- Да нет, причем тут евреи. Мандельштама ты все равно не читал, так что странно, что ты так подумал. Ну, до чего вы там договорились?
- Ладно, передай ему, что завтра в пять в "Акве". Его проведут, пусть только назовет себя бармену. Все наши подойдут.
- Спасибо, Саша. Ну, будь здоров.
- Наше вам, Валентин Самсоныч. Не болей.
Рыбак положил трубку. Осип посмотрел на него, стараясь даже не мигать, и спросил:
- Ну что?
- Все в норме. Завтра вас будут ждать в пять часов в клубе "Аква". Постарайтесь не опоздать, там этого очень не любят. Лучше придите чуть пораньше, загодя, с запасом. Держите себя спокойно, уважительно, старайтесь изложить свое дело как можно более кратко. Обо мне лишний раз не говорите, там этого тоже не любят.
Ваня хотел было отпустить реплику касательно того, что там вообще любят, но "залип" под твердым взглядом Валентина Самсоновича, как муха на клею. Подавать несанкционированные реплики расхотелось.
- Знаете, где находится "Аква"? - поинтересовался Валентин Самсонович.
- Примерно… не знаем.
Рыбушкин начал терпеливо объяснять деревенеющим Осипу и Ивану Санычу расклад и координаты искомого места встречи, периодически рявкая на попеременно просовывающих головы в кабинет Карасюка и старшину Гуркина. Осип слушал, но не понимал; Иван Саныч понимал, но только то, что они влипли еще хуже, чем было.
Наконец дошло.
- Вот ишшо что, Валентин Самсонович, - выговорил Осип, почему-то оглядываясь на дверь, - я бы тут хотел попросить… в общем, поздно уже. Можем мы у тебя енто самое… переночевать?
- А вот этого не надо, - сказал Рыбушкин, - ты уж на меня не обижайся, но у меня принцип: никого в своем доме не оставлять ночевать. Дом маленький, а я не люблю, когда у меня под ухом храпят. А ты, Осип, помнится, в этом смысле с молодости был грешен: храпел так, что камерные крысы дохли. Ты уж на меня не обижайся. Такие у меня стали привычки, и стар я, чтобы их менять.
- Да ничаво, - разочарованно сказал Осип, - как-нибудь выкрутимси.
- А ты вот что, - сказал Рыбушкин, - ночуй здесь. Вот прямо здесь, где мы сейчас.
- Здесь?
- Ну да. Там в смежном помещении диванчик есть, так на нем Карасюк с Гуркиным спят, когда совсем уже ходить не могут.
- Дык они, можа, и сиводни…
- Нет. Сегодня они по домам пойдут.
Осип взглянул на Ивана Саныча: тот тряс головой. Мысль о том, чтобы ночевать в отделении, пусть даже по собственной воле и по необходимости, вызывала у него ужас.
Моржов и Астахов отказались. Они поблагодарили Рыбушкина, распрощались с ним, получив в дорогу узелок с копченым салом, хлеб, бутыль самогона и несколько соленых огурцов в целлофановом пакете. Вор-рецидивист Рыбак в самом деле не мог избавиться от многих своих привычек, усвоенных в тюрьме, и снабдил Осипа и Астахова так, словно они ехали не в Петербург в нескольких десятках километров от поселка, а по сибирскому этапу на реку Индигирку, где, помнится, Осип валил лес.
С таким богатством Осип и Иван Саныч даже не дошли до трассы: на половине пути по грунтовке они засели в брошенном сарае и, разведя костерчик, уселись и за один присест уписали и хлеб с салом, и огурцы, и - разумеется - самогон.
Рецептура самогоноварения от Валентина Рыбушкина в самом деле была эксклюзивной. Осип с Иваном ощутили это на себе в полной мере.
Мера составила полтора литра.
Конечно, эта самая "мера" не дала им возможности вернуться обратно в дом Рыбушкина, как было предложил Осип в пьяном угаре. И это было хорошо.
…Потому что если бы они пришли к нему в дом, то их глазам предстала бы страшная картина: старый вор в законе лежит, пронзенный кольями железной решетки, огораживавшей палисад, и из угла мертвого рта выбегает, как ленивая кроваво-красная змейка, подсыхающая струйка крови.
Оскал мертвого серого рта блекло обозначает сардоническую усмешку ненависти.
* * *
Они ночевали, разумеется, на месте употребления упомянутой полуторалитровой "меры". Просто по-другому не получилось бы - к моменту опустения бутыли коэффициент транспортабельности Осипа и особенно Ивана Саныча составлял жирный и уверенный ноль. Так что утром мало не показалось: похмелье было такое, словно весь мир сговорился против несчастной парочки недавних парижских визитеров и обрушил на них весь сонм кар, как-то головная боль, пустыня Атакама в глотке и на губах, а также законченное ощущение того, будто по всему телу проехали катком асфальтоукладчика.
До Петербурга в целом и в частности - до улицы Сантьяго-де-Куба (которую похмельный Астахов именовал то Рио-де-Жанейро, то Иван-да-Марья) добрались в полусне на попутке. Не глядя отдали все деньги, которые при них были, и тут же об этом пожалели, потому что Ивану Санычу чудовищно хотелось выпить пива, а Осип буквально грезил холодненьким кефиром.
Но какие-никакие деньги были в квартире, а между путниками и упомянутой жилплощадью пролегла пропасть в лице отключенного двое суток назад лифта и пятнадцати лестничных пролетов, к тому же отчаянно выскальзывающих из-под ног: их только что вымыла диверсантка уборщица, очевидно, работавшая на французскую внешнюю разведку.
Еще полчаса угробили на открывание двери, потому что у обоих жутко дрожали руки, а Ивана Саныча и вовсе молотило так, будто он находился под перманентным воздействием электрического тока.
Войдя, обрушились куда Бог послал.
Продрав глаза в половине четвертого, Иван Александрович обнаружил, что Бог послал его на коврик в прихожей, а Осип и вовсе пришел к неутешительному выводу, что его судьбой распорядился тот же, кто руководил жизнью сержанта Карасюка. Благо Осип заснул в туалете, обняв унитаз, как стан любимой женщины.
Последующие полтора часа, которых недоставало до истечения указанного Рыбаком срока, протекли в жуткой спешке, щедро сдобренной всяческими недомоганиями на почве не отпускающего похмелья. В связи с этим Иван Саныч решил выудить из холодильника что-нибудь холодненькое и похмелеутоляющее. Он открыл холодильник, едва ли не сунул голову внутрь, а потом недоуменно спросил:
- Осип, тут у меня был квас. Ты не брал мой квас? Осии-и-ип!!
- Чаво? Квас? А на хрена, Саныч, мне твой квас? Он же не водка и не… ить… ентот… пиво, стало быть. Не брал я.
- А куда же он тогда делся? - озлился Иван Саныч. - Испарился, как эфир? Погоди… а куда делась моя ветчина, а тут еще был йогурт?
- Прекрати материться, Ванька, - равнодушно откликнулся Осип.
Непредвиденная пропажа, вслед за квасом, еще и йогурта окончательно вывела из себя из без того взвинченного Астахова. Он бешено хлопнул дверью холодильника и объявил Осипу, что давно не видел такой жадной, прожорливой и брехливой скотины, как месье Моржов.
Осип напружинился.
- Ты тово… не лайси, Саныч, - сказал он угрюмо, играя складками на помятой физиономии. - Можешь и схлопотать. Я же не говорю вот, что ты съел мое сало.
- Я? Съел? Какое, на хер, сало?!
- Свиное, соленое. По хохляцкому рецепту. Как говорил один мой знакомый, пока не откинулся от пьянства - подкожная клетчатка свиньи, обработанная-от ентим… хлористым натрием.
- Химик, едри его в дышло!
- Сало у меня лежало, ан нет его. Вот тут бумажка валяется просаленная, в котору оно завернут было.
- Да ты что же, хочешь сказать, что я сожрал твое вонючее сало, которое вытопили из копыта старого задроченного борова? - взвился окончательно выведенный из себя Астахов. - Да я вообще сырое сало не ем, и не ел никогда, а ем только копченое, как то, которое дал нам этот Рыбушкин… ты же знаешь!..
- Да мало ли что… - задумчиво проговорил Осип. - У каждого что-то случается в первый раз.
Он стал и начал мерить шагами квартиру. Иван подозрительно-злобно смотрел на него, а потом осведомился с неприкрытой насмешкой:
- Сало ищешь?
- Да не сало.
- А что же?
- Да так. - Осип склонился над половичком в прихожей, а потом и вовсе встал на колени и почти уткнулся носом в пол, как собака-ищейка. - Иди-ка сюда, Саныч.
- Ну чего там еще? - недовольно спросил Ваня.
- А посмотри-ка сюда. Вот это.
На фрагменте половичка, указанного Осипом, был след человеческой ноги. Ваню он совсем не впечатлил, потому как весь половичок был истоптан. Но Осип настойчиво тыкал пальцем именно в этот след, а потом приложил к нему свой башмак, и выяснилось, что след как минимум на два сантиметра меньше Осиповой лапищи сорок седьмого размера.
- Выходит, что это, значица, твой след, Ваня, - объявил Осип. - Или у тебя есть, стало быть, другое мнение?
- Выходит, что так, - буркнул Иван. - Ты бы лучше вспомнил, когда холодильник обожрал.
Но Осип не угомонился. Он цепко ухватил Ваню за щиколотку и заставил наступить на показавшийся ему подозрительным след. Ваня ожесточенно брыкался, но у Осипа была железная хватка.
…Тут же выяснилось, что у Моржова была еще и железная логика. И незаурядная наблюдательность.
Потому что след - свежий, недавний след - не принадлежал и Астахову. Ванина нога была гораздо меньше.
- Ого! - сказал Осип. - Не нрависси мне это. Сдается мне, что тут кто-то был. И кто-то не очень брезгливый, раз не побрезговал твоими витчинами, квасами да ентими… ебартами. И мое сало прибрал.
- Так это, верно, моего отца нога! - сказал Иван Александрович. - Ты, Осип, совсем из ума выжил. Совсем ничего не соображаешь.
- Чаво? Твоего отца? Да у Ильича нога ишшо меньше твоей! Уж я-то хорошо его ногу знаю!
- Черт… - пробормотал Ваня. - Значит, ты думаешь, что тут без нас кто-то был?
- Все может быть.
- Ты-вою мать!!
Тут часы пробили половину пятого. Было впору идти, чтобы только-только не опоздать при самом благополучном добирании до места "стрелки", Иван Саныч сел в кресло и заявил, что пусть его убьют прямо в этом кресле, потому что он никуда не поедет и вообще собирается отказаться от этого проклятого наследства и никогда больше не произносить имен Жодле и Магомадова-Мага. Ведь за ними следят по пятам, и, быть может, он и сейчас в прицеле киллера.
Бунт крысы на корабле был пресечен месье Осипом решительно и оперативно: Иван Саныч был выволочен за шкирку в коридор, где был произведена короткая, но интенсивная экзекуция.
После этого помятый, но окстившийся Астахов-младший согласился отправиться в путь, лично ему назойливо обещавший стать последним.
Всеми правдами-неправдами, постоянно оглядываясь и озираясь, поминая недобрым словом Жодле, Магомадова, Валентина Самсоновича Рыбушкина и таинственного "черного человека" с кладбища Пер-Лашез, - но они все-таки успели в срок на назначенное место.
Под назойливым питерским дождиком без пяти пять они прошли мимо автостоянки, на которой стояло несколько роскошных иномарок, и буквально вползли в роскошно отделанные черные двери клуба "Aqua".
…Именно так, должно быть, выглядят врата ада, порскнула в стекленеющем мозгу Ивана Саныча Астахова последняя мысль.
И всякое соображение отрубило.
Просторное помещение бара, располагавшегося на первом этаже клуба, было почти пустынно: час пик для вечернего расслабона завсегдатаев и посетителей "Аквы" еще не настал. Только двое каких-то молодых людей пили кофе за угловым столиком, да за стойкой бара сидел бармен. Иван Саныч нашел, что он похож на зловещую статую Сфинкса.
Играла медленная ненавязчивая музыка, долженствующая успокаивать; на Ивана же Александровича она произвела обратный эффект: ему показалось, что музыка эта открывает эпилог его жизни…
Осип подошел к стойке и сказал со спокойствием, удивившим не только Ивана Саныча, но и самого Моржова:
- Меня должны ждать. Я Осип.
Бармен поднял глаза и, окинув Осипа пристальным взглядом, проговорил:
- Ты? Понятно. А кто с тобой?
- Это со мной.
- Он в теме?
- Канешна-а!
Бармен вышел из-за стойки и бросил через плечо:
- Идите за мной.
- Далеко идти? - непонятно к чему спросил Иван Саныч, сдерживая бьющую его предательскую дрожь. Вопрос, не столько произнесенный, сколько пролепетанный, был тем более нелеп, что представлялось вполне очевидным: идти было недалеко. На второй этаж клуба "Аква", бывшего, как видно, одним из мест для сбора группы питерских авторитетов.
Бармен ничего не ответил.
Они поднялись на второй этаж, бармен провел их довольно длинным коридором, выстеленным скрадывающей шаги ковровой дорожкой, и остановился перед массивной дверью в самом конце этого коридора. Вслед Ивану Санычу и Осипу сочилась все та же негромкая, изматывающая нервы музыка, обвивающая ноги, как змея. Стынущая в коленях и делающая коленные чашечки тяжелыми нечувствительными чурбаками.
- Вам сюда, - сказал бармен. - Вас ждут.
И он открыл перед Осипом и Иваном Санычем дверь и исчез, мягко растворенный коридором.
…Они оказались в приятном прохладном полумраке прямо перед внушительным и, очевидно, тяжелым занавесом. Все, все звуки - эту жутковатую медленную музыку снизу, и шорох шин с улицы, и всхлипы и бормотание дождя, что-то взахлеб рассказывающего деревьям и крышам домов, - все как отрезало ножом.
Из-за занавеса вышел среднего роста парень с цепким взглядом и мощной шеей, и произнес:
- Кто из вас Осип?
- Я.
- А этот?
- Со мной.
- Встаньте к стене.
- А, предупредительный выстрел в голову? - выговорил Моржов.
Парень ничего не ответил. Он просто обыскал посетителей быстрыми, почти не ощутимыми движениями, обнаруживающими в нем профессионала высокого класса. А потом откинул перед Осипом и Иваном Санычем занавес, и те вошли в дверь за пологом и очутились в большой комнате с высоченным, метра под четыре, потолком с роскошной люстрой.
В комнате был длинный черный стол, за которым на простых стульях сидели четверо. Сидевший дальше всех от дверей, седеющий мужчина лет сорока - сорока пяти, произнес:
- Присаживайтесь. Насчет вас звонили, так?
- Да, - сказал Иван Саныч, опережая аналогичный ответ Осипа. Ему почему-то захотелось сказать хоть что-то, хоть что-нибудь даже самое незначительное и кратенькое, потому что молчание было еще хуже - оно втаптывало его еще дальше в глубину ворошившегося на самом дне его существа вязкого черного страха.
- Ну что ж. Тот, кто за вас просил, заслуживает того, чтобы вас выслушали. Ты Осип Моржов, так?
- Да, - сказал Осип.
- А ты - Иван Астахов, сын Александра Ильича Астахова, так?
- Да, - еще раз повторил Ваня.
- Что же ты не доверяешь отцу-то, Иван? Пришел вот к нам.
- Саша, не трогай мальца, - улыбаясь и показывая ослепительно-белые, явно искусственные, зубы, сказал еще один мужчина, похожий на профессора математики где-нибудь в Оксфорде, - ты же сам знаешь, что Астахов, его отец, хоть господа Бога кинет. Как будто ты его не знаешь. Говори, Вано, свое дело, - приветливо сказал он, глядя на Ивана Саныча, - чем сможем, поможем. Если уж за вас Валентин Самсонович-то просил.
Что-то в его глазах, равно как и в настороженных взглядах всех собравшихся, не давало Ване совершенно справиться со смятением; но тем не менее приветливость, звучавшая в его голосе, сделал свое - Астахов заговорил, постепенно все более овладевая собой.
Осип смотрел на него, но слышал не то, что говорил Астахов и что Моржову было давным-давно известно, а почему-то строки Высоцкого, которого Осип, при всей его невежественности, знал довольно хорошо: "Зря ты, Ванечка, бредешь//Вдоль оврага… на пути - каменья сплошь,// Резвы ножки обобьешь… бедолага".
Астахов, между тем, повел себя неожиданно умно: он не стал пересказывать всего, что произошло с ним и Осипом в самолете, в Париже и в Сенени, а потом и в Петербурге, а только коснулся существа проблемы. Упомянул только о том, что Жодле и Магомадов уничтожили нескольких членов его, Астахова, семьи. Что взяли не свои деньги. Что Али Магомадов - "чичиковый" (то есть чеченский) нелюдь и был в группировке Султана Балашихинского.
В заключение он проговорил уж довольно уверенно, стараясь тем не менее не глядеть на цепко глядящих на него авторитетов:
- У нас есть деньги. Так что если вы сможете помочь нам найти их, то я… то мы… рассчитаемся с вами.
- Понятно, - сказал один из авторитетов, тот, что заговорил с Осипом первым, - тема в принципе ясна. Ну, что скажете?
- А что тут говорить? - отозвался второй. - Говорить особо не о чем. Я не думаю, что этот Маг особо шифруется. Другое дело, что он может быть под колпаком у гэбэ, если так свободно светится с этим французом Жодле.
- Какое гэбэ! - воскликнул Иван Саныч. - Он же сам работает на французскую разведку, а с ней, может, и на американскую!
- Ну, это все может оказаться порожняком. Да если и так, то кто поручится, что наша питерская "контора", кто-то по частняку или всей кодлой, не работает с забугорными спецслужбистами. Тут, я так понимаю, дело мутное.
- Да уж куда мутнее, - пробасил Осип, - каждый день тута не знаешь, проснешься или нет.
- А что ж ты хотел? У некоторых вся жизнь такая. Да что я тебе объясняю, ты сам по этапу… ладно. Разберемся. Ждите звонка.
- Так я же номер телефона еще вам не… - начал было Иван, но тут же был перебит:
- Говорю тебе - жди звонка. Все.
И, не дожидаясь, пока Осип и Астахов оставят их, авторитет извлек сотовый и, набрав номер, проговорил:
- Наверх обед на четверых.
"Аудиенция" закончилась.
Ваня почему-то поднял голову, и в глазах стало ослепительно светло, потому что в них наплыл, расходясь туманными белыми пятнами, белый потолок с роскошным хрустально-золотым соцветьем люстры…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. "ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК" И ЧЕРНУШНЫЙ РЕПОРТАЖ
- Ждать звонка… - пробормотал Ваня, сбегая по ступенькам парадного входа "Аквы", - ждать звонка. Неизвестно, чего тут вообще ждать. Осип… пойдем похмелимся и пожрем, а, Осип? - позвал он Моржова, который молчаливо вышагивал в астаховский след. - Только не на ту хату, а? В кабак зайдем давай… а?
Зашли в пивнушку. Осип заказал себе водки, пельменей и жареной картошки с бифштексом, Астахов виски со льдом и еды. Несмотря на голод, каждый кусок с трудом лез в горло, как волк в заячью нору.
Приходилось "смазывать" глотку спиртным.
После того, как львиная доля заказанного была уничтожена, а Ванино виски уже едва виднелось из-под плавающего в бокале льда, как немецкие рыцари из-под расколовшихся льдин в Чудском озере, Осип Моржов мрачно посмотрел на рассматривающего свою порцию Астахова и заявил:
- Ну чаво ж, Саныч. Мутное дельце. Кто-то за нами присматривает с самого с Парижу. Верно, тот самый, хто убил Жака и украл-от, значица, Степан Семенычев сейф с мильеном. Ведь не Жодле же с ентим Магомадовым, в самом деле, сделали это. Хотя, если припомнить магомадову пышную биографию, он на чаво угодно подпишесси. И Жодле тоже еще тот… любитель орательного сексу.
- Орального, - злобно поправил Ваня. - И вообще придержи язык, Осип… и без того муторно. Ничего не понимаю. Значит, у кого-то есть ключи от квартиры на Сантьяго-де-Куба. У кого?
- А чаво ж ключи? Ты припомни, как мы сами-от дверя открывали в квартире. Отмычкой! То есть скрепкой. Только потом ключи сделали.
- Но ты же спец! Это не всякий дверь без ключей откроет. Я, например, не смогу.