- ЦИРК - это Центральный институт репрессивных конструкций, - быстро исправил Леня свою оплошность. - Крупный отраслевой институт. Я прошел там большой путь от молодого специалиста до начальника сектора.
- О! - Алоизий уважительно закивал. - Тогда вы хорошо меня поймете, коллега! Вы поймете, как трудно мне было перестроиться, поменять менталитет, встать, так сказать, на новые рельсы… Но вы не подумайте, что я ропщу!
- Да, само собой… я ничего такого не думаю… - согласился Маркиз. Он готов был согласиться с чем угодно, лишь бы выудить у Алоизия нужные сведения. - Мне рекомендовали обратиться к вам в компании "Бестинвест", - осторожно начал он поворачивать разговор в нужную сторону, как осторожно разворачивает опытный водитель на крутом повороте длинномерную грузовую фуру. - Кстати, там я встречал одного человека… тоже из бывших…
- Маргаринова? - ревниво осведомился Алоизий.
- Да, кажется, он представился именно так… - ответил Маркиз.
- Ну он-то в новой жизни отлично устроился! - желчно проговорил Алоизий.
- Разве? Кажется, он работает простым курьером… перевозит документы…
- Простым курьером? - перебил Маркиза Алоизий. - Далеко не простым! Ведь важно не кем человек работает, а где! Вы ведь знаете, где работает Маргаринов?
Леня ответил неопределенным мычанием, и Алоизий, выдержав драматическую паузу, сообщил:
- Господин Маргаринов работает в мэрии! Вот как! Ни больше ни меньше! А вы говорите - простым курьером! Он не бегает на своих двоих, не пользуется общественным транспортом, как я, его возит персональный шофер!
- Курьера - персональный шофер? - недоверчиво переспросил Маркиз.
- Представьте себе! Конечно, не по личным надобностям, а только тогда, когда он доставляет документы…
- Документы? - Маркиз заинтересовался. - А какие же документы? Ерунда небось какая-нибудь? Вопросники типа "Сколько раз за последний месяц вы пользовались туалетной бумагой фирмы "Мягкий знак"?".
Алоизий довольно рассмеялся:
- Вот и я ему так сказал! А Маргаринов так разошелся, прямо чуть из штанов не выпал! "Это ты из зависти! - говорит. - Да я такие бумаги важные вожу, к каким тебя и близко не подпустят!" Это меня-то, бывшего начальника отдела! У меня, если хотите знать, прежде была вторая форма допуска!
- Да что вы? - вежливо изумился Маркиз, которому как вторая, так и любая другая форма допуска ровным счетом ничего не говорила.
- Именно! - гордо подтвердил Алоизий. - И я ему об этом, естественно, вежливо напомнил… а он, то есть Маргаринов, на это ответил, что, к примеру, те бумаги, что он сегодня привез, такие наиважнейшие, что мне с моей второй формой допуска и не снилось. И что стоят они просто немыслимых денег. Каких-то невероятных миллионов. - Алоизий надулся, фыркнул и добавил: - Как же! Доверят такому, как Маргаринов, страшные миллионы! Скорее рак на горе свистнет!
Последнюю фразу Алоизий произнес так громко, что спящий продавец встрепенулся, забормотал, но затем снова вытянулся на кушетке и безмятежно заснул.
- Надо же, как устроился! - сочувственно проговорил Маркиз. - С шофером по городу разъезжает! А еще говорят, что не место красит человека…
- Вот именно! - Закидонов шумно высморкался в клетчатый платок и спохватился: - Давайте разберемся с вашим заказом. Я вам привез бумагу для ксерокса, ручки, скрепки, степлеры, архивные папки…
- Все правильно! - Леня бережно переложил канцтовары в большую клетчатую сумку, какую в народе называют "мечта оккупанта", расписался в накладной красивым художественным росчерком и отсчитал Алоизию требуемую сумму.
- Еще вот тут распишитесь! - Алоизий протянул Маркизу красиво отпечатанный на лазерном принтере бланк. - Это сертификат на накопительную скидку. Сейчас вы получаете скидку только в полтора процента, но при каждой следующей покупке она будет увеличиваться на ноль целых две десятых процента… таким образом, с каждым разом вам становится все более выгодным наше сотрудничество!
- Что вы говорите! - Маркиз изобразил на лице светлый восторг. - Я это непременно учту!
Алоизий поглубже натянул на лоб свою конькобежную шапочку, взвалил на плечи абалаковский рюкзак и побрел к выходу, толкая перед собой тележку. Продавец на диване внезапно открыл глаза, но при виде Алоизия тут же испуганно зажмурил их снова. Он решил, что ему приснился кошмар.
Леня посидел еще немного, чтобы дать продавцу время окончательно упасть в объятия Морфея, потом вскинул сумку с канцтоварами на плечо и на цыпочках вышел из магазина. Сумка была тяжела, однако Леня не очень расстраивался по этому поводу. Путь его лежал через дорогу в музей писателя Панаева.
Леня Маркиз был человек не вредный и по-своему честный. Так, например, в своих мошеннических операциях он никогда не трогал людей малообеспеченных - пенсионеров, бюджетников, вдов, сирот и многодетных родителей с маленькими детьми. Правда, злая на язык Лола утверждала, что так поступает Маркиз не из сострадания, а исключительно из расчетливости, потому что хлопот с такими людьми много, а результат почти нулевой. Но так говорила Лола только в том случае, когда была на своего компаньона очень обижена.
Однако даже богатых людей Леня никогда, что называется, не раздевал до нитки и не снимал последнюю рубашку, всегда оставлял малую толику денег "на развод".
Никто, и прежде всего он сам, не назвал бы Маркиза Робин Гудом - этаким благородным разбойником, который все, что награбит у богатых, немедленно раздает бедным. Но отчего не помочь людям, когда есть возможность? Лене Маркизу, величайшему мошеннику всех времен и народов, как он сам себя называл, не чужды были некоторые необременительные добродетели.
Вместо того чтобы выбросить ненужные ему канцелярские принадлежности, полученные у Алоизия Закидонова, Леня решил отнести их в музей Панаева. Жаловалась же ему престарелая экскурсоводша, что фондов отпускают мало, а посещают музей плохо, можно сказать, игнорируют писателя Панаева.
Через две минуты он стоял уже перед старой дверью с покрытой зеленью бронзовой ручкой и читал надпись на мемориальной доске, сообщающую несведущим прохожим, что в этом доме тогда-то и тогда-то проживал известный писатель-демократ И. И. Панаев.
Гардероб пустовал, и Леня с маху протащил свою сумку на второй этаж, где сидела на стуле дама в зеленом пиджаке - экскурсовод Сырникова Анна Семеновна.
- Гражданин! - вскричала она строго. - Что это вы себе позволяете? Здесь вам не вокзал и не рынок, здесь музей!
- Знаю, знаю, - Леня с облегченным вздохом поставил сумку на пол, - здесь очаг культуры. Так позвольте мне как поборнику этой самой культуры и горячему поклоннику писателя-демократа Панаева подбросить в ваш очаг пару-тройку поленьев.
С этими словами он раскрыл перед изумленной экскурсоводшей клетчатую сумку.
Если Леня и ожидал в ответ на свой широкий жест слез благодарности, пожатия рук и уверения, что о нем не забудут никогда, то в данном случае он глубоко просчитался. Анна Семеновна заглянула в сумку, и ни один мускул не дрогнул в ее лице.
- Что это? - спросила она суровым голосом.
- Спонсорская помощь, - любезно объяснил Леня, - примите как дар музею от частного лица. Гусиными перьями писал Иван Иванович Панаев, упокой Господи его душу! А вам удобнее будет писать авторучкой. И так далее.
Далее минут сорок Леня убеждал престарелую экскурсоводшу, что он не вор и не шутник, в доказательство показал квитанцию, полученную от Алоизия Закидонова, и наконец сумел убедить Анну Семеновну в своих честных намерениях.
- Но почему? - спросила она. - За что нам все это богатство?
- Из благодарности, - скромно ответил Леня, - ибо здесь, в вашем музее, я впервые узнал замечательного русского писателя Панаева, узнал, какой это был человек и гражданин. Как это писал его лучший друг поэт Некрасов…
- "Поэтом можешь ты не быть…" - со слезами на глазах проговорила Анна Семеновна.
- "Но гражданином быть обязан!" - подхватил Леня, радуясь, что у него такая хорошая память, и продолжил: - Кто я раньше был? Простой человек! Ну знал, конечно, Пушкина - "Буря мглою небо кроет…" или там Чуковского - "Ехали медведи на велосипеде", да слышал краем уха, что Анна Каренина от несчастной любви бросилась под курьерский поезд. А вы раскрыли мне глаза. Я понял, как далек я был от совершенства и как много потерял в жизни, что не читал произведений выдающегося писателя Ивана Ивановича Панаева.
Тут Леня остановился перевести дух и подумал, куда его несет. Ну не хочет тетка брать канцтовары, так и черт с ней! Было бы предложено!
- Я всегда верила, что искусство непременно найдет путь к сердцу простого человека! - с пафосом сказала Анна Семеновна. - Что вы! Даже тот ужасный мужчина, который приходил к нам вместе с дамой в леопардовой шубке…
- Что же он сделал? - заинтересовался Леня.
- Наш музей произвел на него такое сильное впечатление, что он пришел к нам во второй раз!
- Сегодня? - оживился Леня.
- Утром. Я было сперва решила, что он опять будет встречаться с той же леопардовой дамой, и даже хотела сделать ему предупреждение, что тут литературный музей, а не дом свиданий, но он был один. Пробыл, правда, недолго.
"Еще бы он с дамой, когда ее давно прикончили", - подумал Леня, рассеянно попрощался с экскурсоводшей и ушел.
Всю дорогу домой он думал, для чего приходил в музей снова тот мужчина и вообще кто он такой. И не он ли убил жену Окуня? Или все же ее прикончил любовник, а сам пустился в бега? Хотя если бы он ее убил, то сделал бы это раньше, в офисе, и тот рыжий тоже мог успеть раньше. А вот муж… Допустим, Маргарита взяла что-то из офиса, потом в музее Панаева передала это рыжему. Но муж-то ведь мог не знать, что у нее этого нет, стал требовать, пытать… Или не муж, а кто-то другой. Но для чего тогда муж обеспечивал себе алиби? И при чем тут большой конверт с документами?
Леня решил, что настала пора познакомиться поближе с Василием Романовичем Окунем. Но для этой цели ему непременно нужен был Анатолий Зевако.
В ту ночь Сергей пришел в себя от холода.
Холод был резкий, обжигающий, мучительный.
Сергей замотал головой, вскрикнул, попытался понять, где он находится.
Он был в машине, но эта машина не ехала по улице, не стояла в гараже или на обочине дороги, а медленно плыла. Точнее, погружалась в темную, непрозрачную воду.
Вода наполняла машину больше чем наполовину и быстро прибывала. Черная, ледяная вода.
Это от ее обжигающе холодного прикосновения Сергей пришел в себя.
Он разом вспомнил все.
Вспомнил встречу с Маргаритой в офисе, вспомнил звонок Ивана, вспомнил пустой сейф. Вспомнил поездку с Василием и то, как компаньон подсел в его машину и прижал к лицу платок с хлороформом… Дальше была темнота.
Вот, значит, как.
Его пронзила обида, возмущение… так поступить с компаньоном, можно даже сказать, с другом… впрочем, хорош друг… что он сам вытворял за спиной Василия с его женой…
Ледяная вода подступила к горлу, поднялась выше…
Некогда предаваться самокопанию! Некогда лелеять свои обиды! Спастись, спастись любой ценой!
Он схватился за ручку, попытался открыть ее под водой, но рука соскользнула, а при второй попытке ручка отломалась.
Вода поднялась до губ, захлестнула лицо…
Неужели это все?
В первый момент он готов был принять такой конец.
Сдаться, закрыть глаза, прекратить всякое сопротивление… больше не видеть лицо предателя-компаньона, лицо опостылевшей любовницы, не вздрагивать каждый раз, услышав холодный, безжалостный голос Ивана…
Но потом его охватил ужас: неужели он погибнет в ледяной весенней воде, неужели рыбы обглодают его лицо, неужели невский ил похоронит его под своей скользкой толщей?
Сергея передернуло от такой перспективы.
Холод проникал в его тело, заполнял каждую его клетку.
От холода Сергея охватывало предсмертное ледяное, тупое безразличие.
Он и прежде был безволен, плыл по течению, делал то, что от него ожидали окружающие, а теперь, в этой черной воде, можно было окончательно отдаться этому безразличию.
Сознание мутилось, но тело не хотело сдаваться, не хотело умирать, оно само, без его участия из последних сил боролось за жизнь.
Тело повернулось на бок, сложилось пополам. Ноги подтянулись к подбородку и, распрямившись, как стальная пружина, ударили в боковое стекло.
Стекло выдержало.
Вода наполнила машину до самой крыши.
Дышать больше было нечем, и Сергей почувствовал странное облегчение - сейчас все кончится, больше не надо будет бороться, не надо будет думать…
Но упорное тело действовало само, без его приказов.
Снова ноги подтянулись к подбородку, распрямились, ударили в стекло…
Проклятое стекло снова устояло.
Ну все… на этот раз, кажется, действительно все…
Ему очень хотелось вдохнуть полной грудью. Пусть это будет самый последний вдох. Пусть при этом легкие наполнятся ледяной водой, пусть они разорвутся от боли, пусть…
Он снова неловко повернулся на бок… и тут ему на глаза попалась вторая дверца, с пассажирской стороны. Та, через которую выскочил Василий.
Выскакивая, он неплотно захлопнул ее.
Правда, давление воды со страшной силой прижало эту дверцу к корпусу, но теперь, когда внутри машины тоже была вода, давление уравновесилось.
Ни во что не веря, ни на что не рассчитывая, в последнем безнадежном порыве Сергей навалился плечом на эту дверь, и - о чудо! - она медленно, с трудом открылась.
Сергей оттолкнулся ногами от противоположной стенки, с трудом протиснулся в проем, выскользнул из погружающейся машины и рванулся вперед и вверх…
Правда, на какое-то время он полностью утратил представление о направлениях, не мог понять, где верх, где низ, где спасительная поверхность, где илистое речное дно - вокруг него был только мутный сероватый кокон ледяной, беспросветной, безнадежной темноты, но тело опять само решило за него эту задачу, само поняло, где спасение, само рванулось из смертельного плена - и Сергей прорвал невидимую границу, его голова оказалась над водой и он сделал мучительный, разрывающий легкие, но такой желанный вдох…
Он дышал и не мог надышаться.
В первый момент казалось, что больше ничего не нужно, кроме этого сырого весеннего воздуха, пахнущего смолой, талым снегом, ржавым железом, пеньковыми канатами и мокрыми досками. Но затем, когда легкие наполнились кислородом, он понял, что до спасения еще очень далеко. Ледяная вода не хотела отпускать его, она сковывала движения, замедляла ток крови, проникала к самому сердцу, сжимая его, словно ржавыми клещами.
Ко всему прочему мокрая одежда стала тяжелой, как свинцовые гири, и тянула Сергея в речную глубину.
Он понял, что главное сейчас - двигаться, двигаться, пока хватает сил, и сделал несколько сильных гребков.
Плавал он хорошо, но, конечно, не в таких условиях - в теплом южном море или в голубой прозрачной воде бассейна, а не в ледяной апрельской реке, да к тому же в мокрой, тянущей на дно одежде…
Двигаться, двигаться!
Еще несколько гребков…
Сознание снова начало мутиться. Холод довершал свое дело, лишая его последних сил, лишая остатков воли.
И в тот момент, когда ему казалось, что все кончено, он почувствовал под ногами илистое, неровное дно.
Сергей сделал еще одно, последнее усилие - и потерял сознание.
И опять оно вернулось к нему от холода.
Он приоткрыл глаза и застонал.
- Живой! - раздался над ним хриплый незнакомый голос. В этом голосе прозвучало откровенное разочарование. - Живой! - повторил невидимый голос. - Возись теперь с ним! Ох, грехи наши тяжкие!
Сергей снова мучительно застонал и попытался приподняться.
Тело онемело от холода и не хотело слушаться.
Сергей почувствовал острый и свежий запах реки, почувствовал под собой сырую осклизлую почву и понял, что успел в полубессознательном состоянии выбраться на берег. Глаза с трудом разлепились, и он сначала увидел прямо над собой голое поникшее дерево, а потом ссутулившегося рядом человека.
Человек был одет в какие-то грязные обноски.
Его лицо, до глаз заросшее пегой клочковатой бородой, покрывали синяки и ссадины. Из этой кошмарной маски выглядывали два живых, насмешливых глаза.
- С днем рождения! - прохрипел этот удивительный представитель человеческого рода. - Считай, ты сегодня второй раз родился! За это дело, голубь ты мой, выпить надо!
- Я сейчас от холода околею! - с трудом проговорил Сергей, стуча зубами. - Так что день рождения отменяется!
- Обожди. - Бомж принялся рыться в своих лохмотьях и наконец вытащил небольшую бутылочку с какой-то зеленоватой жидкостью. - Вот, видишь, голубь, как тебе повезло? У меня для хорошего человека всегда найдется… - Он приподнял голову Сергея, поднес пузырек к его губам: - Пей, голубь, не стесняйся!
Сергей почувствовал резкий, отвратительный химический запах и хотел с негодованием отстраниться… но губы сами приоткрылись, и он невольно сделал глоток.
Нёбо обожгло, потом жидкое пламя перетекло в пищевод, ударило в желудок…
Ничего более отвратительного Сергей не мог себе представить.
Смесь ацетона, бензина и сероводорода только приблизительно могла дать представление об этом напитке.
Но огонь, вспыхнувший в желудке, в считанные секунды распространился по всему телу, и Сергей почувствовал, что оживает, что может даже двигаться.
- Ну вот, голубь, поживешь еще немножко! - прохрипел бомж и отнял у него пузырек. - Мне-то оставь!
Он жадно, до последней капли допил зеленую жидкость и аж крякнул от удовольствия.
- Что это было? - с трудом выговорил Сергей, показав глазами на опустевший пузырек.
- Понравилось, да? - Бомж хрипло рассмеялся. - Молотов-коктейль! Сам изобрел! - Он потянулся и проговорил, придирчиво осмотрев Сергея: - Ну, голубь, если встать сможешь - надо нам с тобой домой двигаться, а то и вправду от холода околеешь! Больше-то у меня согревающего не осталось…
- Домой? - переспросил Сергей.
Домой… может ли он сейчас вернуться домой? Есть ли у него этот самый дом?
Бумаги, которые ждет Иван, пропали. Причем, судя по тому, как вел себя Василий, именно он украл их. Как уж он сумел это сделать - отдельный вопрос, но сделал. В этом можно не сомневаться. Обеспечил себе алиби и хотел убить его, Сергея, чтобы списать кражу на него. Как говорится - концы в воду.
Буквально в воду - в черную, ледяную апрельскую воду.
Так что появляться сейчас дома ему никак нельзя.
Иван ни в какие его объяснения не поверит, возьмет в оборот и будет прессовать, пока не останутся от Сергея рожки да ножки… Иван за те бумаги кого угодно на куски разорвет.
- Домой мне никак нельзя… - едва слышно проговорил Сергей.
- А я не про твой, я про свой дом говорю, - успокоил его бомж.
Он встал и помог Сергею подняться на ноги.