. И все этикетки хорошо различимы. Этикетки вроде знакомые, только названия какие-то странные. Водка "Узбекский стандарт", пиво "Дюймовочка", джин "Суворовский проспект", коньяк "Толстячок", виски "Марсианская хронь"…
Федор Ильич разбудил, когда Стрельцов уже примирялся, не купить ли виски.
Несмотря на раннее утро, марсианские мужики, собравшиеся на сходку на площади у родника, были уже изрядно пьяны. "Когда только успевают? – недоуменно подумал Стрельцов. – Может, я во сне только этикетки вижу, а они прямо во сне и пьют?"
Петро стоял, сжимая в охапке любимый топор.
Вид у него был решительный.
Захар стоять не мог, участвовал в совещании сидя, прислонившись спиной к постаменту. Крикнул на всю площадь:
– Я ведь вчерась всех упреждал! Не послухали?!
– Думаешь, не говорила ему, живописцу этому, – всплеснула руками Марфа. – Говорила! А он только лыбился…
– Долыбился, идиот! – пьяно ухмылялся Захар.
– У них там, небось, живописцев-то нет, – предположил Игнат. – А портретов всем хочется. Чтобы жена на портрете, чтобы детишки… Вот и выписали себе Володьку.
– Сам к ним пойду, – Петро воздел к небесам топор. – Тарелок бояться – в лес не ходить!
– Не вздумай, – схватила его за руки Татьяна.
– Разберусь по-мужски, – шумел Петро.
Вдруг затих, развернулся и решительно двинул в сторону леса. Уверенным шагом, даже шататься перестал. Оттолкнул жену, пытавшуюся его остановить.
– Тебя ж заберут! – заблажила вслед Татьяна. – На Центавру!
– Там хоть тебя нет, отдохну, – огрызнулся Петро.
В этот момент на площади появилась оперативная бригада. Рогов и Семен поняли, что придется все же прервать отдых и вмешаться в марсианские дела. Стрельцов хмурился, но на собрание сходить согласился.
– Вот они, мои гости. Из уголовного розыска, – представил убойщиков Федор Ильич. – Из самого Петербурга!
Толпа уважительно замычала.
Марфа быстро сунула Стрельцову, как самому представительному, визитку Серебрякова:
– Вот! В куртке евонной нашла, а документа нет.
– Серебряков Владимир Петрович. Член Союза художников, – зачел Гриша и строго посмотрел на Марфу. Дескать: какие еще сведения?
– Неделю у меня жил, – пояснила Марфа. – Картинки красил. Крапиву, лопухи. Корову мечтал изобразить. Огорчился, что нету коровы. А вчера ушел и с концами.
– Мы его встретили, – кивнул Рогов. – В лес направлялся. Закат собирался нарисовать.
– И что нам делать? – задал Стрельцов риторический вопрос.
– Искать. Вы ж розыск, – уверенно сказала Марфа.
Стрельцов поднял лицо к небу. Полюбовался облаками. Одно из них было похоже на корову.
– У нас там, наверху, собак нет. Гаишников тоже…
– За что ж вам тогда деньги платят? Мои кровные… – это Захар подал голос от постамента.
Рогов хотел обидеться, но Захар уже успел уснуть.
– Гриш, давай в лес сходим, проверим, – предложил Семен.
– Это, пожалуйста, с Васей, – отказался Стрельцов. – А еще лучше – местных оперов вызовите. И вообще я считаю, это розыгрыш.
Стрельцов развернулся и потопал обратно к дому.
– Ты куда? – удивился Семен.
– Забор городить. Обещали же помочь Федору Ильичу…
– Ну что, Василий, – вздохнул Семен. – Значит, нам с тобой искать гуманоидов.
Рогов не возражал:
– Сейчас, за фотоаппаратом схожу только.
В проводники взяли Марфу. Она примерно знала, в какой части леса любил творить акварелист Серебряков.
– Вот за тем овражком у нас поляны грибные идут, так Володя все нахваливал – живописные, говорил, поляны.
– Сейчас проанализируем… на живописность, – пообещал Семен. – Марфа, а почему все-таки Марс?
– Дак раньше село Маркс называлось. В честь вождя разных революций. Это когда еще коммуну тут строили.
– Да ну?! – хором удивились оперативники.
– Ну да.
– Чего ж поменяли?
– Власти районные заставили. Опосля перестройки. Сказали, что ентот Маркс во всем виноват, в такой нашей жизни. Вот мы буковку-то и убрали. И самого Маркса – он у магазина на пьедестале стоял. В речке его утопили. А сейчас считается, кто виноват?
– А сейчас никто не считается, – махнул рукой Семен. – Сейчас считается, что сами виноваты. Да еше считается, что и жизнь нормальная, в общем. Стабильная.
– А тогда на Маркса грешили. А тут еще дед Тарелка…
Марфа закашлялась.
– Какой Тарелка? – не понял Семен.
– Конюх наш бывший. Он аккурат в восемьдесят шестом, когда перестройка-то, марсиан и узрел. В конюшне заночевал и узрел. От света, говорит, проснулся, выскочил, а они уже в небе. Вжик и растворились, – Марфа сложила ладони коробочкой. – А корабль на две тарелки похож и с ножками. Они уж давно к нам летают… Место у нас такое…
– Какое?
– Не знаю. Нравится им у нас, вопчем.
Семен гулко щелкнул себя пальцем по горлу:
– А он не ошибся? Этот Тарелка.
– Так говорю, в восемьдесят шестом!
– И что?
– Как что? При сухом, говорю, законе!
– А у вас соблюдали?
– Ну, насколько могли.
Сверкнула в просвете поляна, и раздался возглас идущего чуть впереди Рогова. Марфа с Семеном поспешили на крик. Посреди поляны стоял раскрытый мольберт. И никого рядом.
Так странно видеть: мольберт на месте, а художника при нем нет.
Семен вспомнил старый анекдот, объясняющий действие нейтронной бомбы: "Стаканы стоят, а нас нет".