Осетрину, форель, стерлядь?
"Интересно, сколько продуктов они за собой таскают?"
- Осетрину.
- Простите, что занимаю ваше время, но мы еще не изучили вкусы госпожи. Жареную? Гриль? На пару? Какой гарнир?
- Жареную. Иовощи.
- Благодарю. Карту вин я принесу позже.
- Спасибо. Как Вас зовут?
- Руслан, госпожа. Я могу идти?
- Да, спасибо.
В глубоком кожаном кресле напротив лежал аккуратный кейс-атташе.
"Даже если все закончится, - подумала Лола, - его-то у меня не отнимут?
Пропади он пропадом, этот самолет с дрессированными стюардами и запасами провизии - на целый ресторан.
В этой черной коробочке - сто тысяч долларов.
На них вполне можно купить новую жизнь
Лола поставила "дипломат" рядом, так чтобы постоянно чувствовать его присутствие.
Сделано это было, скорее всего, подсознательно
Сумма, которой она реально владела сегодня, равнялась четырем миллиардами американских долларов.
Старик и женщина. Год 2000
Пришло время - и настала им пора прощаться.
Женщине нужно было возвращаться домой.
Старик оставался.
Но был уже сентябрь, и, значит, скоро - а именно: 15 октября - он тоже отбудет восвояси.
Как, впрочем, и всегда.
На протяжении многих лет.
- Мы никогда не увидимся больше - горькую фразу он произнес спокойно и даже буднично.
- Но, может быть….
- Нет. Я знаю наверняка. Да и вы, пожалуй, тоже. Зачем обманываться? Иллюзии - опасный недуг. И потом, я привык довольствоваться малым. Судьба по - разному, обходилась со мной за восемьдесят девять лет, но вот, напоследок, расщедрилась - подарила прекрасную встречу. И я - что же? - я рад. Теперь вот буду помнить вас все оставшиеся дни. И жить этой памятью. Совсем не плохой конец.
- Я тоже. Никогда не забуду вас. Вы меня спасли….
- Спаслись вы сами. И вот что. Если хотите сделать мне что- ни- будь приятное, запомните, пожалуйста, что я говорил вам по этому поводу. Душа, на то вам и дана, что бы вы - а не кто-то другой, будь то близкий человек или посторонний - берегли и заботились о ней. И потому, случись какая беда, спасти ее можете только вы сами. И Господь, разумеется. Более - никто.
- Я запомню. Все, что вы говорили мне, я запомню….
- Все, пожалуй, не нужно. Я, знаете ли, так радовался каждой нашей встрече, что становился непозволительно болтлив. Кое-что из этой старческой болтовни, вам лучше забыть.
- Я вряд ли смогу
- Не беспокойтесь об этом. Со временем все лишнее забудется само. И поверьте, вам так будет лучше…. А мне - спокойнее.
Они расстались поздним вечером на перроне маленького вокзала.
Густые лиловые сумерки еще хранили запахи лета, но уже отчетливо звучала в них сдержанная мелодия осени, и осенняя прохлада струилась вдоль длинного состава.
Сегодня это был последний поезд на Париж.
Когда он тронулся, женщина, последний раз крепко обняла старика.
- Вы сказали, что не будете писать, но все же - вот - пусть будет на всякий случай!
Она быстро вложила ему в руку визитную карточку - маленький прямоугольник из плотного картона, и сразу же исчезла в тамбуре, словно испугавшись, что он вздумает вернуть визитку обратно.
Гирлянда огней еще некоторое время струилась во тьме.
Но поезд уходил все дальше.
И скоро сумеречная пелена окончательно скрыла его от тех, кто остался на перроне.
Прошло пять лет, и однажды почта доставила ей увесистый плотный пакет, украшенный эмблемой знаменитого адвокатского дома.
Никак обнаружилась богатая тетушка в Бразилии? И оставила наследство - пошутила она, вскрывая пакет.
Но тетушки в Бразилии не обнаружилось.
"Дорогая госпожа… - обращались к ней известные адвокаты, а вернее одни из старших партнеров дома, чья подпись скрепляла документ. - С глубоким прискорбием извещаем вас о том, что….. числа….. месяца…. года, в городе…… штат…. США скончался…. профессор… д-р. Лев М. Штейнбах.
Согласно завещанию покойного, составленного…. направляем вам рукопись неоконченного литературного произведения… без названия…. на русском языке…. на…. страницах.
Согласно завещательной воле…. данное произведение передается вам безвозмездно…. без права публикации…. или тиражирования любым другим способом….
Примите еще раз….
С наилучшими пожеланиями.…"
Далее следовало еще одно письмо, написанное от руки и по-русски.
Сердце женщины тоскливо сжалось.
Почерк был ей знаком.
Открытка с видом старинного отеля в Нормандии, на обороте которой этим же почерком было написано всего несколько строк, три года бережно хранилась в ее бумагах.
Иногда, в минуты душевного ненастья, она перечитывала скупые строчки, хотя, разумеется, давно знала их наизусть.
И боль отступала.
Конечно, она, как никто другой, понимала, что это происходит вследствие обычного самовнушения, но все равно берегла открытку.
И перечитывала, когда на душе было особенно скверно.
Теперь у нее было еще одно его письмо.
Последнее.
Он писал:
"Дорогое дитя!
Должен теперь признать, извечная истина о том, что старость мудрее…, и так далее.….. - не вижу необходимости приводить ее полностью - была блестяще опровергнута вами в тот вечер, когда я провожал вас в Париж.
Вы едва ли не насильно вложили мне в руку вашу карточку с московским адресом, и промолвили, убегая: "На всякий случай!"
Теперь, похоже, этот случай наступил, и я признателен вам за тот внезапный душевный порыв, ибо, благодаря ему, могу теперь писать вам.
А мне представляется сейчас, что это важно.
Случилось так, что вы оказались единственной живой душой на всем белом свете - душой прекрасной: отзывчивой и чуткой - которая связывается меня с Россией.
Мне трудно описать словами то, что сделали вы для меня, какое замечательное чувство вернули моей душе.
Любовь к этой стране?
Чувство малой Родины?
Все - верно по сути, но слишком уж высокопарно, а менее всего хочется сейчас фанфар.
Скажу просто, теперь я внимательно и с большим волнением слежу за тем, что происходит в России, и многому радуюсь.
Кое-что, однако, вселяет в меня тревогу.
Что именно?
Ответить на этот вопрос, как ни странно, мне очень трудно, а, пожалуй, что и невозможно.
И не пытайтесь сами искать ответ.
Вы молоды, а молодость имеет склонность оперировать исключительно событиями дня сегодняшнего.
В данном случае это может привести к искаженным, ошибочным выводам, а мне бы этого не хотелось.
Простите, что выражаюсь так путано, но множество обязательств, данных мною за долгую жизнь людям, организациям и целым правительствам, но, главное - Создателю и самому себе, не позволяют объясниться откровенно.
Пришлось бы сообщить много того, о чем говорить я не вправе.
Долго и мучительно размышлял над этой проблемой, и не придумал ничего лучшего, как завещать вам некоторую часть своих записок.
Я начал писать это - никак не могу найти подходящего слова, ибо это - не роман, не повесть, не сказание, и уж - ни в коем случае! - не научный или исторический документ, потому называю просто записками.
Так вот, я начал писать их очень давно, сразу же после того как был заключен в цитадель "Анэнербе", которая, собственно, и навеяла образ рыцарского замка, но так и не дописал до конца.
Хотя возвращался на протяжении всей жизни.
Судьба записок теперь определена мною окончательно - они скоро отправятся в камин, который жгу в эти дни беспрестанно, потому что привожу в порядок свой архив, и большая часть его - увы! - должна быть предана огню.
Я тщательно выбирал те несколько страниц, которые доставят вам после моей смерти. Однако, не следует воспринимать все, что изложено там, буквально, равно, как и проводить прямые исторические параллели.
И все же…
Я завещаю вам именно эти страницы, хотя, возможно, несколько забегаю вперед.
Что делать!
Время мое истекает стремительно. Больше медлить нельзя.
Верю, что ваша душа найдет верное толкование. Хотя для этого ей придется изрядно потрудиться.
….
Прощайте, дорогая моя девочка.
Храни вас Бог!…."
Макеев. Медиа
Последние пять дней единственным его занятием была бесконечная схватка с компьютером, вернее с персонажами виртуальных игр - фашистами, затаившимися в мрачных лабиринтах подземного бункера, безобразными дикарями, прыгающими со скал и прочими кровожадными монстрами, которые хотели одного: его мучительной смерти.
Он же, в свою очередь, напротив, стремился уничтожить как можно больше мерзких тварей и добраться, преодолевая хитроумные препятствия до какой-то главной цели.
Глаза слезились от напряжения.
Фигурки двоились на экране монитора.
Но он яростно колотил окостеневшими пальцами по хрупким клавишам компьютера. Азарт был нечеловеческий, а вернее - ненормальный для взрослого человека.
Изредка он отвлекался для того, чтобы выпить кофе, который исправно готовила напуганная до смерти секретарша Аня.
Тихая, безответная Аня трепетала в ужасе, не понимая, что происходит с начальником, всегда таким собранным, привыкшим считать не то, что минуты, секунды даже.
Впрочем, трепетала и томилась неведением не только Аня.
Причины странной метаморфозы не понимал никто.
Попытки сотрудников, из числа самых приближенных, заговорить с ним или отвлечь каким-либо другим образом: например, просьбой посмотреть только что отснятый материал, пресекались резко. Он коротко отправлял посетителя по хорошо известному адресу.
В конце концов, они отстали.
Просто, затаясь, жили ожиданием и, на всякий случай, готовились к худшему.
Иногда им казалось, что практически он уже перебрался на жительство в тот, виртуальный мир, сохраняя иллюзию присутствия в этом мире лишь наличием в нем своей телесной оболочки.
Ему же чудилось другое.
Будто стоит только слегка поднажать, достигнуть высшего уровня в виртуальной иерархии, заполучить многочисленные тамошние сокровища, ожидающие победителя в кованых сундуках, хитроумных сейфах и потаенных пещерах, и невидимая дверь, за которой скрывается тайна, распахнется перед ним в настоящем, реальном мире.
Тогда-то, победителем, а не бледной тенью, человека, стоящего на пороге безумия, он вернется туда, воссоединится с телесной оболочкой, и привычной уверенной поступью двинется дальше.
Посмеиваясь над забавной коллизией, которая приключилась однажды на пустынном лунном шоссе, поздней ночью первого мая 2001 года.
Такая была иллюзия.
Проблема, однако, заключалась еще и в том, что жить иллюзиями он совершенно не умел.
Сергей Макеев был одним из самых молодых - а, пожалуй, что и самым молодым - независимым телевизионным продюсером, умудрившимся в двадцать два года получить на первом канале, государственного телевидения СССР эфирное время под собственную программу.
Задиристую и зубастую.
Тогдашнее телевизионное начальство, он взял штурмом, часами высиживая в высоких приемных на десятом этаже "Останкино", карауля телевизионных боссов на торжественных заседаниях в Кремлевском дворце и прочих державных мероприятиях, которые они посещали.
В ту пору он учился на последнем курсе факультета журналистки, подрабатывал сразу в нескольких газетах, и всегда "выбивал" себе аккредитации на массовые номенклатурные сборища, будь то открытие очередной сессии Верховного Совета СССР или торжественный концерт в ГЦКЗ ("Россия", посвященный дню металлурга.
Провинциал, приехавший из северной глубинки, завоевывать Москву - разумеется, одним махом и всю без остатка - он был напорист, и абсолютно свободен от интеллигентских комплексов на тему "не удобно" или "не так поймут".
К тому же, обладал, по собственному выражению, водонепроницаемой, огнеупорной и пуленепробиваемой шкурой, которая, действительно, позволяла легко переживать весьма щекотливые моменты.
Он собственноручно накропал довольно нескладную, но исполненную пафоса бумагу, в которой убеждал всех, к кому она была обращена - а обращена она была к самому широкому кругу лиц: от секретарей ЦК ВЛКСМ до председателя Гостелерадио СССР - в необходимости создания яркой молодежной программы на первом канале.
Причем, создаваться передача должна была непременно руками самой же молодежи и под ее, молодежи, талантливым руководством.
В этом, собственно, и заключался весь новаторский пафос.
В конце концов, эфир ему дали.
Концепцию утвердили.
И позволили привести с собой группу старшекурсников для ее воплощения в жизнь, а вернее - на экран.
Правда, никто не знал, что произошло это небывалое по своему демократизму, событие, после того, как к шефу молодежной редакции, как-то вечером, и вроде бы случайно, на огонек, заглянул один из заместителей председателя Гостелерадио.
Человек тихий, неприметный, всегда безукоризненно вежливый.
Ни для кого не было секретом, что на телевидение он был откомандирован из другой, очень серьезной организации для осуществления постоянного ненавязчивого контроля, так сказать, изнутри.
Все знали так же, что не плечах вежливого зампреда невидимо присутствуют генеральские погоны.
Единственное, чего никто не знал точно, и что становилось предметом постоянных дискуссий: каким именно генералом был этот милый человек - генерал-майором или же генерал-лейтенантом.
В тот вечер, тихим, бесцветным голосом, ласково помаргивая круглыми веселыми глазками, он поделился с шефом "молодежки" своими соображениями по поводу нахального студента Сергея Макеева и его завиральной идеи.
Идея, как выяснилось, генералу импонировала.
Более того, предвосхищала то, что он со товарищи собирался предложить для внедрения на канале.
- Суть очень проста. - пояснил генерал. - Нужен гудок.
Обычный паровозный гудок, пронзительный и немного пугающий.
Но без паровоза. Однако, это поймут не сразу. Сначала будут слушать, пугаться, к тому же, будет выходить пар, что, как известно, время от времени, необходимо. Станут, замирая, ждать появления поезда, долго будут ждать - ведь гудок паровоза слышен издалека. Ну, как, ясна идея?
Шеф "молодежки" был толковым парнем, идею поймал на лету.
- И не беспокойся, старик, - заверил его на прощанье маленький генерал, - наверху - и у нас, и в ЦК я вопрос проговорил, добро получено. Но есть мнение, что лучше, если первым "сломаешься" ты. В смысле поддержишь этого… Макеева. Тебе это как-то сподручнее. Согласен?
Через неделю шеф "молодежки" в очередной раз атакованный неистовым Макеевым, обречено махнул рукой:
Подведешь ты меня под монастырь, но… черт с тобой. Давай бумагу - пойду по начальству! Только имей в виду, главное в нашем деле - умеренность.
Программа вышла в эфир через два месяца.
Никакой умеренности не было и в помине.
Запретные темы.
Отчаянно смелые журналистские расследования.
Молодые, до неприличия, оголтелые мальчишки и девчонки несли с экрана первого, самого державного телевизионного канала такое, что бывалые диссидентские волки просили своих суровых, прокуренных жен ущипнуть их побольнее.
Поверили все.
Раз в неделю, в 23 часа по московском времени страна припадала к телевизорам.
Передача, шла в прямом эфире и, следовательно, без купюр.
Таково было начало.
Оно, безусловно, было блестящим, но истинно звездный час ждал Сергея Макеева впереди - близился август 1991 года.
Утро девятнадцатого августа было солнечным, но прохладным.
Макеев, который был по - провинциальному прижимист, чтобы ездить на такси, и еще недостаточно богат, чтобы купить себе машину, в "Останкино" добирался на троллейбусе.
По утрам он периодически засыпал в тряском слоне, и к разговорам пассажиров не прислушивался. Иначе наверняка расслышал бы тревожный шепоток сограждан и дикое, применительно к собственной стране, словосочетание "государственный переворот".
Десантников, взявших в кольцо комплекс телецентра, Сергей увидел в окно троллейбуса, когда тот уже подошел к остановке.
В грудной клетке сразу разлился легкий холодок.
Это было верным признаком волнения, которое неизменно охватывало его в преддверии какого-то судьбоносного - как принято говорить - события.
Предчувствия редко обманывали, и теперь он вдруг, совершенно уверенно подумал: "Все. Меня ждут великие дела".
Впрочем, в тот миг ему показалось, что ничего такого он, Сергей Макеев вовсе не думал, и вещие слова произнес кто-то невидимый.
Громко, внятно и очень уверенно.
Он спрыгнул с подножки троллейбуса и, решительно двинулся прямо на людей в камуфляжной форме.
Никто, впрочем, остановить его и не пытался.
Только попросили показать удостоверение.
То же самое делали другие сотрудники телецентра, по одному просачиваясь сквозь оцепление.
Десантники были несколько растеряны.
Им было не очень понятно, что происходит в стране, и какова, собственно говоря, их задача: охранять телецентр или брать его штурмом.
Но в целом, настроены дружелюбно, и с любопытством вглядывались в телевизионщиков, высматривая знаменитые лица.
Макеева узнали.
Проходя сквозь камуфляжный строй, он услышал свою фамилию, повторенную сразу несколькими голосами.
В редакции царило полное смятение.
Большая половина сотрудников, несмотря на раннее время, была уже на местах, а в кабинете Главного сидело все руководство, к которому, собственно, относился и он, как руководитель программы.
Сизые клубы табачного дыма расстилались над головами.
Все пили кофе из пластиковых стаканчиков, причем, выпито было уже немало.
Пустые стаканы служили каждому индивидуальной пепельницей, но еще изрядное их количество стояло на столах, ручках кресел и прямо на полу.
Из этого следовало, что заседает форум достаточно долго.
Телевизор был настроен на канал CNN, по которому периодически сообщали новости из Москвы.
Новости пугали.
Разговор шел какой-то унылый и ползучий.
Одни говорили, что нужно выработать единое мнение редакции и довести его до народа, но непонятно было, как пробиться в эфир, где нескончаемо плескалось "Лебединое озеро".
Другие, напротив, не намерены были пороть горячку, и предлагали еще некоторое время понаблюдать за развитием событий, чтобы потом принять взвешенное решение.
Третьи предлагали немедленно собрать партийное собрание и всем, коллективно выйти из рядов КПСС.