- Что-то плохо помню, - буркнул тот. - Воронцов… граф, что ли? (По всей видимости, пристрастие к сословной знати никак не желало отпускать Андрюшу-принца.) Ну, может быть, и нажрались. Мало ли с кем я не откидывался по полной? И кто это меня так уделал? Расписали, как говорится, по полной: рука эта перевязанная, да еще башка бритая, не говоря уж об этой фэйсне дестройной… - Вероятно, Аскольд имел в виду свое разбитое лицо. - Значит, все-таки добрались они до меня, не помогли и дядины выдрючки… служба безопасности, понты… э-эх!
Он окинул взглядом комнату, словно впервые обратив внимание на то, в каких возмутительных антисанитарных условиях находится, а потом выпятил сковородником разбитую губу и выговорил:
- А это еще что за хоромы?
- Откуда мне знать? Ты лучше скажи, как ты очутился в моей квартире? Может, тебя перепутали с Серегой?
- Ну да, а для пущего сходства обрили, разбили чавку, то бишь грызло, и тэ дэ, и тэ пэ? Нет, мы крепко влипли… особенно ты. Я не понимаю, как ты все еще жив, если они держат тебя здесь.
- Простите… а за что меня, собственно, убивать? - медленно выговорил Мыскин. - Я вообще тут, как говорится, не пришей к кобыле хвост… мирный обыватель, измученный нарзаном…
- А за компанию. Как говорится, за компанию и жид удавился. Это прямо про моего дядю… он там за какую-то компанию "Сургуттранснефть" чуть не удавился, когда ее у него из-под носа увели…
В этот момент дверь снова отворилась, и вошел уже известный широкой общественности синемор, а за ним показалась высокая стройная фигура человека в стильных узких джинсах, заляпанных грязью и кровью, в зеленых травяных пятнах, и легкой светлой ветровке, на ее легкой ткани расплылось большое кровавое пятно.
Лицо человека, довольно правильное и красивое, хотя и пепельно-бледное, вероятно, от кровопотери, ничуть не портили - как то ни странно - расписавшие его многочисленные синяки и кровоподтеки, а косой шрам, наискосок пробороздивший высокий лоб, даже придавал ему какой-то, так притягательный для женщин, опасный, зловещий шарм.
- Привет, Андрюха! - сказал он Аскольду и присел на краешек дивана. - Весело прошел твой концертик в "Белой ночи", ничего не скажешь. Ну что, чем порадуешь? Как здоровьице, ась?
Тот изумленно засопел, глядя на выросшего за спиной визитера рослого мрачного парня в черных брюках и мягкой темной рубашке с галстуком, - и наконец выдавил:
- Гриль… ты?!
- А если и я, - отозвался тот, брезгливо присаживаясь на грязный табурет с отваливающейся краской. - Да-а-а, Андрюха, хорошо пошумели в "Белой ночи". Три трупа, полтора десятка раненых… жуть!!
- Что-о? - заорал свежеобритый "суперстар", привставая с дивана и вытягивая по направлению к Грилю цепенеющую шею с напружиненными веревками жил. - Какие три трупа?
- А беспорядки там были. Постреляли. Ухлопали одного посетителя, второго люстрой задавило, и еще танцора из нашего шоу-балета, Лио… замочили.
- Лио-о-о?! Замочили?! Да ты что же такое мелешь, сука? Как его…
- Ногами, - устало перебил Гриль, а потом вдруг покачнулся на табурете и едва не упал. Его лицо, и без того смертельно бледное, стало просто-таки пепельно-серым. Он снова покачнулся на краю табурета и приложил руку ко лбу, а потом уронил неопределенный мутный взгляд на продолжавший кровоточить бок.
- Хреново мне что-то… - пробормотал он. - Кажется, в самом деле довольно прилично зацепили. Василь!
- Чего? - отозвался здоровяк в черных брюках и мягкой темной рубашке с галстуком.
- Ведь это не из наших Лио-то… срубили, да? Что же это такое… тот, который его убил, испугался, что Роман Арсеньевич… т. е. он не знал, что Роман Арсеньевич и без того в курсе… что мы…
- Чев-во? - заорал с дивана Аскольд. - Ты что несешь, скотина? Кто в курсе?! Роман? Дядя?
- Э, Гриль, - почти испуганно проронил Василий, - в натуре тебя здорово зацепили… в больницу тебе надо, брат… в больницу. Бредишь ты что-то.
- Сразу в морг ему надо!! - заорал Аскольд. - После этих художеств ему и до Первого Мая не дотянуть. Май течет реко-о-ой нарядной… по широкой ма-а-астовой… льется песней неоглядно-о-ой… над кры-ыссавицей Ма-а-асквой! - дурным голосом завыл он, а потом истерически захохотал. Хохот оборвался жутким бульканьем, а сразу после него Аскольд подпрыгнул на диване и заорал:
- Отдай колбасу, дурррак, я все прощу!
- Какую к-колбасу? - поднял на него взгляд Гриль, и с первого взгляда стало видно, как ему худо.
- Какую? Краковскую! Докторскую! Ливерную! Салями! На фига мне твоя колбаса?! "Кокса" мне принеси, ассел… таращит меня, не понимаешь, что ли?!
- Ничего тебе… не будет. Полежишь тут… покамест. Пока… пока, в общем. Бывай.
- Ах ты, сука! - завизжал Аскольд, по лбу и по лысому черепу которого текли целые ручьи пота, хотя в комнате жарко вовсе не было. - Падла! Сучара бацильная! Стафилокк! Ну Гриль! Мишка… дай кокса! Мишка-а-а!! Дай, сука!! Уебок! Вырезка телячья! Жертва аборта орангутанга! Ну Мишка, дай… да-а-а-ай!!!
Мишка-Гриль, казалось бы, и не слышал этих воплей. Он встал с табурета с уже слипающимися от слабости глазами и подламывающимися коленями и забормотал:
- Он знает… и завтра ответит, что… Василь, подцепи его к батарее, чтобы ненароком… не свалил…
- Кто? - не понял Василий. - Они же оба связаны.
- А-а-а… да. Не убе… чтобы никто не убежал.
- На кухне еще Толян, - напомнил Василь. - Так что куда он денется? Да… Толян, где там этот урод?
- Который? - отозвались с кухни.
- Хозяин этой халупы!
- А он нажрался! Он же тоже на концерте был. Как таких дятлов вообще пропускают - непонятно! А, ну да, ты сам же ему флайер давал, Вася. Э-э-э… ты че?! - вдруг рванул голос Толяна. - Полегче, ты!..
Послышались дробные шаги, и в комнату, где на диване валялись Аскольд и Алик Мыскин, ввалился хозяин квартиры. И Алик выпучил глаза, узнав его. Человек был одет в модные джинсы и темно-синюю рубашку, на нем были хорошие туфли, но даже этот приличный прикид, несвойственный хозяину, не помешал Алику узнать его и понять, где же, собственно, они находятся.
Это был Гришка Нищин, отец Сережи Воронцова. А окна квартиры выходили на клуб "Белая ночь".
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ПОСЛЕДНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ СЕМЕЙСТВА НИЩИНЫХ
* * *
Сережа и Алик оставили Гришку-выпивоху без внимания в тот самый момент, когда он разбил сливным бачком лобовое стекло "девятки", а потом сам вылетел в окно, прошу позволения за каламбур, с легкой руки сына. Сережа пошел на встречу с Романовым и Фирсовым в "Верго", а его папаша остался барахтаться под окном.
Разгневанный хозяин "девятки" бросился наверх, чтобы покарать негодяя, изуродовавшего его авто. Впрочем, в квартире он нашел только перепившуюся компанию, которая ничего не могла внятно объяснить, а только непрестанно предлагала выпить. Хозяин "девятки" выпить отказался, а вот желание незамедлительно набить морду тому, кто испортил его машину, выразил в полном объеме.
Впрочем, с семейства Нищиных взятки оказались гладки. Взять-то особо было нечего. Дарья Петровна, как мать-героиня, непрестанно и пространно материлась, пьяные дочки валялись по углам, а сожитель одной из сестер Нищиных взялся рассказывать несчастному автовладельцу про то, как плохо живется на свете бедным финнам, у которых сухой закон.
Водила уже хотел было махнуть на все рукой и улетучиться, но тут - на свою беду - в квартире появился Гришка, прихрамывающий и распространяющий в атмосферу замысловатые ругательства. Водитель сразу узнал его, а узнав, схватил за шкирку и принялся месить руками и ногами. Гришка был настолько пьян и оглушен падением, что никак не сопротивлялся, а только вяло трепыхался и невпопад икал.
Впрочем, вдруг водитель машины перестал бить его. Он пристально вгляделся в Нищина и спросил:
- Погоди… Григорий?
- Д-да, - мутно подтвердил тот.
- Ты меня не помнишь? Мы ж с тобой вместе сбежали из колонии и побратались. Ну конечно… точно! Я Рукавицын, Василий. Ты должен меня помнить.
Гришка по-ленински прищурился на Рукавицына и прислонился спиной к грязной стене. Одна его бровь поползла вверх, изломившись шалашиком, вторая только подпрыгнула и заняла исходную позицию.
- Василь? - неуверенно спросил он. - Эк… а точно ты! А… ну да! Эта-а… лет тридцать не виделись, твою мать! А то и сорок. Сразу не упомнишь.
Рукавицын покачал головой:
- Ну ты скажешь тоже: сорок. Мне самому сорок четыре, а ты с тобой, если мне память не изменяет, одногодки.
- А, ну да! - обрадовался Гришка. - Только я тебя должен быть на год старше, потому что меня в каком-то там классе на второй год оставляли.
Рукавицын тяжело вздохнул, осмотрел незавидное обиталище Нищина и сказал:
- Что ж ты до жизни-то такой дошел?
- А чево жизни? - обиделся Григорий. - Жизнь, так я тебе скажу, я не жалуюсь. Сын вот у меня только - полудурок. А так нормально. Только что ушел. А что я тебе машину попортил, так это он и виноват. Но мы… ик!.. свои все-таки… сочтемся!
- Сочтемся! - с сомнением выговорил Рукавицын, глядя на драные штаны Нищина и думая, что тот совершенно соответствует своей деклассированной фамилии. - Ладно… помял ты мне машинку, но по старой памяти… да уж. Все-таки побратались.
- А ты, Василь… ик!.. не это… не бедствуешь, я смотрю, - выговорил Гришка, рассматривая неброскую, но дорогую одежду Рукавицына и особенно часы на его левом запястье и прицепленный к поясу мобильный телефон.
- Нет, не бедствую. Я в Москве работаю. Хотя приходится мотаться по всей стране. Я сейчас настройщиком аппаратуры работаю у Аскольда. Певец такой модный, слыхал?
- А, ну да, - отозвался Гришка. - Вон там у моей дочки, у Аньки, на плакате болтается. Анька, дура, говорит, что этот Аско… Аскаль похож на нашего Сережку. Только чушь это собачья.
- Я приехал пораньше, чтобы проверить акустику этого клуба, вот, прямо напротив тебя который. Там послезавтра концерт Аскольда будет. Еду, а тут из окна этот твой сливной бачок вылетает и мне в стекло - хрррясь! А потом, оказалось, и ты сам вылетел.
- Это меня Сережка, паразит, выкинул. - сообщил глава семейства Нищиных.
Рукавицын кивнул, потом произнес:
- Ладно. Сейчас мне некогда. Зайду завтра. Или ты мне лучше позвони. Вот моя визитка, не потеряй. А то у тебя тут выпить… как-то не то. Ну, бывай, Григорий.
Он хотел было выйти, но Гришка вцепился ему в плечо и заговорил:
- Это… Василь… деньги уж коли есть, так займи по душам. А то вон оно как.
- Только не говори, что это на лечение, - отозвался Рукавицын, но деньги дал. Сто рублей.
Он появился не завтра, а послезавтра. И не один, а с высоким статным парнем, носящим смешную и совершенно ему не подходящую фамилию Курицын. Сама фамилия, а тем паче сочетание фамилий - Курицын и Рукавицын - рассмешило Гришку, и он смеялся до колик и до угрюмоватого тычка Василия:
- Ну, Григорий. Утихомирься. Дело к тебе есть.
Гришка поднялся с дивана.
- Как-кое дело?
- У тебя квартира большая? - спросил его Курицын, он же Гриль.
- Да, а что ж! Четыре комнаты, - гордо заявил тот.
- Нам нужна одна.
- Пожить, что ли? А… ну нет, я понял, - оценив брезгливую усмешку на лицах и Гриля, и Василия, исправился Гришка. - Комната, значит?
- И полная конфиденциальность, - добавил Гриль. - Я слыхал, ты недолюбливаешь своего сына?
- У-у-у… блина… чтоб…
- Все ясно, - оборвал его Василий. - В-общем, он не только тебе пакостит, но и другим людям. Серьезным. Нужно, чтобы он перекантовался у тебя два дня, но из квартиры его никуда не выпускать. Если мусора запалят, у тебя все чисто: скажешь, что у сына белая горячка, буянит, вот и пришлось связать. Думаю, что тебе поверят, - с непередаваемой иронией добавил Гриль.
- А кому… что? - взъерошился Гришка. - Кому он… а мне ничего за это не будет, что он кого-то там серьезных… нет?
- Будет. Будет гонорар. Если, конечно, он у тебя надежно перекантуется.
При слове "гонорар" Нищин насторожился и стал оглядываться по сторонам, а потом приложил руку к губам и выговорил:
- Тс-с-с… тут у меня жинка. Она если услышит про деньги, все под ноль вычистит. А сколько денег-то?
- А сколько хочешь. В разумных, конечно, пределах, - ответил Рукавицын.
Аппетиты Гришки не простирались дальше ящика водки, но тем не менее он зажмурил глаза и выдохнул:
- Пять… нет, десять тысяч!
Василий надменно улыбнулся, а Гриль сказал:
- Хватит и пяти.
- А… м-м-м…
- Аванса не будет! - резко оборвал его Курицын. - Мы не пенсионный фонд.
Григорий было надулся, но, посмотрев на холодное и ничего не выражающее лицо Гриля, сдулся и пробурчал:
- Ну да, конечно… меня можно обижать. Ну да, конечно.
Когда за гостями захлопнулась дверь, Гришка еще раз пробормотал свое "ну да, конечно", а потом просунул голову в, с позволения сказать, гостиную, превращенную в ночлежку и, убедившись, что жена и две дочери спят, а сожитель старшей квакает в туалете, вытащил из-за вешалки заначенную пластиковую бутыль самогона и отхлебнул.
А потом спрятал пойло и, повернувшись к зеркалу сначала одним боком, потом другим, важно поднял указательный палец и изрек:
- Пора пожить по-человечески.
* * *
Обнаружив, что их тюремщиком является ни кто иной, как отец Сережи Воронцова, Алик Мыскин долго и мутно смотрел на то, как Гришка разглядывает в зеркало свою новую одежду. Василий и Курицын-Гриль, от которого Аскольд, разумеется, так и не дождался вожделенного "кокса", ушли. В квартире остались только пленники да члены семейства Нищиных в составе прихорашивающегося г-на Григория, Дарьи Петровны, дремавшей вместе с мухами на балконе, и пьющих на кухне дочки и сожителя. На кухне же сидел и Толян - оставленный Грилем на квартире мелкогоуголовного вида хлопец, впрочем, на фоне Аниного сожителя выглядевший просто светочем интеллигентности и средоточием миролюбия и интеллекта.
Гришка повернулся к Аскольду и, вытянув из новых джинсов штаны, сказал:
- Ну что, гнида… понял, как отца родного бить? Забыл, щенок, как я тебе в детстве драл? Это хорошо, что тебя вот так тут разложили. Я сейчас тебе напомню. А-а-а, сука!
С этими словами он со всей силы вытянул того, кого он принимал за сына, толстым, с массивной пряжкой, ремнем.
- У-у-у! - протяжно завыл Аскольд. - Да ты что, рехнулся, урод! Тебя же кубиками нашинкуют, когда я из твоей вонюче… а-а-а!! (Гришка ударил вторично.)
- Дядя Гриша, - с лихорадочной быстротой заговорил Мыскин, в то время как грозный сантехник замахивался в третий раз, - дядя Гриша, это не Сережа… это не ваш сын.
Недоумение, захватившее Гришку Нищина в свои наглые лапы, временно избавило Аскольда от третьего удара.
- Чево ты такое несешь? - злобно выговорил Григорий, воззрившись на Алика. - Че, если он побрил свою харю, так я его не узнаю, что ли?
И он зарядил ремнем и Алику:
- Ой-ей! - заорал тот, и когда Нищин снова перекинулся на Принца, то Мыскин предпочитал больше не вмешиваться в молчаливый диалог между "сыном" и его любящим отцом.
Зато Аскольд, в прямом и переносном смысле подхлестываемый болью и злобой, заорал, извиваясь и силясь разорвать веревки:
- Ты, мужла-а-ан! Можешь считать, что ты уже покойник! Тебя урррою… о-о-о!.. - роют!! Можешь считать…
- Считать? - деловито пыхтя от усердия, перебил его Гришка. - Считать - это хорошая мысль. Ррраз!..
- Ой, блин-а-а!
- Двввва!!
- Хва-а-атит… я тебе де-не… у-у-у!
- Тррри!!.
Аскольд больше не мог ругаться: он вцепился зубами в драный клетчатый плед, покрывавший диван, и подвывал. Наверно, ни одна звезда эстрады не оказывалась в более глупом и ничтожном положении, чем многострадальный носитель княжеского титула.
На пятом ударе в комнату вошла супруга Гришки - Дарья Петровна. Она была в вылинявшем синем псевдо-"адиковском" костюме с лампасами и в дырявом переднике с рюшами. В руке она держала сковороду с тыквенными семечками.
От матери-героини исходил сильный запах нафталина, перекиси водорода и сивушного перегара.
- Ты чево это тут, болван, упражняешься? - спросила она. - А-а, сынка полируешь? Это дело. А то он возомнил не знаю уж что о себе. Дерни-ка его еще хорошенько, Гришка. Экий он кретин с этой лысой башкой!
Аскольд не выдержал. Он выпустил из зубов плед и разразился тирадой, из коей следовало, что он прикажет своей охране разнести весь домик Нищиных по кирпичику, а этот злосчастный ремень, которым Гришка охаживал племянника олигарха… о судьбе ремня Андрюша сказать не успел, потому что Нищин-старший особенно удачно вытянул его этим самым ремнем, влепив массивную пряжку в крестец.
Дарья Петровна махнула сковородой и сказала:
- Ладно, хватит его, будет. Идем, Нищин, там бухло на кухне стынет. Там приперся мой папаша, Воронцов, так он все спиртное выхлебает в два счета.
Гришка прекратил экзекуцию.
- Да, правда, - наконец сказал он. - Я же машину купил. Надо ее обмыть.
- Машину? - воскликнула Дарья Петровна. - Какую?
- "Копейку". У одного мужика за "семерку" сторговал. Будем теперь на колесах.
Дарья Петровна ощерила зубы, показав просто-таки голливудскую улыбку зубов этак из пятнадцати, половина которых явно была выполнена из отходов черной металлургии:
- Да-а-а… что ж ты сразу не сказал, Гришка? Ах ты… и-и-ирод!!
И в порыве нежности она шлепнула его сковородой пониже спины. Сковорода была чугунная, и потому сантехника вынесло из комнаты на скорости, близкой к первой космической.
Алик пошевелился и посмотрел на побитого Аскольда. Тот широко открыл рот и шумно втягивал им воздух.
- Значит, ты в самом деле Аскольд? - выговорил Мыскин.
- А вот Гришка, кажется, думает, что ты Сережа Воронцов. Его сынок то бишь.
- Это у Воронцова такие родители? - с трудом выговорил Андрюша Вишневский.
- Бывает и хуже. У меня одного пацана знакомого отец и вовсе зарезал. У него, у папаши этого, начался психоз на почве запоя. Ему показалось, что пацан этот - собака Баскервилей. Ну, он его и зарезал.
Принц тяжело дышал и отдувался. Потом скрежетнул зубами и выдавил:
- Ничего не понимаю. Где мы? Если дома у этого Воронцова, то каким образом мы сюда попали? Замена была бутафорной, что они, в самом деле решили вжить меня в образ обсосного нищеброда? Или… или это сам Воронцов как-то дельце обтяпал? Да нет… как же так?!
Развенчанный мегастар хотел сказать еще что-то, но его возможные слова были выкорчеваны с корнем пьяным воплем из кухни:
- Многа-а-а снегу н-навалило у колхознго дворрра… Гришка, Петька и Данила поморозили херрра!!
Мыскин признал автора этой вокальной партии: по всей видимости, это орал дедушка Воронцов. В последнее время дед спивался и на этой почве все ближе сходился с дочкой, Дарьей Петровной, и ее благородным семейством.
Аскольд хладнокровно выслушал соло дедушки Воронцова, а потом сказал:
- Надо отсюда выбираться. Только у меня такое самочувстввие, словно меня в стиральную машинку запускали. Мутит и полощет. У тебя есть мысли, как тебя… Алик?
- А они сейчас напьются, авось, что-либо и так выгорит, - неопределенно предположил Мыскин.