– Но это уже речь идет не о блокировании плацдарма на каком-то румынском мысе посреди плавней, – ехидно осадил его начштаба, недовольный тем, как комбат воспринял его сообщение. – Тут ситуация посложнее.
– Только в том смысле, что предоставляется возможность сковывать более крупные силы врага, нежели на мысе Сату-Ноу. Но коль так – будем сковывать.
– А пока что, – ужесточил тон капитан второго ранга, – основные силы противника сосредоточиваются на пространстве между селами Сычавка и Визирка. Судя по всему, они намерены с ходу захватить дамбу и выйти к самой Григорьевке, чтобы развернуть свои порядки на западном берегу Аджалыкского лимана.
– Но оба эти села – в зоне досягаемости моих орудий главного калибра.
– Поэтому-то и предстоит работа, комбат. Точные координаты вы сейчас получите из разведотдела штаба пехотной дивизии, боевые порядки которой оказались в критическом положении. У пехотинцев теперь вся надежда на вашу батарею. Артналет должен быть мощным, поэтому осуществлять его будете вместе с комендорами канонерской лодки "Красная Армения", которая уже, очевидно, приближается к твоему берегу, и 726-й полевой батареей, поддерживающей части названной дивизии. Первый залп – в десять тридцать – производите одновременно. Артналет должен длиться в течение тридцати минут с учетом корректировки зоны обстрела. После этого в атаку поднимется пехота.
Едва он закончил разговор, как с наблюдательного поста под Булдынкой сообщили, что издалека, с северо-востока, доносится гул авиации. Скорее всего, это румыны, и идут они на порт, намереваясь приблизиться к нему со стороны залива.
Радист батареи сразу же предупредил об этом канонерку, которая тут же стала уходить в открытое море, где появлялось больше возможности для маневра, а главное, моряки пытались увести свое суденышко от взятого немцами курса. Тем не менее судну вряд ли удалось бы избежать серьезного боя, если бы не зенитное прикрытие береговой батареи, которое всеми своими стволами – двух зенитных орудий и трех счетверенных пулеметных установок – пыталось преградить путь пятнадцати вражеским штурмовикам и к порту, и к "Красной Армении".
То ли зенитный огонь оказался слишком неожиданным, то ли пилоты получили приказ не отвлекаться на одиночные цели и следовать заданным курсом, но в атаку на батарею бросились только два самолета. Именно на них и сосредоточился весь огонь пулеметного отделения, в то время как орудия продолжали терзать звенья остальных самолетов. И каковой же была радость всех пулеметчиков, когда при первом же заходе один самолет неожиданно загорелся и, оставляя после себя коричневатый шлейф дыма, стал уходить в сторону лимана, со стороны которого вскоре прогремел сильный взрыв.
Другой штурмовик попытался зайти на повторную атаку, но, как-то странно клюнув носом, накренился и, описав полукруг над морем, тоже начал уходить к линии фронта. Хотя было заметно, что развороты эти даются машине с большим трудом. В то же время зенитные орудия принялись за самолет, который в очередной раз пытался атаковать канонерку. Оказавшись между двумя зенитными очагами, пилот решил больше не рисковать и где-то посредине между ними взмыл ввысь. А еще через несколько минут радист сообщил, что на связи – командир канонерской лодки капитан-лейтенант Кадыгробов, который решил поблагодарить за огневую и моральную поддержку.
– Напомни ему, – ответил Гродов, – что все это – маневры и что через пятнадцать минут наш артиллерийский дуэт вступает в настоящее дело.
– Сработаемся, комбат, – тут же последовал ответ капитан-лейтенанта. – Пламенный привет твоим зенитчикам. Когда появилась эта воздушная армада, я уж думал, что пустят мою лодчонку на дно. Как только вижу самолеты, предчувствие нехорошее. Хотя канонерка – это тебе не броненосец, все-таки морской бой, когда против тебя идет корабль противника, нам как-то понятнее. И потом, ты же знаешь, зенитное прикрытие у нас мизерное.
– Ничего, будем держаться, – попытался подбодрить его Гродов. И тут же поднял трубку телефона. На связи был командир зенитного взвода мичман Черенков.
– Товарищ командир батареи…
– Поздравляю с первым сбитым самолетом, – пресек капитан его попытку доклада. – Судя по всему, второй штурмовик тоже получил повреждения. О ваших успехах сегодня же будет доложено командованию.
– Но у меня потери, товарищ комбат. Один артиллерист-зенитчик убит, один пулеметчик ранен в предплечье. К счастью, ранение легкое, осколочное. Только что отправили его в лазарет.
– Потери могли быть и большими.
– Понимаю, что после "румынского рейда" и всех тех боев, через которые вы прошли на границе, эти потери кажутся незначительными.
– Они и есть таковыми, – мягко осадил его Гродов.
– Значит, мы пока что к ним непривычные.
Капитану всегда трудно давалось какое бы то ни было проявление сочувствия, но он все же попытался хоть как-то оттенить его – сочувственно помолчал, затем столь же сочувственно вздохнул.
– Война, мичман, состоит не только из победных реляций, но из похоронок тоже.
– И с этим нужно будет смириться.
– Кстати, позаботьтесь вместе с писарем батареи об этом скорбном ритуале – составлении похоронки.
31
Докладывать о ходе зенитного боя командиру дивизиона Гродов пока что не стал, решил сделать это чуть позже, вместе с докладом об артналете. Капитан прибыл на огневой взвод главного калибра и, взглянув на часы, тут же приказал зарядить орудия и раздвинуть стенки перекрытия. Деревянные домики, которыми они маскировали орудия в мирное время, Гродов велел демонтировать, поскольку теперь они сами становились прекрасным ориентиром.
Из бревен комбат распорядился смастерить четыре деревянных орудия и окопать их в виде ложной батареи рядом с бывшей железнодорожной платформой, небрежно замаскировав сетью. А неподалеку расположить настоящую противотанковую "сорокапятку" и пулеметное гнездо, расчеты которых демаскировали бы расположение лжебатареи, а заодно несли бы там постовую службу. Идея всем настолько понравилась, что за плотницкие топоры брались даже те, кто никогда раньше не держал их в руках. И вскоре домики действительно были снесены, а в пятистах метрах от третьего орудия главного калибра появились деревянные пушки, рядом с которыми валялись пустые орудийные ящики.
Тем временем железобетонные створки, которыми прикрывались настоящие орудийные дворики, бойцы старательно выстелили плитками дерна и "засадили" мелким кустарничком. Как только орудие отстреливалось, ствол его снова исчезал, а бетонные створки надежно закрывали не только от осколков, но и от взоров вражеских летчиков, которые уже не раз появлялись над территорией, упрятанной в приморской степной долине. Самолеты-разведчики противника действительно не раз кружили над "батарейной долиной", однако установить точное местонахождение орудий так и не смогли.
Комбат проследил за тем, как из подземного арсенала к первому орудию был доставлен по транспортеру девяностокилограммовый снаряд; как двое заряжающих вставили его в казенную часть, а затем двое других комендоров поместили туда же мешок с 46-килограммовым пороховым зарядом…
Здесь, в огневом взводе главного калибра, все поражало своим весом и размерами, все внушало уверенность в том, что такой страшной силы окажется достаточно, чтобы повергнуть любого врага. И приходилось разве что сожалеть, что артиллеристы не могли видеть результатов своей жестокой солдатской работы, хотя ненависть к врагу и жажда мести захватчикам явно требовали этого.
В определенное штабом время батарея залпом ударила по отведенным ей целям, поддерживая своим огнем орудия артдивизиона "полевых стрелков", как "по дунайской привычке" называл их Гродов, и канонерской лодки, а затем Гродов приказал вести беглый огонь, время от времени корректируя цели орудий. "Отбой" прозвучал, только когда наблюдатели с передовой сообщили, что вражеские подразделения большей частью истреблены, а частью рассеяны по окрестной степи. К тому же командиры орудий пожаловались, что стволы уже накалены, и самое время позволить им остыть.
Лишь на следующее утро из донесений армейской разведки стало известно, что во время этого налета были выведены из строя артиллерийская и минометная батареи, подбиты два танка, частично истреблены, а частично распотрошены по степи два румынских эскадрона и около пехотной роты, которые готовились к прорыву линии фронта.
Но эти сведения поступили потом, а пока что не успели остыть стволы орудий береговой батареи после артналета, как попросили поддержки из штаба 1-го полка морской пехоты полковника Осипова. Здесь два батальона румынской пехоты, при поддержке немецких танков и румынского кавалерийского эскадрона, попытались вклиниться в оборону морских пехотинцев в небольшом промежутке степной равнины между селами Булдынка и Мещанка.
Дважды румыны предпринимали попытки приблизиться к окопам флотской пехоты, и дважды мощные взрывы "береговых" снарядов смертельно прореживали их ряды. Особенно большие потери несли кавалеристы, которых взрывными волнами буквально расшвыривало в разные стороны вместе с лошадьми. Да и прямое попадание в один из танков было воспринято флотской "братвой" как удар молнии. То, что от грозной машины осталось на поле боя после двойного взрыва – дальнобойного снаряда и боезапаса, хранящегося внутри танка, – представало затем перед врагом в образе вещего знака небес.
Когда противник отвел все уцелевшие машины и подразделения в окопы, отрытые по высокому гребню долины, и стало ясно, что в этот день, не получив подкрепления, они уже вряд ли сунутся, с батареей неожиданно связался по рации полковник Осипов.
– Честно признаюсь, комбат, – на удивление звонким, без надлежащей командирской зычности голосом проговорил командир морских пехотинцев, – если бы не твои комендоры, мы бы на этом рубеже не удержались. Во всяком случае, во время второго натиска. Роту моего капитана Ламина ты буквально спас от гибели. На последнем этапе боя именно она отличилась в рукопашной контратаке.
– Стараемся, как видите, товарищ полковник. Тем более что вы же свои, флотские…
– Только вот в чем дело… Чем враг ближе, тем оперативнее должны быть наша связь и теснее взаимодействие, иначе ни нам, ни вам не устоять.
– Словом, назрела необходимость встретиться, – подытожил Гродов. – У меня тут есть кое-какие задумки. Где вы сейчас базируетесь?
– В районе хутора Шицли.
– Это уже рядом. Ровно через час буду в расположении. Надо поговорить более основательно.
Прежде чем отправиться в штаб морских пехотинцев, капитан вызвал командира взвода технического обеспечения и связи и поинтересовался, как далеко на север, в сторону хутора, пролегает замаскированная телефонная линия. Он знал, что конец одной такой линии, из тех, что не могли демаскировать расположение батареи, уходил в сторону Григорьевки, другой – в сторону Шицли, еще один – в направлении Булдынки. Кроме того, "внутренний" кабель соединял батарейный укрепрайон с казармой, точнее с военгородком.
– Однако существует, – напомнил комбату лейтенант Дробин, – еще один, стратегический кабель, который уходит к штабу дивизиона и уже оттуда – в Одессу, к штабу военно-морской базы. Но об этой линии, как и о внутренней линии связи с казармой, разговор особый, поскольку они стационарные. А на остальных направлениях проложены законсервированные линии, концы которых замаскированы у оснований наружных телефонных линий или у других объектов. Причем каждая линия имеет по нескольку "выходов". То ли пункт обороны рядом окажется, то ли корректировочные посты решено будет оборудовать… Отыскал выход кабеля, подключился – и связь налажена.
– И где же этот кабель выходит на поверхность в районе хутора?
– Он пролегает под шоссе и выныривает у руин старой водонапорной башни. Там есть особый знак. То есть линия завершается буквально в пятистах метрах от южной окраины Шицли. До самого хутора дотянуть не могли, дабы лишний раз не обнаруживать себя.
– То есть хотите убедить меня, что наладить связь с полком морской пехоты особого труда не составит?
– Был бы приказ, а связь всегда будет.
– Вот и прекрасно. Завтра же свяжитесь с начальником связи полка, и пусть подсоединяются.
Сержант Жодин уже сообщил, что оба мотоцикла для поездки готовы, когда капитан вдруг вспомнил, что до сих пор не доложил комдиву об итогах своих боевых стрельб. Но как только он дошел до отличившихся зенитчиков, которые сбили самолет, майор тут же прервал его.
– То, что они все-таки сбили хотя бы один самолет, – это хорошо. Прощаясь с ними, поблагодари за службу; можешь даже представить того, кто сбил самолет, к награде.
– Простите, товарищ майор… – мгновенно насторожился комбат. – Что значит – "прощаясь"?
– Так ведь забирают у тебя все зенитное прикрытие, – с каким-то странным безразличием и даже с нотками ехидства уведомил его командир дивизиона. Все-таки популярность комбата явно задевала его самолюбие.
– Никто не может забрать у меня зенитные орудия и пулеметы, – с отчаянной решимостью взбунтовался комбат.
– Это ты так считаешь, а командование мыслит стратегически. Твое зенитное прикрытие перебрасывают в город для прикрытия порта и приморской части Одессы. И не надо возмущаться по этому поводу: приказ командующего.
Гродов почувствовал себя так, словно его неожиданно оглушили ударом по голове.
– Но такого не может быть. Такого просто не должно быть! – едва сдерживая ярость, проговорил он. – На передовой, у полка морской пехоты и в других подразделениях зениток тоже нет. Ну а как выглядят в небе наши самолеты, мы уже попросту забыли.
– У нас действительно мало авиации, но действует она эффективно, – возразил комдив.
– Но авиация действует тогда, когда это нужно высоким штабам, а не тогда, когда это нужно батарее. Поэтому мне нужны зенитки. Не зря же первоначально здесь базировались и зенитные орудия, и пулеметные спарки. Без воздушного прикрытия мы остаемся совершенно беззащитными.
– Зачем ты мне все это рассказываешь, комбат? – все с теми же злорадными интонациями в голосе спросил Кречет, как бы говоря ему в подтексте: "И мы еще посмотрим, как ты, помазанник судьбы, теперь повоюешь!". – Есть приказ, который ты только что слышал. К полуночи прибудет транспорт, который до утра скрытно перебазирует орудия и пулеметные установки в район порта.
– А ведь благодаря зениткам мы сегодня не только один вражеский самолет сбили, а другой повредили, но и спасли канонерскую лодку "Красная Армения".
– Об этом ты уже докладывал, – жестко отрубил комдив.
– К тому же отвлекли на себя часть самолетов, которые совершали налет на порт.
– Никаких претензий к действиям вверенной вам, капитан Гродов, батареи ни у командования дивизионом, ни у штаба военно-морской базы до сих пор не было, – сухо констатировал Кречет. – Старайтесь воевать так и дальше.
32
На фоне руин, которые виднелись в порту и на Приморском бульваре, маяк представал неким символом неистребимости морского духа этого города, его гордого нрава и флотских традиций. Гродов всматривался в его очертания с таким трепетом, словно язычник – в лик священного, бессмертие дарующего идола. В эти минуты комбату в самом деле хотелось оказаться у подножия маяка, чтобы почувствовать себя защищенным его магией, ощутить себя частицей вечности.
Солнце зарождалось каким-то не по-августовски холодным и отрешенным от всего, что происходило в этой гавани и на прилегающем к ней клочке суши. Но все же сияние его время от времени багрово вспыхивало в отражателях маяка, а первые лучи дотягивались до окаймленного крышами жилищ высокого берега "Старой Одессы" с ее увенчанной статуей Ришелье, Потемкинской лестницей, дворцом графа Воронцова и знаменитым оперным театром, бомбить который, как утверждала солдатская молва, румынским и германским пилотам запрещено было под угрозой военно-полевого суда и смертной казни.
Гродов был настолько приятно удивлен приказом прибыть в штаб военно-морской базы, что даже не пытался предугадывать, по какому поводу его вызывают. Сама возможность побывать в городе воспринималась сейчас бойцами в окопах и казематах батареи как величайшая награда за все то, что ими было пережито и что еще предстоит познать и пережить. Не случайно поэтому канонерка "Красная Армения", все внутренние помещения и палуба которой были заняты раненными в Восточном секторе, казалась челном Харона, перевозившим его через "реку смерти – да прямо в рай земной".
Мотоцикл, присланный за ним полковником Бекетовым, продвигался очень медленно, без конца натыкаясь на посты, баррикады и захватывавшие большую часть улиц руины домов. Уже явственно чувствовалось, что вместе с пыльным чадом и остатками былого архитектурного величия в одесских кварталах все неистребимее приживались неуверенность и ожесточенное войной человеческое горе.
Единственное, чего пока еще не ощущалось, – так это страха: чем ближе к центру, тем чаще встречались красивые и все еще улыбчивые женщины, а занятые на строительстве баррикады девушки привычно строили глазки молодцеватому морячку-офицеру, то и дело призывая его прийти на помощь или прокатить до ближайшей рощи.
Да и бездельничавшие зенитчики, азартно резавшиеся в карты на орудийных ящиках, вели себя так, словно отдыхали во время очередных учений.
– Эй, флот, – кричали они капитану, – загребай лево руля, не гони волну!
– Мишя, ты посмотри на это "чудо техники"! Не сдается тебе, что с некоторых пор наши морские капитаны все охотнее стали пересаживаться на сухопутные драндулеты?!
– Так ведь это ж он свою кровную баржу у румын на мотоциклетку обменял!
– Опять не в цель! – бодро осадил остряков-самоучек Гродов. – Этот мотоцикл я выиграл в карты у таких же косоглазых зенитчиков, как вы!
– Нет, Мишя, ты слышал, как он тебя по-нашенски отбрил?! Я же сразу признал, что это таки свой парень!
– Ага, "свой" он тебе, посреди Молдаванки на похмелье! – огрызнулся тот, к кому зенитчики, на традиционный одесский манер, обращались: "Мишя!". – Так, может, тут таки и перекинемся в картишки? – обратился к капитану. – Твоя мотоциклетка – против моей каски, с противогазом в придачу?
– Прибавь к этому еще и свою зенитку, тогда поговорим за жизнь, – ответил Гродов, по-командирски отметив про себя: "Разболтались они тут, конечно, до основания, дисциплины никакой, но главное – бодрости духа не теряют, все остальное приложится. А то ведь многие уже стали паниковать".