– Па!
– Слышу. Сейчас попробуем половить здесь.
Глеб опустился на колено, ножом осторожно ударил по льду, потом ещё раз, ещё. Из крошева льда булькнула вверх из начала проруби невысокая струйка воды.
– Па, может хватит?!
– Это только начало наших великих промысловых дел, малыш. И вообще, не кричи, ты мне всю рыбу распугаешь…
Так же осторожно капитан Глеб переполз к дальнему от берега мыску, там прорубил вторую лунку.
Громким шёпотом Сашка спросил отца.
– А зачем столько долбить?
– Чтобы там живность успела успокоиться.
Глеб вернулся к первой лунке, уселся около неё, подогнув под себя ногу. Размотал снасти, распушил несколько головок репейника и насадил добытых червячков на крючок. Снял перчатку, намотал нитку на голый палец.
– Приступаем!
…Скучая, Сашка ходил по берегу, терпеливо отсчитывал шаги до правого камышового мыса, возвращался, топал до другого, с левой стороны от места их рыбалки.
Капитан Глеб в сосредоточенном молчании застыл над ближней лункой, лишь изредка приподнимая над водой крючок и проверяя наживку.
Сашка пнул мёрзлый кусок деревяшки, в очередной, примерно в двадцатый раз, стараясь попасть им в ямку в песке, снова посмотрел на отца.
Именно в этот момент тот настороженно привстал над заснеженным льдом.
– Па, что-то есть?
Страшные глаза и слово, сказанное только губами, были ему ответом.
– Что, клюёт?
Капитан Глеб резко дёрнул рогульку-удочку вверх.
– Есть!
Три маха руками и серебристо светясь в ярком дневном солнце, затрепыхалась на заснеженном льду маленькая рыбка.
Сашка рванулся к отцу.
– Стой! Назад! Назад, говорю! Ты что, совсем очумел?! Провалимся же оба!
Бережно поймав в горсть со снега рыбку, Глеб размахнулся и бросил её в сторону Сашки.
– Внесите в список наших побед, коллега.
– Па, а это кто?
– Плотвичка. Прошу не просить у неё исполнения никаких желаний.
…Прошло время, Сашка уже успел раз сто отогнать от пойманной плотвички двух бесцеремонно голодных ворон, ещё раз тридцать запнуть деревяшку точно в береговую ямку, бросить тысячу нетерпеливых взглядов на застывшего совсем неподалёку отца.
– Оп-па!
Знакомый вскрик, капитан Глеб выпрямился в полный рост.
– Поймал?!
– Не спеши…
Скоро перебрав руками, Глеб поднял надо льдом трепыхающегося на конце белой нитки полосато-зелёного, с красными плавниками, окунька.
– Ого, какой!
– Восхищайтесь! И в список.
Улыбаясь, трудно распрямляя при ходьбе застывшие от долгого сидения на льду ноги, капитан Глеб вернулся на берег.
– Ну как?!
– Круто!
– А то! В деле – профессионалы флота рыбной промышленности! Приходилось нам и по сто тонн скумбрии за один замёт поднимать…
– Конечно, миллиметровая плотвичка и прозрачный окунёк…
– Да, сын, к сожалению, реальность заставляет нас быть скромнее. Пошли, что ли, к костру, погреемся. Кстати, анекдот знаешь?
– Только если приличный.
– Наслышан про твои изумительные фольклорные критерии. Ладно…. Вернулся мужик с рыбалки, рассказывает про успехи. У него спрашивают близкие: "Ну а рыба-то, рыба пойманная где?". Мужик и отвечает: "Так я ж мелкую-то выбрасывал, а крупная вот – я её в спичечный коробок складывал".
– Это про тебя?
– Это про мужика. Не угнетай, а то волшебного кофе в моём исполнении больше никогда не получишь…
Через час они вернулись на лёд.
– …Первые лунки у нас на мелководье получились, а там глубина всего около метра. Рыбёшка скудная, совсем не клюёт. Сейчас попробую немного из этого затончика выползти, подальше от камышей половить, у самого ската, вся плотва должна ближе к глубине держаться.
Капитан Глеб азартно рассуждал, комкая большую охапку репейника.
– Ты смотри, осторожней там.
– Осторожней? Не обещаю. Аккуратней – обязуюсь.
Капитан Глеб Никитин успел отползти метров сто от берега, прорубить одну лунку и несколько раз ударить ножом по льду там, где наметил вторую.
Тихо и просто.
Не было ни громкого треска, никаких других шумных действий.
Широкий простор льда вдруг охнул, разом, длинно, прогнулся под его телом, и сразу же фыркнули поверх снега гигантские струи чёрной воды.
…Потом ломались льдины под руками Глеба, он в первый раз ушёл с головой в ледяное крошево, пронзительно кричал на берегу Сашка, Глеб выныривал, снова уходил под воду, хрипло успевал дышать, выплёвывать холодную воду, хватался руками за острые ледяные края, кричал…
Подскочив ближе, Сашка видел только глаза отца.
И непривычно белый лоб над его красным лицом.
Уже шёпот.
– Не подходи…, не достаю дна, сейчас.… Немного передохну…. Оттолкнусь…, не приближайся…, даже не думай…
Глеб улыбался мокрым лицом, еле шевеля тусклыми губами.
– …Глубоко, …ногами никак…
Сумев на какие-то мгновения налечь локтем на пока ещё прочный ледяной угол, капитан Глеб, плеская во все стороны прозрачную воду, выхватил из чехла на поясе нож и сильно, сверху, воткнул его в край льда. Качнулся, немного опустившись, подтянулся по грудь, схватился на спасительный нож уже двумя руками.
Всего лишь мгновенье он смог так смотреть на Сашку.
Лицо Глеба опять опустилось под воду. И левая рука тоже.
Дико.
Белый лёд, чёрная взмученная вода и из неё – только рука отца на ноже.
В ужасе Сашка заорал.
Опять толчком, усилием – глаза Глеба.
Выдохнул, слабо выплюнул воду, губы кривые, белые.
– …Сейчас, …ты не, не надо…, передохну только….
Только рука на ноже. Окровавленные порезами пальцы медленно разжимаются.
Только губы, нос… Глаза закрыты тонкой водой.
– … Уходи, … всем объясни, …маме…
Над заливом нёсся крик обезумевшего мальчишки.
– А-а-а! Папа, папа! Не надо, не надо так! Прошу…!
– Уходи…
Сашка вскочил, в ужасе крутанул во все стороны головой.
Тишина, белый лёд, бледное небо.
Скачут только на берегу две вороны.
По крупицам, по вздоху и улыбке отдавал этот отец когда-то свою жизнь этому сыну. И то, что такие малые прикосновения к мальчишеской душе, к его характеру и светлому человеческому дыханию успели, всё-таки, до его взросления, до сложных семейных времён и до расставания сделать их так счастливо похожими, было очень нужным для каждого – и для отца, и для сына. И очень важным для них обоих сейчас.
Как поступил бы отец?!
…Тонкая, стремительная своей жизненной силой осинка росла под ближним обрывом всего лишь пять последних лет. И то, что она изо-всех сил тянулась все эти годы из густой песчаной тени к солнечному свету, заставило её быть очень прямой и прочной, без лишних веток и сучьев.
Чёрный нож "Центурион" с хрустом рубил у самого основания нежную осиновую сущность.
Его отец знал, какой тяжёлый нож в эту пору нужно выбирать для своего сына….
И Сашка не был бы сыном своего отца, если не оставил бы, словно что-то далёкое уже сейчас почувствовав, на прямом и тонком конце срубленной осинки небольшой пенёк необрубленного сучка.
"Зачем? Не знаю…".
И обратно, через секунды, он нёсся по льду свободно, не ощущая тяжёлых, заботливых отцовских запретов.
Нож.
Рука.
Сашка впервые видел такую слабость в отцовской руке…
Упал на залитый водой лёд совсем рядом, сунул тяжёлую и длинную срубленную палку под себя, ухнул свою руку под воду, перехватил там отцовскую.
Дёрнул вверх, насколько хватило сил, получилось удачно, тихое тело без движений легко поднялось из воды до льда.
Сашка перехватил отца за скользкий ворот куртки, потянул на себя, хрипя сквозь зубы.
Ворот склизанул в неокрепших пальцах, Глеб, с закрытыми по-прежнему глазами, опять опустился под воду.
Сашка упрямо, надвинувшись уже грудью на палку и на вовсю хрустевший под ней край льда, сунул руки вдоль отцовской, от ножа вниз, в воду. Там лицо, мягкие волосы.… Опять дёрнул за какую-то одежду.
И снова – молчаливая голова Глеба, опущенный к шее подбородок, закрытые веки, кривые от холода губы.
Силы из мальчишеских рук, те самые силы, что имелись до этого момента в тех руках соответственно совсем не мужскому возрасту, ушли. Воротник отцовской куртки опять начал выскальзывать из окоченевших Сашкиных пальцев.
Со страшной злостью Сашка бухнул собственную голову в холод воды.
Схватил там зубами воротник, секунды передышки стали для его рук спасением, сразу же удалось просунуть приготовленный ремень прочной петлёй вокруг тела отца, свободный конец Сашка, отпрянув назад, на лёд, и с выдохом выхаркнув воду, высунул наверх.
Ещё две секунды – и получился узел ремня на тонком конце осиновой дубины, ещё мгновение – и Сашка в непонятном своей неосознанностью прыжке назад, от полыньи, отскочил от края льда, от мрачной холодной темноты, и потянул, вцепившись в палку, за собой Глеба.
Голова и безжизненные плечи появились надо льдом.
Упираясь башмаками в надёжную уже всего лишь в нескольких метрах от полыньи снежную поверхность Сашка, ревя и размазывая по лицу горячие слёзы и прилипшие к щекам мелкие хрупкие льдинки, тащил за собой отца.
Куртка Глеба задралась о край сильно окровавленного в том месте льда, его ноги в тяжеленных, намокших башмаках всё никак не поднимались из воды.
Сашка из последних сил дёргал спасительно длинную палку.
– Давай, давай же…!
Выволок.
Лежит, неподвижное лицо в маске множества налипших на ресницы, на веки снежинок.
И опять…. Откуда мог знать он, сын капитана Глеба Никитина, что именно сейчас не стоит бросаться с тоской и сопливыми вскриками на грудь к отцу, а необходимо просто тащить его, в петле на поясе, на верёвке, на неуклюжей осиновой палке, по снегу, мокрого, к берегу, к берегу…?!
Примерно сто метров, под ногами ещё даже не береговой песок.
Рывок за рывком, края башмаков – в твёрдый наст…
Вдруг за спиной стало тяжелее.
Сашка оглянулся.
Весь в снежном крошеве, с закрытыми глазами, страшный мокрыми морозными волосами и безобразно сдвинутой вперёд, на шею, изорванной курткой, капитан Глеб, привязанный к палке, упираясь и скользя по льду скрюченными окровавленными пальцами, молча пытался встать на колени.
Падал и пытался…
– Папа!
Вот когда пригодились объятья и слёзы!
Глеб опять упал лицом в снег, его рвало простой водой, плечи дрожали от судорог.
– Па! Что делать?! Как ты?!
Снежно-кровавой рукой покачал перед глазами сына.
– Туда.… Развяжи…
И снова Глеб скорчился в приступе тяжёлого хриплого кашля.
– Что? Па, поднять тебя, да?
– Сними…, развяжи…
Сашка суетливо, рывком, оправил куртку отца, наугад просовывая руки, раздёрнул там почему-то неудобный ремень, опомнился, метнулся к палке, сломал ноготь, развязал узел и вытащил ремень, уже свободный, из-под Глеба.
– Помоги…
Подставить правильно плечо с первого раза у Сашки не получилось, и Глеб, пытаясь встать с колен, брызгая под себя тяжёлой слюной, опять рухнул в снег.
– Ближе встань…. Да, так.
За шиворот Сашке с отцовского рукава сразу же потекла холодная вода.
– Не спеши….
Первые совместные шаги, хриплое дыхание.
Правая рука – на плече сына.
Через шаг капитан Глеб останавливался и отхаркивал в сторону горькую воду.
На обрыве Сашка протянул отцу ремень.
– Давай, я первый, а ты цепляйся…. Если что – ползи. Так быстрей поднимемся…
– Погоди, не спеши…
После обрыва Глеб не удержался на слабых ногах и ненадолго опустился на колени. Встал.
– Не, руки больше не надо…. Теперь всё в норме…. Пошли.
Сашка медленно брёл рядом, молчал, не понимая, что они будут делать дальше.
У костра капитан Глеб криво улыбнулся огню, протянул вперёд трясущиеся руки.
– Молодец, сын. С меня пиво….
После этих отцовских слов всё вокруг них вдруг стало очень стремительным.
– Раздевайся.
– Зачем?
– Быстро! Не трепись лишка… Нижнее бельё – мне. Носки, майку, свитер. Шапку тоже. Свою куртку и прочее – на себя, и занимайся костром. Прыгай вокруг него, все приготовленные дрова – в огонь.
– Трусы тоже тебе?
– Да! Живо! Моя температура уже минус пятьдесят!
Сашка, суетливо отвернувшись и незаметно счастливо улыбаясь и вытирая слёзы, поочерёдно швырял назад, через плечо, тёплую своим телом одёжку.
С трудом распрямляя закостеневшие пальцы, капитан Глеб скинул с себя мрачно хлюпающие куртку и комбинезон, чавкнувший водой тельник. Присел на широкий корень у самого костра, попробовал было развязывать мокрые, закисшие шнурки, рванул их по очереди ножом, потом, упираясь один в один, сбросил на снег тяжёлые ботинки.
Натянул на себя тесную одежду сына.
– Всё. Я побежал.
– Па, ты куда?! Ты же слабый! Упадёшь же! И босиком?!
– Был слабый…. И не босиком, а в носках. Почисти после всего этого рыбу. Пока мёрзлая, чешуя легко отходит. Сделаешь, крикнешь мне…. Подбери ещё под обрывом палку, на которой ты меня буксировал, приспособь её пониже и покрепче над огнём, развесь на ней мои шмотки. Скоро они понадобятся мне сухими и горячими.
– А…
Сашка попробовал что-то спросить, подняв руку.
Глеб озабоченно перебил сына.
– Балбес. Это я про себя…. Позабыл. На воду ведь всегда нужно с развязанными башмаками идти, чтобы быстрее и удобней скидывать, если что. Ух, я и балбесище…!
Трещали кусты, орал фрагментами патриотические песни, нарезая широкие круги вокруг костра, капитан Глеб.
На пятом круге он свернул ближе, прыгнул на секунду к огню.
– Позабыл – ставь, кипяти питьевую воду во всех банках, какие имеются!
И снова ринулся в удобно протоптанную чащу.
– …Взвейтесь кострами, синие ночи…
Через десять минут капитан Глеб Никитин упал в обморок.
Впервые в жизни.
В считанных сантиметрах от могучего соснового пламени.
А ещё через пятнадцать минут он, в очередной раз возвращённый собственным сыном к своей, интересной во всех отношения, жизни, уже потрошил окунька, а затем – и плотвичку.
– Дай-ка мне, для начала, сын, нашего горячего, полезного и вкусного напитка из шиповника.
Глеб, прочно поставив босые красные ноги на край тёплой камышовой циновки, шевельнул плечами под накинутой на него Сашкой курткой.
Потное лицо, прерывистое дыхание, просторная сыновья шапка криво торчала на его голове.
– Контролируй мои тряпки сам, по мере их готовности – бросай сюда…
Недавно очнувшись, капитан Глеб вернул Сашке все его личные вещи, всё нижнее бельё в целости и сохранности. Тельняшка, плавки и носки Глеба к тому времени уже полностью высохли, с излишком, даже немного попахивали горелым.
– Жаль, кепочку я свою утопил. Раритет. Кстати, кажется, и перчатки тоже…
В заботах наступил вечер.
Густая темнота вокруг костра оставляла все страшные события дня в стороне, за кругом надёжного тёплого света.
Капитан Глеб одну за другой выпивал банки горячего ягодного кипятка, в ряд готовившиеся на углях, уже совсем не выбирая и не разбирая, что глотает.
Сашка принял суровое решение и, даже не обсуждая его с отцом, сделал три ходки в сумрачный лесной овраг, приволок оттуда запас ольховых дров.
Заботливо, не спрашивая Глеба, Сашка время от времени переворачивал остатки его сохнущих вещей, ставил то ближе к огню, то дальше его мокрые до сих пор ботинки.
Выкладывая на виду разные вещицы из карманов отцовской куртки, Сашка долго не мог расстегнуть "молнию" внутреннего кармана. Там что-то было, и Сашка с упрямой педантичностью желал выложить этот предмет на свет костра.
– Па, а это у тебя что, мобильник?!
Наконец-то справившись с застёжкой и освободив насквозь мокрый карман, Сашка растерянно держал в руке увесистый чехол мобильного телефона.
– …Мы же договаривались без телефонов. А как же ты…?!
Капитан Глеб прищурился на сына, смачно хлебнул из банки тёмно-красного кипятка, вытер запястьем пот на лбу, под низко надвинутой шапкой.
– Продолжай движение мысли. Расстегни-ка чехол.
Помедлив, Сашка щёлкнул кнопкой клапана. Там был явно не телефон.
– Это же…. Пэл! Откуда он у тебя здесь?!
Мокрая, блестящая от влаги и чёрная, на ладошке у Сашки покачивалась маленькая деревянная фигурка забавной задумчивой собаки – ньюфаундленда.
– Рановато получилось презентация. Я хотел тебе его по итогам, после окончания всех наших приключений показать.
– Типа амулет?
– Типа.
– И ты его всегда с собой таскаешь?
– Всегда и везде.
– Извини тогда за телефон…
– Твоё возмущение могло быть справедливым.
– Да, кстати, сын…
Капитан Глеб Никитин натянул на ногу ещё один высохший носок, полюбовался им.
– Пора бы нам и ушицы, сын, похлебать.
За едой затихли надолго.
Две крохотных рыбки вдребезги разварились в прежнем, с утра ещё вываренном из птичкиных косточек, жидком бульоне.
Получилось по три банки на персону.
По первой Глеб с Сашкой выхлебали мгновенно, вторые – ели помедленней, третьими – наслаждались.
Капитан Глеб решил начать разговор и лично прикоснуться к неприятной теме.
– …Самое краткое и страшное литературное описание смерти я запомнил ещё со школы. В хрестоматийном произведении советской военной классики, в поэме "Василий Теркин" описывалась переправа войск через зимнюю реку под обстрелом врага. Много чего в той поэме было: и наши, и фашисты, лубочные солдатские атаки, примеры коммунистического героизма…. Но вот строчки: "Люди тёплые, живые, шли на дно, на дно, на дно…" врубились в мой мозг навсегда, на всю оставшуюся жизнь! Подумай только – тёплые люди умирали не от осколков и смертельных ран, а от холода ледяной реки! Понимаешь…?
– Теперь понимаю.
Сашка обеими руками держал банку с едой и немигающе смотрел в огонь костра.
– Да, понимаю, конечно…
Глеб взглянул на сына.
– А вообще, к собственной смерти я впервые прикоснулся тоже в школе, в восьмом классе.
Сашка обернулся к отцу.
– …На уроках труда мы изучали тогда токарные станки, настоящие, заводские, мощные, в масле все, в охлаждающей эмульсии. Что-то точили, отрезали куски от металлических болванок, сверлили. Станков было в нашей мастерской пять или шесть, стояли они по периметру стен, мы работали на них по очереди, по списку учителя.