А плоты уже вышли на середину реки. Поскрипывая под ногами, мылись в темной воде бревна. Сцепленные скобами сверху и снизу, они терлись боками друг о друга. Белотелые березки в среднем третьем плоту внезапно зашевелились, стали расползаться.
- Эй, старый хрыч! Останови катер! - закричал Беник. И, прыгая с плота на плот, заскочил на березовый.
- Вяжи! - кинул старик веревку и пачку скоб.
Беник подтянул бревна. Катер остановился. И березовый плот, ткнувшись в передний - замер. Клещ лихорадочно вбивал скобы. Бревна прыгали под ногами.
- Да не так! Лопух! Дай сюда! - оттолкнул Беника старик. И стянув бревна веревкой одно к другому, быстро скрепил их сначала с одной стороны, потом со второй - впереди. И, перепрыгнув через плот, крикнул - тем, на катере:
- Пошли!
Беник смотрел в оба. Плоты шли ровно. Плавно. Бревна не. выползали. И Клещ, уставший от их вида, стал рассматривать берега. А они проплывали медленно, словно хотели навсегда врезаться в память новичка-плотогона.
В первые месяцы, пока Беник осваивал новое для него дело, доставалось нелегко. Коварная Тымь разбрасывала слабые плоты по бревну. Река будто смеялась над неумением Клеща и проверяла на прочность не столько плоты, сколько человека. Много раз подводные коряги и воронки грозили утопить плотогона, часто, окунувшись с головой в ледяную воду, давал он себе слово уйти с этой работы и попроситься в другое место! Но каждый раз откладывал, словно чего-то ждал.
Тымь… Она словно для того и жила на этой земле, чтобы носить на своей спине плоты под крики плотогонов. Она одна слышала их ругань, смех.
Плоты шли один за другим, сплошным одеялом укрывая лицо реки.
Случалось, на порогах тонули опытные плотогоны и выживали новички. Редкий день здесь обходился без происшествий. И река, посмеиваясь над людьми, по-прежнему показывала свой норов.
Беник почти не бывал в селе. В редкие выходные, которые устраивала для него непогода, поднимавшая на реке настоящую бурю, Клещ отсыпался целыми днями.
Лесосплавная контора поселила его в общежитии вместе с другими плотогонами. И Клеща это устраивало. Все же не один. Устал сам - есть кому другому принести воды, затопить печь. Так бы она и шла, его жизнь. Но однажды…
Привезли его со стариком напарником к пристани Ныша. А все из- за дождей. Пришлось отдыхать. И только катер к пристани подошел - увидел Беник девушку.
Мало ли их встречалось на пути его? Всяких видывал. Но эта! Клещ стоял обалдело.
- Ты чего? - удивился старик напарник.
- Чья она? - указал на девушку Беник.
- Моя дочь. Встречает. А ты что, раньше не видел ее?
- Нет.
Девушка подбежала к старику. Обняла за худую, морщинистую шею.
К колючей, сивой щеке его своим лицом прижалась, замерла на секунду.
- Ну как дома-то? - спросил ее, забыв о Бене, старик.
- Хорошо. Тебя ждали.
У Клеща внутри засосало. Старика ждут. А его, Беника, его кто ждет?!
- Да, вы вот познакомьтесь! - опомнился старик.
Клещ повернулся, девушка внимательно рассматривала его лицо. Беник окинул ее всю быстрым, цепким взглядом.
Хороша, ничего не скажешь. Руку ее в своей придержал.
- Ты заходи к нам, коль время будет, - прищурил глаза напарник.
- А куда заходить?
- Вон наш дом, - указал старик.
А Беник, вернувшийся в общежитие, стал срочно приводить в порядок костюм, рубашку, ботинки. Долго и тщательно брился. А переодевшись, глянул на себя в зеркало.
Еще ничего товар! Морщины, правда, кое-где появились, но сойдет. И, заскочив в магазин, взял все, что нужно: для старика бутылку, для девушки духи и конфеты.
Беник шел к дому думая, как его встретят? Не поторопился ли он нанести визит? Но ждать хорошо, когда знаешь, что впереди много дней в запасе. Здесь же кто ее знает, эту погоду?
Клещу открыла старуха. Поздоровалась тепло. Пропустила в дом. Семья за столом сидела.
- Давай, садись с нами! - пригласил старик Григорий. Беника усадили рядом с хозяином. Заставили поесть. Потом плотогоны выпили. И старушка, видно, хорошо изучившая характер мужа, пошла постелить ему на лежанке. Тот через несколько минут извинился, пошел отдыхать.
Беник встал, но девушка удивленно глянула:
- Уходите?
- Пусть отдыхает Григорий. Не буду мешать.
- А вы не мешаете.
Старушка ушла в другую комнату, забрав вязанье.
- Может, в кино сходим, - предложил Беник.
- Яуже видела этот фильм, - ответила девушка.
- Ну, тогда пойдем погуляем, - предложил гость.
- Холодно. Ветер сильный.
- Не замерзнем! - глянул он на девушку.
Вскоре они вышли на улицу. Пошли на берег Тыми. Долго бродили в камышовых зарослях, говорили. О чем? Слова ничего не значили. Глаза выдавали. И впервые Беник хотел одного, чтобы подольше продлилась непогода. А она словно подслушала. Две недели не пускала плотогонов на реку.
Старик внимательно присматривался к Бене. А тот голову потерял. Впервые в жизни полюбил. Да так, что минута без нее казалась годом. Сердцеедом, слыл бабником, а тут все забыл. Терялся. И лишь потом немного осмелел.
За две недели привязался к ней всей душою своей. А когда настало время ехать в Адо-Тымово, загрустил. Как он будет без нее - один? И вечером, уведя девушку подальше от села, от дома, схватил ее Беник на руки, целовал испуганные глаза, губы:
- Стань моей!
Девушка вырывалась. Но куда уж ей? Кенты не могли уйти из рук Клеща.
- Будь женой!
Она молчала. Лишь испуганно смотрела на Беника.
Клещ прижал ее к себе:
- Ну, что молчишь?
- Парень у меня есть. Он в армии. Служит.
- Еще неизвестно, любит ли он тебя! А, впрочем, это тебе решать. Может, и вернее выйти за него, - разжал руки Клещ.
Но все же через месяц, уже глубокой осенью, Беник женился на ней. И перешел жить в дом к Григорию. А через год у Клеща родился сын. Шли дни. Беник гонял плоты вместе с тестем. Зарабатывал. Старался приносить жене как можно больше денег. Порою по месяцу, по два не слезал с плотов. Теперь вместе с Григорием они брали не пять, а восемь плотов. Григорий не мог нарадоваться на зятя. Находка, а не человек. И не знали плотогоны, что в село вернулся из армии парень…
Ничего не знал Клещ, лишь стал замечать кривые усмешки плотогонов. Шепот за спиной.
Не придал значения.
Жена перестала встречать его на пристани. Перестала радоваться его приезду. Он и тогда не придал значения перемене.
А смех плотогонов стал громче. Откровеннее. Григорий злился, а потом решил разобраться сам во всем. И, попросив зятя сходить за плотами в Адо-Тымово, сказался больным и сошел в Ныше.
Весь вечер он колотил дочь. Кулаками. Не щадя и не жалея. Впервые в жизни. Бил, как мужика. Пытавшуюся защитить дочь старуху пинком загнал в другую комнату. И, снова закатав рукава, кидался на дочь зверем.
- Убью, потаскуха! - кричал отец.
Дочь молчала. Она не оправдывалась и не винилась. Грохалась в углы головой, боками, лицом - вспухшим и почерневшим.
Но что-то неладное почувствовал и сам Беник. Причалив ночью плоты в Ныше, решил домой заглянуть.
Едва открыл дверь и обомлел. Тесть держал за косы его жену, и бил ее наотмашь по щекам, приговаривая:
- Признавайся, покайся, стерва!
- Отойди! - кинулся к нему Клещ. И, подхватив упавшую жену, отнес на кровать. - За что ты ее?
- За вину ее, за слабость бабью, виноват я перед тобой, сынок. Не углядели. Шлюхой стала. Опозорила нас. Всех. Слухи уже по всей Тыми о ней поползли. С тем, своим бывшим дружком схлестнулась!
Беник помертвел. Лицо белее стены стало. Он сел за стол.
- Папа, папа, - залопотал малыш, выползая из комнаты.
Беник схватил его на руки. Сын плакал. Целовал отца.
- Дитё не пощадила, сука! - кричал Григорий.
- Погоди, отец, не шуми. Сам разберусь, - остановил его Клещ и подсел к жене.
- Скажи мне, верно ли говорят? Была ли ты с ним? Принуждать не буду. Не хочешь, не можешь быть со мной - живи с ним. Но сына я заберу. Вот и все. Но скажи честно. Не трону. Соврешь, а я узнаю, на себя пеняй, - сказал он тихо, спокойно.
- В кино я с ним была. Верно. Три раза. Но не позорилась. Не была с ним. Проводил домой. И все. Сказала, что все кончено меж нами.
- А почему три раза была в кино? Ведь сказать могла и без этого. Сразу. Иль еще сама раздумывала?
- Я все тебе сказала.
- Так. Ну что ж. Посмотрим, - скрипнул зубами Беник. Он не поверил. И этой же ночью пришел к тому парню.
Избив его, он узнал, что жена изменяла ему. Вот уже три месяца… Но парень, боясь расправы, решил на другой жениться.
Беник не пошел домой. Боясь сгоряча натворить беду. Считал, что к концу поселения сын подрастет и он, забрав его, уедет навсегда из Ныша, забыв о жене, обо всем случившемся.
Три месяца он не приезжал домой. Жил в Адо-Тымово, ночевал в Ногликах. А в Ныше не оставался. Григорий понимал его и не уговаривал. А Беник лишь иногда спрашивал его о сыне, передавал для него деньги, игрушки, подарки. Просил поцеловать за него сына…
Постепенно боль улеглась. Клещ, привыкший было к семье, отвык от нее. Лишь о сыне частенько вспоминал. А с женой… Решил подать на развод. Заготовил заявление в суд. Хотел отвезти его. Но… Внезапно умер Григорий. Ночью. Кровоизлияние в мозг. Спасти не смогли.
И Бене поневоле пришлось вернуться в дом тестя. Вернуться, чтобы кормить семью. Сын кинулся к нему. Уже ходить научился. Старушка обняла. Как родного. Жена виновато смотрела на него. Ждала ночи - поры примирения. Но…
Беник выложил на стол деньги. Поцеловал сына. Утешил старушку и, даже не оглянувшись на жену, ушел в ночь. Ушел из дома. Ночевал на плоту. В палатке. На надувном матраце.
А утром катер повез его в Адо-Тымово.
"Разводиться или подождать? - думал Беник. - Не разведись - нарожает черт знает от кого. Или заразой наградит. Потом докажи, что ты не ишак. Разведись - надо сразу забирать ребенка. А куда? Чем его кормить здесь? Может, пока пусть все будет как есть? Сын вырастет немного, а?" Страшная пустота холодной змеей вползала в душу.
"Хоть бы кент какой поблизости оказался! С кем отбывал. Хоть легче было бы время скоротать до конца поселения. А то лишь чужие кругом", - говорил себе Беник. И смотрел на надоевшие за год бревна. Только они его кенты. Его друзья и враги. Но что это? Беник нагнулся. Блеклый рассвет осветил бревна.
- Нашел! Есть! - заорал Беник и тут же умолк…
ПОРТОВАЯ ЕДИНИЦА
Володьку Журавлева в Ногликах встретили удивленно. Всяких видывал поселок. Отбывали здесь поселение и крупные воры, и всякая шпана базарная. Все они были разными, непохожими друг на друга. Крикливые, драчливые. Чифиристы и картежники. Но вот "психованного" поселенца в Ногликах еще не бывало.
А этот?.. С чего бы он? Чуть кого в телогрейке увидит, сразу заговариваться начинает. Пена изо рта, как из бутылки шампанского, клочьями летит. Правда, в остальном он был тихим. Даже слишком. Никого не задевал. Ни с кем не задирался. Не пил. Только иногда, помногу часов подряд сидел один где-нибудь. О чем-то думал.
- Володька! - звали его мужики на работу. Но поселенец словно не слышал. Покуда кто-то из мужиков не поднимал его с места.
- Пошли есть, - брали они поселенца за рукав, и тот послушно плелся следом. Ел, не глядя в тарелку.
Мужики жалели его и не давали в обиду никому.
О себе поселенец ничего не рассказывал. И других не слушал. Никем не интересовался. Ни с кем не входил в контакт.
Порою казалось, что живет он вдали от всего, наблюдая всех и самого себя со стороны.
Пытались мужики уговорить его выпить с ними. Ничего не получилось. О знакомстве с бабами он и слышать не хотел. Все деньги, заработанные им, помимо тех, что шли на питание, переводили на текущий счет бухгалтеры порта, где Журавлев работал грузчиком леса.
В бригаде их было десять мужиков. Все относительно молодые, здоровые. И хотя новичок - поселенец и не отличался богатырским сложением, но бревна на баржи закатывал ловко. Умело связывал их. Все это он делал спокойно, тихо, без слов.
Жил он в бараке с другими грузчиками. И в то же время- сам по себе. Умея в самой шумной комнате оставаться в одиночестве.
Казалось, он был равнодушен ко всем. Грузчики, не сговариваясь, варили еду и для него. Заботились молча. И в то же время им очень хотелось помочь Володьке. Хоть как-то встряхнуть его. Но как?
Его, единственного из всех, не трогали посещения барака милицией. Он видел их и не видел. Он отвечал, когда его спрашивали. Но никогда не проявлял ни малейшего интереса ни к какому разговору.
Он никогда не жаловался на болезни или недомогания. Когда уставал до изнеможения, садился и тут же засыпал. Так прошло с полгода. И мужики-грузчики решили, что встряхнуть Вовку может женщина. Вопреки его воле и желаниям. Надо испробовать это! Но где найти такую, чтобы сама, не глядя на возможное его нежелание, растормошила его? Где найти такую?
Были перебраны десятки. Но нет. Одна- стара для поселенца, вторая - слишком вульгарна, да и опасна. Третья - любит, чтоб ее уговаривали. Другие - и того не легче. Но после тщательного обсуждения, остановились грузчики на одной. Все - единодушно. Конечно, она! Рыжая, толстая как бочка, банщица. Не беда, что лица ее из-под косметики не видно. Что даже собаки, завидев ее, заходятся в истошном брехе. Важно вылечить мужика. А здоровый и сам себе сыщет. Решение откладывать не стали. И сразу же на следующий день пригласили в гости Фроську.
Та пришла под вечер. Увидев накрытый стол, изумилась. Так пышно ее давно не встречали. И, вскоре, захмелев, запела дребезжащим голосом по куплету из песни, все на один мотив. Мужики подсадили к ней под бок задумавшегося Володьку, и, пока баба пела, закрыв глаза, все потихоньку ушли из комнаты. Фроська и не заметила. Закончив песню, она обняла, одной рукой пустоту, второю - Вовку за шею. И, притянув его к себе, поцеловала звонко, слюняво. Спьяну не разобрав кого и куда целует.
Вовка тоже не понял, что происходит. Почему и зачем это чьи-то руки гладят его, обнимают.
Фроська, оглядевшись, поняла, что она осталась один на один с мужчиной. Других нет. Ушли. Значит, он им так велел. Чтоб не мешали. Молодец. И предусмотрительно закрыв дверь на крючок, стала раздеваться.
Вовка не реагировал. И, поняв по своему, что перебрал мужик, Фроська решила позаботиться обо всем сама.
Вовка не сразу понял кто и зачем его раздевает. Чьи руки, такие нахальные, бродят по его, плечам, спине. Кто целует его, покусывая губы, тормоша требовательно, настырно.
Он хотел встать. Но нет… Его удержали. Он хотел оттолкнуть и вдруг ощутил рукой грудь. Женщина! Пришла сама!
- А! Так это ты? - рассмеялся он во весь голос. И прежнее, сжигающее желание проснулось в нем. Он мучил ее и наслаждался. Он мял ее и не давал сомкнуть глаз до самого утра. И лишь когда рассвет заглянул в комнату, он увидел, что это не та, из прежней его жизни, а совсем чужая, незнакомая женщина…
А Фроська, устыдившись утра, поспешно одевалась. И, оглянувшись у двери на растерявшегося Володьку, сказала:
- Захочешь увидеться - приходи! - и сдернула с двери крючок.
Вечером мужики подтолкнули поселенца к ее двери. И все повторилось сначала. Так продолжалось неделю. Мужики внимательно наблюдали за Вовкой.
День ото дня подмечали перемены. Вовка стал живее. Охотнее работал. Ел жадно. Стал прислушиваться к разговорам. В глазах его пробудилась жизнь. Но временами он все еще становился прежним. И грузчики решили не отступать от задуманного.
Но теперь Вовку не подводили к двери. Чуть заканчивалась работа, он сам бежал к Фроське. И та ждала.
Прошел месяц. Вовка теперь не заговаривался. Вступал в разговоры. Научился смеяться. Даже спорил иногда. И грузчики радовались. Ожил мужик. Может нормальным станет. Таким, как все.
К концу года поселенец совсем поправился. Расправил плечи. Стал следить за собой. Узнав, что у него появились сбережения - немало обрадовался и купил себе все необходимое из одежды. Стал помогать мужикам по дому. Лишь иногда, но теперь уже совсем редко, встанет у окна, задумается, молчит долго. О чем он думал - никто не знал.
О себе Журавлев никому ничего не говорил по-прежнему.
Работая целый день без отдыхов и перекуров, грузчики после работы шли в баню. Потом, выпив по бокалу пива, - в столовую. А дальше - кто в кино, кто спать. И только у Журавлева маршрут был один. Его не останавливали, не говорили, что хватит. Знали, всему свое время, и ждали.
Начальник погрузочно-разгрузочного участка заметил перемену с поселенцем. Не прошла она незамеченной и для работников милиции, что, заходя в барак, не заставали в комнате Володьку. А встречая в порту, видели, как изменился человек.
Раньше он не избегал, но и не искал встреч с милицией. Теперь же, заметив их приближение, старался свернуть за первый же угол. Когда его окликали, делал вид, что не слышит. От ответов научился уклоняться.
- Где ты бываешь по ночам? - спросили его.
- Дома.
- Где именно?
- В Ногликах, - отворачивался Вовка.
- Уж не женился ли?
Поселенец молчал.
- Отмечаться надо. Не забывай.
- Хорошо. Буду помнить, - бурчал поселенец и старался ускользнуть подальше от глаз милиции.
Потом он с опаской озирался на грузчиков. Но те молчали.
Дни шли. Вот и зима прошла. Вовка теперь научился и выпивать с мужиками. Понемногу. Но их и это радовало. Но, как и прежде, не любил, когда к нему обращались с расспросами. А жизнь в Ноглинках не давала других развлечений и люди жили, как могли.
Сам не зная почему, потянулся Вовка к бригадиру. Может потому, что лицом напоминал он ему Емелъяныча. Улыбка бригадира - простодушная, мягкая, располагала к нему людей. А железные, не знавшие усталости плечи, руки, спина- вызывали уважение.
Бригадир был человеком общительным. Мог говорить с любым и обо всем. Сам он отбывал наказание в Магадане, потом поселение на Сахалине. Здесь и остался. Давно это было. За что сидел? За поножовщину. По пьянке беда случилась. Но и теперь человек помнил. Норму свою не перебирал. Больше стакана ни в одной компании, ни по каким праздникам не пил. Один раз оступился и зарекся на всю жизнь.
- А ты-то как угодил? - спросил Вовку.
- Как все.
- Тоже по пьянке?
- Нет. По трезвой.
- Ума не было?
- Хуже, - отвернулся Вовка.
- Всякое бывает. Главное, теперь жить надо по-человечески. Тогда и пережитое забывать станешь.
- Хотел. Да не получилось.
- Отчего же?
- Обокрали.
- Вор у вора дубинку украл?
- Если бы дубинку!
- Ты не тушуйся, Вовка! Жив ты, это главное! Все остальное придет, - хлопал поселенца по плечу бригадир.
Понемногу Вовка стал забывать о беде. Она стиралась временем. Новыми заботами. Иной жизнью.
Он все еще навещал Фроську, но уже реже. Не задерживался у нее до утра. И баба, поняв, что и этот мужик с нею лишь на время, радовалась тому, что совсем о ней не забыл. Что хоть изредка вспоминает. Шли годы. И как-то раз спросил Вовку бригадир:
- Сколько тебе до конца осталось?
- Немного.
- Куда подашься?
- Не знаю пока.