- Ну, Андрюха, наверно, ты сильно злоупотреблял во время гастролей, - отозвался продюсер. - Слышал я уже про твои приключения в этом… в последнем твоем пункте гастрльного тура. Готовься теперь вот: "желтяки" налабают статьи в полный разворот и еще приврут, суки. А кто будет? Этого, честно говоря, я и сам не помню. Ну… типа… "Би-2" всякие, "Танцы минус", Чичерина… может, "Сплин подъедет.
- В общем, полный саунд-трек "Брата-2"… - резюмировал Сережа.
Голос Эйхмана снова прервался на несколько секунд.
- Не… ну ты, судя по голоску, вообще жестко залипаешь по полной программе, а? - наконец проговорил он откровенно недовольно.
- М-м-м, - лаконично ответил Сережа, который только сейчас до конца осознал, в какое безумие дал себя вовлечь.
- Гы-ымм…
- Иди спи! - раскатисто рявкнул Борис Борисович и бросил трубку. Сережа послушал короткие гудки и со страшной силой осознал, что в этой роскошной, кондиционированной, забитой дорогущей аппаратурой студии он - Нищин…
- Поехали, Андрей, - сказал один из охранников. - А то вам-то еще ничего… а нас Борис Борисыч рассчитает и на ноль умножит, если мы какой-нибудь облом оформим.
- Погодите, - сказал Сережа, который чувствовал себя уже совсем неплохо, если не учитывать того момента, что его соображение резко пошло на убыль, и прибавилось беспричинной тоскливой веселости (как то ни странно звучит), которая вот-вот грозила "оформиться" - по выражению бодигарда - в беспричинный истерический взрыв.
В груди Сергея, как пар в кипящем чайнике, теснились и накипали такие же беспричинные и обманчиво искренние слова, и если у чайника накипевшее выходило через носик, то у Воронцова через, так сказать, ротик, губы которого уже начинали конвульсивно подергиваться.
Ребята из шоу-балета смотрели на него совершенно спокойными взглядами - очевидно, такие перепады в настроении Адриана были им не в новинку. Злоупотребления алкоголем и наркотиками, что ж вы хотите…
Внезапно Воронцов сорвался с места и, схватив за руку Лену Фирсову, потащил ее за собой в коридор, рявкнув через плечо:
- Всем стоять тут!!
- Да ты че, Сере… Андре… - начала было Лена, но Воронцов перехватил ее рот влажной ладонью и буквально выволок в коридор. Усадил на диванчик в самом конце этого коридора и заговорил, задыхаясь:
- Ты ничего не чувствуешь, нет? Ничего, нет? А ведь зря! А ведь это все не просто так!
Лена посмотрела на него полным глубокого сожаления и недоумения взглядом и наконец ответила:
- А ты в самом деле становишься похож на Аскольда… актером… актером тебе нужно было бы стать!
- А я им и стал, - бросил Сергей. - Актером комического амплуа! Только чуется мне, что скоро придется сменить мне трагедию на комедию!
- О чем ты? - отозвалась Фирсова, но по ее глазам было видно, что к словам Воронцова она относится куда серьезнее, нежели хочет то показать.
- А то! Я не знаю, почему тебе нравится играть со мной, но это довольно опасные игры! Зачем ты вызвала меня из комнаты тогда, в гостинице, в нашем городе? Тогда, когда я еще колебался, ехать или мне или нет? Ты вызвала меня, посмотрела, сказала два слова, и я сорвался… приехал черт знает, куда, в Москву, в центр, в предел Садового кольца, сломить башку, верррно! Зачем все это нужно было? Тебе прискучило играть со своим атлетичным мужем, да? Ты за него чрезвычайно удачно выскочила… а тут вдруг свеженький мальчик из прошлого, с которым так сладко играть в воспоминания?
Лена вырвалась и отступила на шаг. Волосы ее растрепались, она была бледна.
- Ты не должне так говорить, - холодно сказала она. - Я никогда ничем тебя не обнадеживала и ничего не обещала. Ты напрасно меня обижаешь, Сережа. А решение ехать в Москву принял ты сам. Кажется, ты уже достаточно взрослый, чтобы отвечать за свои решения. А если ты немного перепил или закинулся коксом, по старой доброй методе Андрюши, то изволь вести себя прилично.
Воронцов покачал головой.
- Я веду себя нормально, - сказал он. - Но меня все бесит. Все не так. Я не знаю что, но… но это все не так. Быть может, я был немного резок, но вот… так. Знаешь, Лена, у меня тонкая интуиция, очень тонкая. Помнишь, когда мы шли с тобой из школы в девятом классе и я сказал, что у меня горит лицо и вообще плохое предчувствие? Ты помнишь?
- Помню, - ответила она. - Тогда сгорел пятый подъезд нашего дома. Там жила половина моих подруг.
- Ну вот теперь снова. Я чу-увствую беду, Лена. Грянет гром… над головой твоей и моей.
- Не нужно так говорить, - с усилием сказала она и было дернулась, чтобы уйти, но Сергей так сильно сжал ее запястье, что Лена еле слышно вскрикнула, и ему пришлось распустить свои пальцы.
Она склонила лицо, стараясь не смотреть на него, расплетшийся локон упал на ее лоб, и Сережу вдруг залила такая волна нежности, что он испугался и за себя, и за Лену, и за весь этот мир, который отказывался впустить в себя сразу столько бурного и светлого.
- Я люблю тебя, - сказал он. - Если ты не поняла, то я могу повторить: я люблю тебя точно так же, как тогда, перед армией, даже больше. И еще если ты не поняла, то я скажу… я поехал в Москву ради тебя. Может, это глупо и я ничуть не поумнел с тех пор, как ты говорила мне, будто я еще совсем юный… но пусть будет глупо.
"Это действительно глупо", - хотела было сказать Лена, но не успела, потому что Сережа Воронцов вскочил и схватил ее за плечи - она не сопротивлялась. Он притянул ее к себе и начал целовать ее губы, глаза, шею, лоб, а она стояла бледная, неподвижная, и смотрела на Сергея застывшим взглядом, в котором он так и не мог разглядеть желанного "да".
И лишь он снова поднял на нее глаза, как в коридоре прогремел мощный негодующий вопль:
- Да ты че творишь, бл…?!
* * *
Воронцов резко повернулся: Фирсов, огромный, багровый, с каменеющими скулами и вздувшимися, как узловатые веревки, жилами на могучей шее, буквально летел на него, нежданно вывернув из-за угла…
Лена оттолкнула Воронцова и прижалась к стене, повернув к мужу бледное, оцепеневшее лицо с широко распахнутыми бархатными глазами, в которых стояли слезы.
Фирсов налетел на Сережу, как вихрь; тот даже не сопротивлялся, когда Алексей наотмашь ударил его по лицу тяжелой, словно бы железной ладонью, и Воронцов отлетел к стене, тяжело ударившись о нее головой и не успев молниеносно скооординироваться, как без особого труда и чисто автоматически делал он это прежде.
- Алеша-а, не надо-о!! - метнулся испуганный крик Лены, но Фирсов, очевидно, потеряв контроль над собой, подскочил к Воронцову и ударил его ногой под ребра.
Сережу, куда более легкого, чем Фирсов, отбросило метра на два, но, вопреки ожиданию, боль не пригвоздила его к полу и не скрючила, как червяка, насаженного на рыболовный крючок.
Он поднялся, вытер кровь с разбитого лица и широко шагнул к Фирсову… у него не было ненависти к этому человеку, злобы за то, что тот ударил его… скорее какой-то азарт, словно Сергей не воочию видел Алексея Фирсова, а вынужден был проходить его в качестве одного из уровней компьютерной игры. Фирсов, который уже было направился к жене, вскинул на него глаза и начал было разворачиваться, но не успел: его великолепной скорости и реакции не хватило, чтобы парировать удар Воронцова.
Сотрудника службы безопасности Романа Вишневского отбросило так, словно к нему приложились средневековым стенобитным орудием: Сережа вложил в правый хук всю мощь, на какую только был способен. Вся выучка, вся реакция, которую он развил и приумножил на войне, помноженные на жгучую ревность и злобу, пошли в дело.
- Ы-ыкххх!..
Алексей Фирсов упал на ковровую дорожку и растянулся во весь рост, и его лицо немедленно густо залилось кровью. Кровь хлынула на пол, и у головы Алексея за считанные секунды образовалась лужица крови.
Лена ахнула и, оттолкнувшись от стены всем телом, бросилась к Фирсову; по коридору уже бежали охранники Аскольда, а Лена повернула к Сергею искаженное ненавистью лицо (он никак не ожидал такого, особенно после того, как сильно она испугалась за него) и выпалила:
- Вот только это и умеешь… тварь! Ничего хорошего… ничего хорошего не сделал за всю жизнь! Как был Нищиным, так Нищиным и остался!
- Молчи, сука! - без участия сознания Сережи Воронцова холодно выговорили его губы, и его язык не отсох от этих слов и еще от сознания того, что все сказанное Леной, по сути, было правдой.
Охранники схватили Воронцова под руки и повели по коридору, приговаривая:
- Выспаться вам нужно, Андрей Львович… выспаться.
* * *
Сережа вошел - точнее, его "вошли" охранники - в квартиру, в которой жил Аскольд, и, слабо трепыхнувшись, замер прямо на пороге. И было отчего.
- Я… тут живу? - пролепетал он.
- Ну вот, опять забыл, где живет, - добродушно громухнуло над ухом. - Ничего, а то в прошлый раз вообще и имя свое напрочь забыл.
- Да ты, посмотри, посмотри, тут ли ты живешь? - снисходительно-неуклюже поддел неадекватного "босса" второй охранник.
И Сережа посмотрел, потому что посмотреть было на что. Перед ним, необозримое, как футбольное поле, расстилалось белое и абсолютно пустое пространство. Где-то там, вдалеке, метрах в ста от входа, слабо светилась белым люминофором стена, ограничивающая это пустое белое пространство. Потолок без признака светильников, тем не менее переливался глубокоими, хоть и несколько однообразными, сине-зеленой части спектра, тонами. Где-то у боковой стены началась мощная сине-зеленая волна, весь потолок потемнел, сгустившись до нежно-зеленой ряски и соответствующим образом изменив белое пространство - а потом по потолку пошли прихотливые сине-белые валы, до жути напоминающие перевернутое, зависшее над головой море. Верно, в потолок были вделаны мощные фосфоресцирующие пластины, и создававшие этот замечательный морской эффект.
- Зачем… так? - выбулькнул Сережа, подавленный всем этим великолепием. У него, кажется, даже началась морская болезнь.
- Ну ты, Андрей Львович, даешь, - сказали ему, - ты же сам задал эту "морскую" программу компьютеру, когда уезжал на гастроль. Вот теперь тебя и встречают этой заставочкой. Хотел бы - поставил что-нибудь более спокойное. Хотя, если по мне, так эта заставка самая лучшая.
- Выключите, - попросил Сережа, пытаясь разуться, и упал. Уже с пола он попросил:
- А куда можно… можно поставить обувь?
Охранники переглянулись.
- Ну ты даешь, Львович, - буркнул один из них. - Даешь стране угля. Ну-ка, вставай. Дима, иди выключи заставку, Андрей Львович дурковать изволят.
Воронцов разулся. Беспомощно огляделся в поисках какой-либо мебели, куда следовало ставить обувь - но ничего подобного не находил. Охранник, кажется, уловил его затруднение, потому что нажал на камейный, в виде изящного контура женской туфли, белый же выступ в стене, - и бесшумно отъехала белая панель, и на Сережу медленно выдвинулась обувная полка с самыми прихотливыми фиксаторами обуви. Полка была зеркальной, и бесчисленное количество "шузов" на ней ничуть не стесняло отражений - размеры указанного гардеробного элемента интерьера превышали пять метров в длину и два в высоту.
- Черт… - выговорил Сережа. - Ну и ну. Оставь эту полку, пусть так стоит… выдвинутой. Да, ребята… а где тут у меня бар.
- А это дальше, - пояснил охранник. - Идем. Они углубились в белое пространство этой, с позволения сказать, квартиры, и когда очутились в привилегированном обществе пяти роскошных белых кожаных кресел и такого же дивана-аэродрома, не замеченных - благодаря их цвету - Сережей с порога, охранник Дима нажал еще одну выпуклую гемму на стене, и снова бесшумно отъехала огромная белая панель. За ней оказался громадный золочено-хрустальный сверкающий бар, включавший в себя, верно, не менее тысячи бутылок с различными напитками, большей части из которых Сережа не то чтобы никогда не пил, но даже и не знал таких названий.
- Ну что, - сказал бодигард, - выпьешь немного, Андрей? Хотя, конечно, тебе не велено много давать, ты у нас и в самолете что-то скукшенный был.
- Это не я был, - твердо выговорил Сережа. - Это не я… аз есмь, - непонятно к чему добавил он.
- "Мартеля" ему налей, - отрывисто приказал первый охранник Диме. - Что-то он опять чушь несет, а с коньяка успокоится и спать ляжет.
Сережу понесло. Как, ему уже и выпить нельзя без того, чтобы за ним не присматривали, как за ребенком! Его, человека, который видел смерть, который чувствовал, как холодные ребра чеченских гор вонзаются в его собственные, еще теплые и живые… тогда, когда на ночь они пили совсем не кока-колу, чтобы набросить сеть мутного спокойствия на бьющиеся, как бабочки, ломающие крылья нервы…
Он склонился к Диме и, некстати икнув, доверительно сообщил:
- Не надо меня как ребенка… Я - я не в штабе писарррем… меня смерррть несколько раз за яйца шшшупала!! - вдруг гаркнул он и, вырвав из пальцев побледневшего от неожиданности Димы бокал с "Мартелем", отпрокинул в глотку так, будто не дорогущий французский коньяк это был, а дрянная денатуратосодержащая жидкость из числа тех, что распивал на квартире со своей былой сожительницей дедушка Воронцов.
- Так, - сказал первый телохранитель, - поехало… Скоро задрыхнет, ничего.
- М-между прочим… вы меня неправильно поняли, - сказал Сережа. - Ррребята… - в углу его глаза блеснула полновесная алкогольная слеза, - ребята, может, вы мне поможете, а?
- Конечно, поможем, в чем проблема?
- Рррябята, - Сережу неудержимо клонило в сон, но он хотел, прежде чем накроет его громадный темный колпак забытья, выговорить все то, что упорно не удерживалось в нем, как ужин в желудке перепившего алкоголика, - ррребята, я должен вам при-знац-ца: я вовсе не тот, кто я… кто я есть. Вы ведь думаете… кто я? А? Вот скажите, что вы пррра-а меня дума-ите? А? Ну? А?
Он даже привстал, пересыпая свою речь этими бесчисленными "а?", и мутно пялился на хладнокровно сидевших перед ним охранников до тех пор, пока ножки не подогнулись предательски и он не ткнулся задом в мягкое гнездо кожаного белого кресла.
- Вот вы думаете, что я - это я. Аскольд. Да? А вот я-а вовси-и и… не… не он. Я не он. - Сережа бездарно путался в местоимениях, что вызвало у бодигардов все больший иронический скепсис на лицах. - М-между прочим, мой отец - сантехник. Ну да… сантехник. Гришка. Он пьет.
- Почему? - с участливым видом врача-психиатра осведомился первый охранник.
- Поч-чему? Ну… потому что он алго-ко… алголи… алкаш. Вы мне верите? Нет, скажите… вы же верите, что я вовсе не… что вы мне вери-те…
На последнем слоге Сережа запнулся и, склонив голову на плечо, позорно заснул прямо в кресле.
- Все нормально, Дима. Заснул. Ну и загнул же он. "Мой папаша - сантехник". Оно, конечно, Лев Борисович Габрилович гнида редкая, но на сантехника смахивает мало.
- Это еще ничего, - сказал Дмитрий. - Он месяц назад так напился в "Центральной станции", что начал рассказывать мне о том, будто он этот… Понтий Пилат. И говорил, что его мучает болезнь такая смешная… то ли гемикрания, то ли фенилкетонурия.
- Ну и познания у тебя, Дима.
- А я в свое время учился в меде. Мединституте. До третьего курса доучился.
- А потом выгнали, что ли?
- Ну да. Ладно, давай кантовать его. Сына сантехника… Может, в спальню перенесем?
И Дима показал пальцем в сторону белой двери, едва заметной на фоне белой же стены. Такие двери располагались вдоль стены с интервалами примерно в десять метров. За ними находились спальни, джакузи, кабинет, домашняя студия, плэйхолл (так именовал Аскольд напичканную аппаратурой комнату с компьютерами и домашним кинотеатром) и тому подобные буржуйские заморочки.
- В спальню? Да нет, пусть тут спит. Ему сейчас везде хорошо.
И охранники, выудив своего уже храпящего босса из кресла, аккуратно разместили на огромном диване и прикрыли серым шотландским пледом, который достали, как следует догадаться, из-за очередной огромной панели, скрывавшей за собой целый склад разнообразнейшего постельного белья.
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПРИНЦ И МЫСКИН В КЕМПИНГЕ "КУКОЙ"
* * *
Бах!!
Выстрел грохнул, словно под тяжестью многих лет изломился ствол толстого старого дерева. И рухнул… рухнул Гришка Нищин. Он взмахнул руками, словно сосершивший непоправимую ошибку эквилибрист на канате над пропастью - словно пытался удержаться, сбалансировать, уже понимая, что ему не вытянуть, не сохранить спасительное равновесие. Нет, Гришка не вытянул. Он упал лицом в росную траву, скатившись в углубление у левого переднего колеса своей машины.
Аскольд выронил пистолет, но за секунду перед тем, как оружие ухнуло бы на землю, в высокую прибрежную траву, Гриль наклонился и, молниеносно выбросив вперед левую руку в перчатке, поймал "ствол".
- Молодец, - сказал он. - Попал.
- Это как в анекдоте, - подал голос Рукавицын. - Пошел мужик на на охоту, взял с собой двустволку, и вдруг глядь… бежит на него, значится, дикий кабан. Ну он, типа, не растерялся и пальнул в него из обоих стволов. Дымовал, ничего не видать, мужик стоит и кумекает: ну, попал он в кабана или не попал? Дым рассеивается, кабан стоит жив-здоров и говорит:
- Ну что, мужик - ты попал…
Гриль даже не подумал смеяться, а об Аскольде, почувствовавшем себя именно в положении мужика из анекдота, и говорить не приходится…
- С одним ты справился довольно удачно. Теперь вот этого, - сказал Гриль, показывая пальцем на Мыскина. - Ну, что ты застыл, Андрюша? Как говорится, семь бед - один ответ.
Алик широко шагнул в сторону Гриля и проговорил:
- Какая же ты падла, а? Жалко, что тебя не добили там, в "Белой ночи". Жалко…
- Твой же друг Сережа Воронцов и поспособствовал, чтобы меня не убили, - сказал Гриль. - Видел бы ты, как он ловко отбивался от этих уродов, которых я же, собственно, и сподобил на маленький штурм гримерки Аскольда. Они, правда, так обжабились, что меня не узнали и могли угрохать, но все обошлось. А ты, я смотрю, тоже парень горячий. Ладно, мы пошутили. Никто тебя убивать не собирается. Незачем это. Андрюшу мы уже и так повязали по рукам и ногам. Так что имею честь пожелать вам доброго утра.