Они свернули на грунтовку, ведущую к поселку, в котором поселился старый вор в законе. Дорога-то и дело выворачивалась из под ног чередой колдобин и рытвин и тонула в клубах сухой серой пыли, раздуваемой, как особо замусоленная подвенечную фату, порывами теплого предночного ветра. Иван Саныч что-то бурчала себе под нос, а Осип весь путь молчал и только на окраине поселка, возле покосившегося столба, в луже у которого кувыркалась похожая на загулявшего сельского почтальона свинья, сказал:
- Ну чаво ж… домик у старого клуба. Там он должон жить, Валентин Самсоныч-от. Там у него голубятня. Он еще и голубей разводить любит.
- Лучше бы он дороги любил ремонтировать!.. - проворчал Иван Саныч, едва не растянувшись на земле стараниями очередной коварно подкатившейся под ноги колдобины.
- Не ворчи, - сказал месье Моржов и непонятно к чему добавил: - Тут тоби не Сен-Дени.
- Эт-та точно!! - взвыл Иван Саныч, наворачиваясь через обломок кирпича и метя носом в, с позволения сказать, дорогу.
- Вот ево дом, - констатировал Осип и потянул на себя калитку.
Пара неугомонных путешественников вошла во двор.
На скамеечке перед столиком сидели двое. При виде первого Иван Саныч инстинктивно, можно даже сказать - привычно, - вздрогнул. Потому что этот первый, плотный круглолицый мужик лет сорока, был одет в милицейскую форму и имел на дынеобразном вытянутом черепе косо сидящую, как собака на заборе, форменную фуражку с околышем. Обут же он был почему-то в раздолбанные кеды, сохранившиеся, верно, еще с советских времен.
Кеды прекрасно сочетались с грязными форменными штанами, на правой штанине коих почему-то был прилеплен жвачечный вкладыш с голой пляжной девицей.
На плечах гражданина милиционера значились сержантские погоны, а в красной руке улыбался на закат стакан с мутным желтоватым пойлом. Не иначе мартини бьянка, мудро решил для себя Иван Саныч.
Второй был щуплым, незначительной комплекции мужчиной в серой рубашке и шлепанцах на босу ногу. Несмотря на затрапезный вид, его лицо невольно внушало уважение: острые характерные черты, седеющие брови, высокий выпуклый лоб и пристальный взгляд умных глаз заставляли сразу же усомниться в том, что он не так прост, как хочет казаться.
Если это вор Рыбак, то вор-интеллигент, подумал Иван Саныч. Не исключено, что он при изготовлении своего хваленого самогона читает Платонова, Генриха Белля, Кафку или Исаака Бабеля.
В тот момент, когда во двор дома вошли Осип и Астахов-младший, сержант, поблескивая мутноватыми глазками и время от времени икая, читал по лежащему на столе грязноватому листочку:
- "…После обыска у самогонщика Рыбушкина я, вышеподписавший себя старшина Гуркин и сержант Карасюк…" ик!.. "никак не могли найти входную дверь. Когда Карасюк устал и уснул в туалете, дверь я все-таки нашел…"… эк! "Но вот зачем я принес ее в наше отделение…"… гэк!!.
- Отдохни немного, Карасюк! - с легким оттенком презрительного добродушия перебил его собеседник. - Что твой замечательный старшина Гуркин любит писать протоколы, это я всегда знал. Но мне-то что ты приволок этот отчет? Думаешь, я получу удовольствие от гуркинского слога? Скажу тебе по секрету, до Набокова старшина пока не дорос. А его возраст и звание не позволяют надеяться, что это вообще когда-нибудь случится.
- Все шутишь, Вален…эк!..тин Самсоныч? Это про меня Гуркин неправду написал, что я заснул в твоем туалете. Я просто…
- Да уж какие шутки, сержант Карасюк, - вторично прервал его Рыбушкин. - Ты пей лучше.
- А ты?
- А я пока повременю. - На выразительном лице Валентина Самсоновича снова появилось легкое презрение.
Осип кашлянул и произнес:
- Мое почтение, Валентин Самсоныч.
Тот поднял на Осипа ясные глаза, не замутненные ни возрастом, ни самогоном собственного производства, и медленно проговорил:
- С кем имею честь?…
- Это я, Самсоныч. Моржов. Помнишь меня? Ты мне еще татуировку с котом делал.
Губы Валентина Самсоновича тронула легкая улыбка, и он приветливо произнес:
- А, Осип? И сын с тобой? Сын, да? (Ваня аж вздрогнул от того, что его причислил к Осипову потомству) Ну проходи, присаживайся. Проведать решил старого знакомого? Молодец, молодец.
Осип покосился на сержанта Карасюка, который при появлении новых лиц незамедлительно скорчил подозрительную гримасу. Карасюк не внушал Осипу доверия, и излагать при нем свою проблему он возможным не счел. Валентин Самсонович тем временем выловил из банки три соленых огурца, плеснул в два стакана самогон и предложил:
- Ну, давайте выпьем за встречу. Тебя как зовут-то? - осведомился он у Астахова. - Как? Иван? Хорошее имя. Выпей, Иван. Не самогон, а чисто молоко парное. Так и за душу берет щипчиками а потом переворачивает легонько и рай земной показывает.
- Тебе бы рекламным агентом работать-от, Валентин Самсоныч, - сказал Осип. - Как гладко впариваешь свой первачок-то.
- А это не первачок. Это прекрасный, тройной очистки напиток со вкусовыми добавками. Мой собственный рецепт. Это тебе не какие-нибудь "Москва - Петушки", Моржов. Попробуйте.
Ваня зажмурил глаза и первым, не дожидаясь, пока Осип поднесет стакан ко рту, засадил в себя отрекламированный напиток. Самогон в самом деле мало походил на традиционное деревенское пойло, действующее по расхожему принципу "обухом по голове". Он разлился по телу приятным туманным теплом, в голове распустился неясный аромат хмеля, а перед глазами забродили чуть тронувшиеся в четкости линии.
- Черрт!.. - выдохнул Астахов. - Да такого я и во Франции не пил.
- Вот то-то и оно, - сказал Рыбушкин, а сержант Карасюк при упоминании о Франции заволновался и проговорил, густо запинаясь:
- Как - не пил? Да во Франции капитан Кузьмин отлично готовит первачок. Оно, конешно, не Валентина Самсоновича, но все-таки!..
- Мы, наверно, говорим о разных Франциях, - холодно заметил Иван.
- Да каких разных… гэк!.. Франция она и одна тут и есть! Фрунзенский районный отдел… его все "Францией" называют!
- А, вот оно чаво, - глубокомысленно отметил Осип, выпивая и закусывая. - А Иван Саныч грит о той Хранции, где не капитан Кузьмин, а где, значится, Париж, Жак Ширак и ентот… мост Мурабой с рекой Сеной.
- Да сено и у нас есть, - обиженно сказал пьяный сержант Карасюк и икнул.
Валентин Самсонович внимательно посмотрел сначала на Осипа, потом на Ивана Саныча и произнес, обращаясь однако же не к ним, а к представителю местной законности:
- Карасюк, тебе пора отдохнуть.
- Ннну?
- Я говорю, что ты устал после насыщенного рабочего дня. Тебе пора ужинать и на покой.
- Ми-не… еще надо зайти.
Не уточняя, куда именно ему нужно зайти перед возвращением домой, Карасюк немедленно поднялся и, изредка припадая на левую ногу, где у него заголялась вкладышная девица, побрел к калитке. По его походке, верно, в местной школе изучали синусоиды и косинусоиды.
У калитки он снова икнул, потом безнадежно махнул рукой и вышел из двора Рыбака.
- В мусарню в свою пошел, там у него, видно заначка поллитровая осталась. Красавец, а? - с замысловатой смесью презрительной иронии и хорошо сыгранного восхищения произнес Валентин Самсонович. - И вот так почти каждый день. Делают у меня обыск, конфискуют литра полтора-два, прямо у меня дома нажираются - и все. А мне-то что? Мне наоборот весело - я такого театра даже в Питере не видал, когда в Маринку или в Большой драматический ходил.
"Точно - интеллигент, - насмешливо, но не без примеси боязни, подумал Иван Саныч, - Мариинка… Большой драматический".
- Пишут фиктивные протоколы, - продолжал Валентин Самсонович, - причем такие, что всякие Петросяны, Жванецкие и Задорновы близко не валяются. Вот он, Карасюк этот, только что читал один такой протокол. Это у них типа самиздата. Много я их брата повидал, но таких смешных мусоров еще не встречал. Так кто он, вот этот Ваня, тебе, Осип? - резко переменил он тон. - Я, видно, ошибся, когда подумал, что он тебе сын. У таких одиноких волков, как ты да я, семьи не бывает.
- А чаво ты подумал, что не сын? - осторожно справился Моржов.
- Да ты просто назвал его Иваном Санычем. Александровичем. А ты, как мне известно, Осип.
- Да, ты прав, он вовсе никакой не мой сын, он тогда уж скорее племянник, - сказал Осип, - я даже удивился, когда ты так сказал, что сын.
- Я тоже, - прибавил Ваня.
Рыбак пристально посмотрел на гостей и произнес серьезно, даже с некоторой, пусть напускной, суровостью:
- Ну говорите, с чем пожаловали. Я ведь так понимаю, что вы не просто так приехали. Ко мне никто просто так не приходит. Все по старой памяти думают, что я в теме. И вот ты, Осип, грешным делом, тоже. Да?
- Да, Рыбак, - признался Осип.
Рыбушкин посмотрел на него откровенно неодобрительно и сказал:
- Нет Рыбака, Осип. Нет, понимаешь? Рыбак умер. Есть Рыбушкин Валентин Самсонович. Ва-лен-тин Сам-со-но-вич, - почти по слогам повторил он. - Понятно?
- Понятно.
- Ну, коли понятно, так говори. Я тебя слушаю самым внимательным образом.
- Нам нужно найти двух человек, - сказал Осип. - Они в Петербурге. Они приехали туда из Хранции. Не из той Хранции, про которую тут заливал ентот ментовский недоумок. А из Парижу. Из Парижу они приехали в Петербург, - еще раз повторил Осип.
- А если они в Петербурге, так ищите их там. Зачем же вы из Петербурга приехали ко мне в сельскую местность? Как говорится, тяжело искать черную кошку в темной комнате, особенно когда ее, кошки, там нет.
Начало было не слишком обнадеживающим, но Осипа это не смутило:
- Ты, Валентин Самсонович, не говори красно. У меня у самого оратор имеется, - он указал на Ваню, - да только толку от того мало. От языка одна маета. Мы старые знакомые, Самсоныч, не раз один хлебушек пополам ели и одной горсткой соли обсыпали, так что ты меня не обламывай сразу, как фуфела сопливого.
Рыбушкин передернул плечами, и Осип продолжал:
- Ты можешь нам помочь, я знаю. Дело жизни и смерти. Ты знаешь, я словами не разбрасываюся, так что как сказал, так оно, значица, и есть. Я знаю, что ты и посейчас ставишь на умняк ребятишек. Советуютси с тобой, "разводящим" просят побыть, и ты никого не прокидываешь, идешь навстречу, так, Валентин Самсоныч?
- Бывает… - нехотя признал тот, разливая самогон по стаканам.
- Стало быть, если нужно что-то узнать по твоим каналам, ты можешь сделать, - продолжал Осип. - Люди эти не свое взяли. Они мутные. Один - нелюдь "чичиковый", из Грозного, в балашихинских гонял. Кликуха его Маг была. Может, слышал, нет?
- Не припомню.
- Он, Маг этот, сейчас хранцузом заделалси, - отходя от первоначального легкого волнения, продолжал Осип. - Пашет на ихнюю разведку. Второй - настоящий хранцуз. Жодле его зовут. Но он хоть и настоящий, но все равно бобер ишшо тот. Падла редкий. Он, стало быть… кгрррм… енто… Саныч, лучше ты расскажи, у тебя язык енто… бойчей. Давай, а?
Иван Саныч проглотил самогон, прикусив при этом язык, и наскоро изложил неподвижному Рыбаку суть обуревающей их проблемы.
Валентин Самсонович слушал с совершенно непроницаемым лицом и жевал огурец. Когда Астахов закончил, то Рыбак минуту-другую молчал, и когда Осип хотел было напомнить, что они ждут его реакции на сообщенное, Валентин Самсонович заговорил негромко, хрипловато и отрывисто, подчеркивая каждое слово:
- Значит, так, мужики. Я не спрашиваю у вас, что я за это получу. Я знаю, что вы можете предложить достаточно много, и договор выполните. По крайней мере, в тебе, Осип, я уверен, а Ивана я пока не знаю. Может статься, что я смогу помочь вам. По крайней мере, Мага поднять на поверхность можно: думаю, что бывшему балашихинскому авторитету не засветиться довольно трудно. Признают его, расшифруют. Вот только я не могу понять: даже если вы их, с моей или без моей помощи, найдете, на что вы рассчитываете? Из того, что я про этих ребят услышал, я понял, что они выпустят вас в тираж без особого. И твой батя, Иван, не станет тебя тянуть, если что не сойдется. Если эти Жодле и Али Магомадовы вас катнут. Александр Ильич человек своекорыстный. Коварный. Я его давно знаю, хоть уже лет шесть или семь не видел, но думаю, что скурвился он еще хуже прежнего. Слыхал я и о том, как он с тобой поступил, и с Осипом за старую дружбу чуть было не рассчитался, как Иуда. Найдет он еще свою осину, найдет. Но сейчас не о нем речь. Вы затеваете опасную игру, ребята.
- А по-другому не получается, - угрюмо сказал Иван Саныч.
- Я вижу, ты боишься, - проговорил Валентин Самсонович, - сильно боишься. Зачем тебе все это? Ты и без этого проклятого наследства, из-за которого вырезали твою родню, проживешь. А погонишься за ним - сломаешь голову. Тебе оно нужно?
- Нужно, - глухо ответил Ваня.
Рыбушкин помолчал, потом негромко кашлянул и проговорил:
- Ну, ты выбрал. Ладно. Я попробую сделать для вас что-нибудь. Только нужен телефон.
- Чаво? А разве у тебя его нет? - спросил Осип. - Что, у Рыбака нет мобильника, с которыми щас даже молокососы рассекают?
- Повторяю, не называй меня Рыбаком. Это можешь делать, если мы с тобой зорю отсидим с удочками. А телефона у меня нет. Мне без него спокойнее.
- Что, из вашего села даже позвонить неоткуда? - спросил Ваня.
- Почему же неоткуда? Ближайший телефон тут в ста метрах.
- Автомат?
Валентин Самсоныч нехорошо, как показалось Астахову, усмехнулся и ответил:
- И автоматы там есть. И табельные пистолеты. А телефон есть в местной мусарне. Она вон там.
- Мусарне?!
- А что ты так всполохнулся? Нелады с законом? - снова усмехнулся Рыбушкин. - Или сержант Карасюк доверия не внушает, а?
- Не внушает…
- И это правильно. Ладно. Если надо звонить, то надо звонить сейчас, а не на потом перекидывать.
- А кому ты звонить хочешь, Самсоныч? - осторожно поинтересовался Осип.
- До седых волос дожил, а до сих пор любопытствуешь, как мальчишка, - отрезал Валентин Самсонович и встал; его небольшая худощавая фигура почему-то показалась Ивану Санычу огромной. - Пойдем, ребята. За поллитру эти Карасюки дадут позвонить хоть на тот свет.
* * *
На тот свет не на тот свет, но телефон в распоряжение Валентина Самсоновича предоставили по схеме "как только - так сразу". Как только он появился на пороге местного отделения милиции, похожего на ограбленную оптовую базу, и сунул Карасюку и еще какому-то сонному старшине с вытаращенными рачьими глазами бутыль с самогоном - так сразу и предоставили.
Карасюк вознамерился было предложить Рыбушкину выпить с ним и Гуркиным (тем самым, с вытаращенными глазами, как будто он никак не мог отойти от удивления перед этим миром), но Валентин Степанович отклонил его предложение и завел Ивана Саныча и Осипа в пустой кабинет с фанерной перегородкой и - на правах мебели - столом, кривоногим пузатым стулом, похожим на Гуркина, только без выпученных глазок, да полуоткрытым старым сейфом, набитым всяческой протокольно-отчетной макулатурой и иным бумажным хламом.
Валентин Самсонович снял трубку стоявшего на столе телефона, на удивление довольно приличного и даже не дискового, а кнопочного, а не дискового. Но тут же положил ее обратно и произнес:
- Если я позвоню, то у вас другого пути уже не будет. Вы окажетесь в долгу перед этими людьми независимо от того, захотите ли вы воспользоваться их помощью. А это не всегда приятно. Ну так как - звонить?
- Звоните, - решительно выдохнул Иван Саныч, у которого приступом головокружения зажало виски, лоб и затылок.
- Звони, - сказал и Осип.
- Снявши голову, по волосам не плачут, - отозвался Рыбушкин. - Это ваше решение, не мое.
И он набрал номер и ждал несколько секунд, в течение которых по спине Ивана, как толпа перепуганных людишек, продралась волна шершавых, жутких, будоражащих мурашек и сомнение, как набат, как хмель, вдруг ударило в голову и на мгновение все перевернуло.
…Может, не надо?
На что они идут? На что подписываются? Каким людям они будут обязаны после звонка этого спокойного человека с арктическими глазами?
Люди ли это вообще… или же нелюди, для которых нет ничего святого, а человеческая жизнь не стоит и гроша?
Ваня открыл было рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, но Осип, который уже научился угадывать мельчайшие изменения астаховского настроения, схватил его за руку, и в ту же секунду Рыбушкин произнес в телефонную трубку:
- А, здравствуй, дорогой. Это Рыбушкин беспокоит тебя. Ни от чего не оторвал? Хорошо. Как у меня? Да твоими молитвами… У меня тут к тебе маленькая просьба. Тут у меня старый знакомый. Просит помочь. Он сам скажет, только не по телефону. Собери там своих, созвонись с нашими старыми товарищами. Я сейчас еще им позвоню, но вы выберите время для того, чтобы собраться вместе, поговорить, выпить. Обсудить дело. Когда? Да хоть завтра соберитесь. Да. Ну спасибо, дорогой. Я сам? Нет, я сам не буду. Здоровье не то уже, понимаешь. Да. Ну ладно. Перезвони через полчаса, или как договоришься. Номер знаешь. Успеешь? Ну, очень хорошо. Будь здоров.
Рыбушкин нажал на рычаг и, не кладя трубки, тут же набрал второй номер и почти слово в слово повторил то, что было сказано по первому номеру.
Механически, словно автоответчик, с совершенно одинаковыми тембром, интонациями и даже порядком слов он проделал то же самое еще два раза, а потом повернулся к окаменевшим Осипу и Ивану Санычу:
- Ну, вот и все. Теперь осталось ждать.
- Они перезвонят? Все четверо? - тщетно пытаясь сдержать в голосе дрожь, спросил Иван.
Валентин Самсонович усмехнулся:
- Ну, зачем же все четверо. Сейчас они созвонятся, и потом кто-то один позвонит сюда. Назовет место и время. Только вы, ребята, держите ухо востро. Люди там серьезные, недоброжелателей ваших они, конечно, найдут, но вот дальше все будет зависеть от вас самих.
Заглянул Карасюк. Сейчас, верно, он был еще пьянее, чем тогда, когда "устал" и "заснул в туалете" рыбушкинского дома. Он мутно воззрился на присутствующих в кабинете и осведомился, какого полового органа им тут надо.
- Отставить! - вдруг рявкнул на него Валентин Самсонович так, что тот машинально вытянулся по швам и тотчас же едва не упал, потому что организм наотрез отказывался держать сугубо вертикальное положение дольше секунды. - Ты, Карасюк, не мни из себя щуку. Карась - он карась и есть. Ступай допивать самогон.
- Ес-сссь! - отозвался тот и вышел вон.
- Карасюк… карась, - пробормотал Осип, - карасик. Интересно, а с какими енто рыбами ты сейчас беседовал, Самсоныч?
- Акулы, Моржов. Большие белые акулы-людоеды, - не задумываясь ответил Рыбушкин, который тоже носил ихтиологическую фамилию.
Иван Саныч съежился и почувствовал себя пескарем. Причем отнюдь не премудрым… После фразы про "больших белых акул-людоедов", отсекших все звуки большим разделочным ножом и словно умертвившим пространство, зависла утомительная тишина.
Звонок прозвучал через пятнадцать минут. Рыбушкин спокойно взял трубку и проговорил:
- Слушаю.
В трубке раскатился сочный бас:
- Рыбак, завтра в пять вечера в клубе "Аква". Скажи этому своему знакомому… как его зовут?
Валентин Самсонович краем глаза покосился на напрягшегося Моржова и ответил:
- Осип.
- Осип? Еврей, что ли?