- Отчасти этот упрек и справедлив. В отношении жилья у нас пока тяжело, но с работой - никаких затруднений. А какие рабочие специальности у воров? Где они обучались? В "малине"? И потом: почему они норовят только в крупные города устроиться? Рабочие руки в поселках, в колхозах ой как нужны!
- Наивные у вас представления о лагерях. Вы что же, считаете, что здесь мы ворам предоставляем работу по их прежней квалификации? С гарантированным сбытом? Да они здесь приобретают необходимые профессии. Строителями уходят отсюда. На Колыме хлебопашеству не обучишь. Тундра. Вот и тянутся туда, где нужны их специальности, где сейчас самые большие стройки. В города. А вы даже не интересовались этим. Между прочим, ваши преступники - от нас вышли специалистами высокого класса.
- Они ими и были.
- Ну нет, кое-что из опыта Севера им пригодилось.
- Не сомневаюсь. Иначе, как бы я здесь оказался, если бы не этот обмен опытом.
- Зря вы иронизируете. Вот здание морского вокзала, его тоже зэки помогали строить. Смотрите, совсем неплохо получилось…
Яровой понимал: во многом этот северянин чертовски прав! Но в чем-то… "Недавние фронтовики никакой работы не чураются. Женщины-вдовы на стройках кирпич таскают, на тракторах погибших заменили, а этим - подавай столичные прописки", - нарастало раздражение. _
- Потом вот эту школу возвели, - донеслось до Ярового.
- Ученики, наверное, не очень за нее благодарили. Какая-то она, как бы сказать, мрачноватая.
- Почему? В срок сдали, с хорошим качеством. Даже, видите, деревья перед школой посадили. Так сказать, благоустроили территорию.
- И вот этот магазин тоже их руками построен?
- Да.
- Его еще не ограбили?
- В своем доме кто ворует?
- Разве Магадан их дом?
- Да. И их.
- Заблуждаетесь, Игорь Павлович. В своем доме - не под конвоем работают…
- Видите ли, уехав с Севера, освобожденные очень болезненно воспринимают каждое обидное слово, каждый попрек прошлым. И тут уж, хотят они того или нет, поневоле сравнят такое отношение с нашим, магаданским. Где-то, кто-то продолжал смотреть на вернувшихся с Севера как на преступников. А мы, постоянно имеющие дело с осужденными, не добавляем горечи в их горе. Даем возможность стать нужными в нашей среде. И ценим то, что они помогают строить наш город. Вот и становится он для многих родным домом. Сначала с охраной. Потом без нее. А вот смотрите: этот дом строили под жилье. Для первой партии вербованных. Здесь родился первый коренной магаданец. Парнишка. Зэки приходили взглянуть. Не верилось им, что свободный человек по собственной воле здесь может родиться. Когда убедились, малышу люльку сделали, игрушки всякие смастерили. А подрастать стал - расконвоированные наведывались, чтобы поиграть с мальчонкой. И родители им доверяли. Своего ребенка! Теперь он - директор школы…
- Что в этом доме сейчас?
- Он - музей. Он - памятник. Он - наша молодость. Наша святыня.
Яровой смотрел на хлипкое деревянное строение… Тонкие потемневшие доски еще создавали видимость стен. Но шаткие ступени уже скрипели сами по себе.
- Теперь мы настоящие дома строим. Со всеми удобствами.
- Мало их у вас. Медленно строите.
- Оно и понятно. Наша зима длится полгода. А средняя температура в иные месяцы - минус сорок пять. Да и с материалами после закрытия навигации тяжело бывает. Трассу часто переметает. В море- штормы. Не выйти. Вот это и сдерживает. А когда открывается навигация, в порту опять же забот хватает. Продукты надо завезти, товары… всего не перечислишь. Если б не наш климат, мы бы уже знаете как Магадан отстроили!
- За эти годы уже и пора бы. Вон города - из разрухи военной поднялись новые. А Магадан все еще как старый подросток. Бороду имеет, а штаны не научился застегивать.
- Это мы не умеем? Да мы, если хотите знать, по закалке выше любого города стоим! Попробуй те - переживите, перенесите с наше! Да. Мы и с бородой умеем детьми оставаться. А вот вы со своим представлением о нашем Край нем Севере - верно, без пеленок, враз стариками рождаетесь. А мы еще и радости роста хотим видеть. Вон смотрите. Граф идет. Бывший вор. Теперь магаданец. Вернулся к нам после освобождения. Съездил в свои места. Нигде не смог устроиться. Без прописки на работу не берут. Без работы - жилье получить невозможно. Вот и возвратился. Ему квартиру дали однокомнатную с удобствами. Что ни говори - человек пятнадцать лет наш город строил. И теперь свой тридцатый дом заканчивает. У нас с вами ни одного на счету нет. Кого мы таким порадовали? А у него что ни дом, так семьдесят семей. И все его друзья.
- А воровской стаж у него каков?
- Пять лет. Гораздо меньше рабочего. Видел я, как он ключи от своей квартиры целовал. Сказал тогда: здорово, знать, не совсем пропащий, коль в собственном углу дожить суждено.
Яровой смотрел вслед человеку. Тот шел, заложив руки за спину, - так и не отделался от зэковской привычки. Но уверенно шагал. Видно, перестал глаза от людей прятать.
- Побег предотвратил этот Граф. Групповой, - вспомнил вслух Бондарев. - Это в войну было. Зэки решили сбежать. Мол, в такое время кто искать будет? Хотели в Якутию податься на лесоразработки. Оно хоть и условия там немногим лучше, чем у нас, но все ж на воле. Ну а Граф у них "бугром" был. Негласным главой барака. Бригадиров еще так называют зэки. Короче, пронюхал он. Одному ему ведомо как. Ну и вкинул им…
- А не было ли оговора?
- Исключено. Несостоявшиеся беглецы признались потом, за что их Граф на кулаки взял. Что делать? Не все вяжется в натуре человеческой с нашим представлением о ней. Воры тоже не бывают по одному стандарту. У этого Графа, между прочим, в первый же год войны семья погибла. Под Курском. Но Графа на фронт не взяли. Вот, видно, и не хотелось человеку, чтоб здесь, в глубоком тылу, замерзали люди. Ведь в то время каждый побег - это был своего рода саботаж строительных работ.
- Человечный вор. Семья у него новая есть?
- Имеется. Двое сыновей. Кстати, старший юристом будет. На первом курсе учится. Усыновил он этих ребят…
- Сколько же лет Графу?
- У нас возраста нет. На Севере, может, знаете, год работы нынче за два засчитывается. И не случай но. Так что у нас пока человек работает - мужчиной считается. Без возраста.
- А пенсионеры?
- У нас их почти нет. Все работают.
- Удивительно…
- Для кого как, - тут же откликнулся Бондарев. - Ведь вот когда ваши дети пробуют первые яблоки, наши еще по колено и снегу ходят. А когда ваша ребятня вдоволь ест арбузы, наша уже па реке по льду катается. Но нет, молодежь Севера не несчастна. Она имеет возможность жить в теплых краях, и институты заканчивает. Но не тянет ребят ни на юг, ни в среднюю полосу. Здесь, в нашем краю, их деды и отцы каждый дом руками, сердцем обогрели. Дыханием своим. Сурова наша Колыма и, пуще того, Чукотка. Только сильные тут выживают. Попробуй, пересели на ваше солнце куропатку. На что неразумная птица, а и она не выдержит, с тоски погибнет. Без наших снегов, мороза, без наших цветов и воздуха - нет ей жизни. А северянину и подавно. Он всего себя в эту сторонку вложил. Как дитя в ладонях грел. Да что там… я сам в отпуске когда бываю на юге, долго не выдерживаю. Через месяц свет не мил кажется. И уж ничто не в радость. Хочется водицы своей - студеной до боли в зубах. Рыбы нашей. Вы ели корюшку? Только что выловленная, она свежими огурцами пахнет. А вяленая либо копченая, да еще с пивом - ничего лучшего нет. А наша селедка… Одна на два килограмма тянет. И жирная, как поросенок. А наши зайцы, утки, олени! Им цены нет. Ешь и за ушами пищит. А грибы! Их у нас лопатой собирать можно. Олени, так те одни подосиновики едят. Отборные. А ягоды!.. Да на что нам теплые места! Что человеческому сердцу ближе-то и греет. Вы поглядите на наши рябинки осенью! Дух захватит. Малиновым, багровым цветом охватятся - красота! Глаз отвести невозможно. Вот к нам - многие приезжают. А остаются - не все…
- После лагеря?
- Я о вербованных. И не потому, что им здесь не нравится. Сама природа естественный отбор делает. Оставляет тех, с кем не грех и силой померяться. Столкнуться в поединке. Слабых выкидывает. Не признает. Ломает. Болячками разными напичкает.
- А сам откуда?
- Воронежский я. С комсомольцами сюда приехал. С первой партией. На строительство трассы. Тут мои дети родились. Теперь и двух внуков имею. Вся семья - магаданцы, северяне. Все в меня пошли!
- Сколько же вам тогда было?
- Семнадцать.
- В Воронеже есть кто-нибудь?
- Были…
- Умерли?
- Погибли. В войну.
- А сам воевал?
- Еще бы! С сорок третьего и до конца.
- И снова сюда! Немыслимо.
- Почему же?
Оба помолчали.
- Скажите, Игорь Павлович, а как по вашему все-таки мог быть убит этот… неопознанный? - вырвалось у Ярового то, что неотступно занимало его мысли.
- Есть у человека на голове три уязвимые точки. Если хоть по одной из них слегка ударить - смерть.
- Но откуда о них могут знать заключенные? Если допустить, что убийца из их среды.
- Среди них бывают и гомеопаты, и знатоки иглотерапии.
- При вскрытии можно обнаружить?
- Не знаю.
- И это дает разрыв сердца?
- Кровоизлияние в мозг или скоротечный паралич. Еще - шок.
- А разрыв сердца?
- Это устаревшее определение. Теперь говорят о несработке или закупорке клапанов сердца, порыве артерии, но не о разрыве…
- А как делают порыв артерии?
- Есть так называемая сон-трава. Ее сердечники пьют, но в малых дозах. Чуть увеличь - и артерия умрет. Отвар с виду безобидный. И травка… Но по силе- слона свалить может… А сейчас продолжим. Если не возражаете.
- Да нет. Почему же, - неохотно согласился Яровой. Ему уже стало надоедать назойливое напоминание спутника о своем прошлом.
- В тот первый год, когда мы сюда приехали с ребятами, город выглядел совсем иным. И всем нам он тоже показался тогда угрюмым, серым. Но мы научили его улыбаться и радоваться. Хохотать до слез.
- ?
- В первой партии не было девушек. А приближался новый год. А какой праздник без Снегурочки, без троек? На то и другое в те годы был дефицит. Ну, с клячами - ладно, шестерых ребят, что поздоровее других, решили в сани запрячь, а вот с дамой… Ну хоть напрокат бы, взаймы всего на один день. Но негде. И тогда додумались парня Снегурочкой сделать. Но где взять обмундирование? Поскольку женщин не было, в магазинах для слабого пола ничего не продавалось. Решили сами сшить. А из чего? В ход пошли простыни, марля и прочее. В общем, за неделю кое-как приодели парнягу. Он, как на грех, здоровый бес оказался. Натянули мы на него сарафан, а из-под него сапожищи сорок шестого размера разорванной пастью выставились. Ну, мы валенки нашли. Кое-как их зубным порошком закрасили. Стали кокошник примерять, а Снегурочка заупрямился. Кричит - не хочу, дескать, звание свое мужичье позорить. Ну, говорим, потерпи. Для людей ведь. Уговорили еле-еле. Выехали наши сани на центральную улицу. Все хорошо. Дед Мороз со Снегурочкой в обнимку едут. Народ с праздником поздравляют. Снегурка боцманским голосом здоровья желает всем. И вдруг глянули, что такое? Почему люди со смеху валятся? На Снегурку пальцем тычут. Присмотрелся я и обомлел. Как это мы забыли? У нее усы больше, чем у деда Мороза…
- А вы, Игорь Павлович, где учились? - спросил невпопад Яровой.
- В Хабаровске. Горком комсомола направлял.
- Да. Богатая у вас жизнь.
- Не знаю, не знаю… Трудная - это верно. Но тем и дороже, что трудная.
- А почему с должности начальника лагеря ушли? Тяжело стало? В городе решили осесть?
- Так надо было, - буркнул Бондарев. И нехотя, через паузу, добавил: - Зато мой стажер - начальник этого лагеря теперь. Всегда заходит. Советуется. Большого полета парень. Далеко пойдет. Я это сразу видел. Потом сам его на свое место рекомендовал. Я же в том лагере часть своей жизни оставил. Кому, как не мне, знать, кто там справится… Хватит об этом. Вон Рыба идет. Ох и бандюга был! Сволочь - редкая. В лагере его свои же жестоко били. Чем попало. Пока горбатым не сделали.
- За что?
- Нет на свете ни одной пакости, какую этот мерзавец не смог бы утворить.
Рыба тем временем, заметив Бондарева, приподнял шапку, переломился в пояснице:
- Здравствуйте, - улыбнулся плутоватыми глазами.
- Здравствуй, - сдержанно и строго ответил Бондарев.
- Он совсем старик, - удивился Яровой.
- Бог шельму метит.
- А чем он отличился?
- Поваром у нас был. Покуда наказание отбывал. Прибыл тощим, как жердь, и вдруг толстеть начал. Хотя паек ему одинаковый со всеми выдавался. Думали, что ворует. Проверили. Оказалось - нет. И тогда я сам решил за ним понаблюдать. И что вы думаете, этот подонок всех вокруг пальца обвел! На чае капиталец неплохой сколотил. Торговал им втихаря. Сбывал чифиристам по полсотне за пачку. А нормальным зэкам вместо двух пачек на котел, как было положено, лишь одну пачку сыпал. И соды добавлял для цвета, чтоб его афера незамеченной осталась. И не замечали. Целых два года. А избыток соды влияет на… Скольких мужиков сделал этот гад импотентами - сосчитать трудно. А ведь знал сволочь, что делал. Ладно бы по недомыслию. И то непростительно… На беде мужичьей наживался, паскудник!
Яровой оглянулся. Рыба все еще маячил в конце улицы. Он старался держаться подальше от домов, ближе к проезжей части. Будто боялся, что кто-нибудь швырнет из окна тяжесть на его голову. За старые грехи, что громадным горбом висели за плечами.
- Почему он не уедет из Магадана? Ведь убить могут…
- Убьют- не жалко будет. А не уезжает потому, что кому понадобится, тот его из-под земли достанет. От зэков не уйдет. Рыба это знает. Здесь как раз безопаснее: чифиристы, кому он чай сбывал, берегут его по старой памяти. Охраняют. Они мужичьей беды не понимают. Уже на втором месяце кайфа развалинами становятся, а потому вся их любовь - пачка чая. Потерянные эти люди. Для всех. И для самих себя. Ни жены, ни детей у них быть не может.
- Так трудно бросить чифирить?
- Бросают иные. Кого жизнь тряхнет. Или обстоятельства вынудят. Но что толку? Они уже ничего вернуть не смогут из своего мужичьего. Вдобавок и желудки испорчены. Ведь Рыба и чифиристам медвежью услугу оказывал. Но именно они не хотят об этом знать. Считают, что он их осчастливил.
- И много таких было в лагерях?
- Хватало. Без женщин, в заключении, иные только этим и занимались. Втянуться просто. Отвыкнуть почти невозможно. Чифирист - это тот же наркоман.
- На свободе они как держатся?
- Что значит как? Чифирят.
- А работают?
- Само собою. Я же говорил, у нас все работают.
- Чифирят на работе?
- Случалось поначалу. Потом отучили. Только дома кайфуют.
- А лечить не пробовали?
- Пытались. У себя. Вроде действовало. Но они, как только выйдут на свободу, снова за свое. Чифир - страшная зараза. Отнимает у человека совесть, достоинство, имя.
- Они преступления совершают?
- Чифиристы? Не слыхал о таком. Да и куда им! Они же под кайфом совсем безвольными становятся. Не люди - тряпки.
- А я слышал, что человек как раз опасен в состоянии наркотического опьянения. Агрессивен…
- Такое редкость. Это те, кто в чифир тройной одеколон добавляет. Таких у нас за все годы лишь четверо было. Все уже умерли. Организм не выдержал. Износился быстро. Но их истинные чифиристы и не признавали, считали, что одеколонщики лишь добро изводят и поколачивали ту четверку нередко. Настоящий чифирист- это само добродушие, молчание и покорность. Есть, правда, одна ситуация, в какой они могут выйти из себя. Это если их ругать, когда они под кайфом. Или отнимать у них в этом состоянии чифир. Тогда… Плохо придется тому, кто на это решился.
- Но ведь на свободе такое не исключено. И если этот самый чифирист взъярится…
- Чтобы такое не случилось, мы с них здесь глаз не спускаем.
- Но вы не можете знать всех, они же не стоят у вас на учете!
- Кого не знаем, тот не опасен. Значит, не успел втянуться и способен бросить это увлечение.
- Но как вы смеете отправлять чифиристов на свободу, не вылечив их! Ведь они опасны для окружающих. А лечить по-настоящему, судя по вашим словам, их здесь не пробовали. Таких больных нужно было помещать в специализированные лечебные учреждения закрытого типа. Чтобы они стали тем фильтром, какой должен предшествовать освобождению!
- Что делать? Это болезнь слабовольных. И имя ей - горе человеческое. В наших условиях важно было выжить. А о спецлечебницах я от вас от первого слышу. Не знали мы о них…
- Но мы обязаны всегда беречь людей, даже если они преступники. И вот тут как раз все средства хороши, в том числе и принудительное лечение, и письмо о том, что человека надо держать под контролем. Постоянным, до полного излечения. Иначе мы своим благодушием и невежеством сами порождаем преступников. Я о чифиристах слыхал. Но от самих освободившихся. Вы же должны были сообщать об этих неблагополучных в их сопроводительных документах…
Игорь Павлович молча шел рядом. Наконец, трудно выдохнул:
- Верно. В инструкциях о таком не было. Вот и оплошали.
- Скажите, Игорь Павлович, а как вы работали с теми, кто повторно к вам попадал?
- Ну, с ними особо. Если это воры - часто поселяли их в бараки к работягам. Те и черта переделать умеют на свой лад. Естественно, работу потруднее давал. За малейшее нарушение - вводил ограничения на посылки и письма. А еще я их на примерах учил. В лагере, как, видимо, вы знаете, нередко имеются старожилы. Это воры, какие доживают здесь свою жизнь. Ни здоровья у них нет, ни семей, ни своего угла. Одним словом, собачья у этих стариков жизнь. Вставать, есть, работать, ложиться спать - все по команде. А у них уже и головы сивые. Им бы на печке кости греть, а они по нарам мытарятся. Они не словами - видом своим многих вразумили. Да вы посмотрите, вон один такой идет. В прошлом году освободился. Седьмой десяток пошел ему. Экий дремучий лешак! А тоже вор бывший. Теперь уже никуда не годится. Разве только сторожей пугать своим видом да собак.
По противоположной стороне улицы, еле переставляя ноги, шел старик. Руки его тряслись. От постоянной работы на ветру - глаза слезились. Сколько ему осталось жить? Год, два? А может меньше. Белая-белая голова его в землю смотрит. Что он потерял? Свою судьбу, жизнь? Но разве найдешь их теперь! А если бы и повезло отыскать, не удержать все это в старых слабых руках. Не по силам им такая находка, не обрадует она старика. Верно присматривает себе горемыка хоть при смерти потеплее уголок. Да где ни копни - всюду вечная мерзлота. Снизу, сверху - сплошной холод. Да и внутри ничего для жизни не осталось. Все ушло, все утрачено. Белый свет давно не в радость. Ведь вот обидно, и хоронить некому будет. Никто не всплакнет над могилой. Жизнь была или приснилась? Может, он вовсе не старик и не жил на земле?..
Слабой, едва заметной тенью плелся старик по тротуару. Так же незаметно прошла мимо него жизнь. А он не оглянулся. А когда спохватился, она была далеко в прошлом. Догнать бы! Да сил не осталось.
Яровой отвернулся. Тягостно видеть тлен. А Бондарев еще на одного прохожего указал: