Согласно утверждениям Лао Цзы и Кефирова: "Жизнь человека ничто иное, как возвращение домой". Возвращаюсь ли я в переполненном вагоне метро, покачиваюсь ли в набитой утробе двужильного троллейбуса, переваривающего нас, москвичей, со скоростью анаконды, но именно в часы пик, в часы этой черной масти, мне думается лучше всего. Так было бы и на этот раз, когда бы не одолевала меня смертельная усталость. Спасибо земляки поддержали. Стиснутый в их плотной толпе, я способен был только перебирать, словно четки, последние события. Караваев слинял. Причем на удивление своевременно. Должно быть, он первый, благодаря доверительному отношению Маевского, расслышал, как в том перетирается суровая связующая нить между состоянием одержимости и абсолютным помешательством. Почувствовал Игорь Владиленович, как рвутся ее последние незримые волокна, и бежал без оглядки. Да тут еще я так некстати в живых остался. Подобной осечки Маевский мог и не спустить, и не спустил бы, вернее всего. Следопыт Галемба - мертвый тому пример. Да и Задиракин, подлец, вот-вот готов был расколоться и пойти на сделку со вчерашними коллегами. А если ко всему и я сдержал бы свое обещание свернуть кадровику его толстую шею? Нет, Караваев слишком не дурак, чтобы искушать судьбу и подвергаться такому трехстороннему риску. Здесь, пожалуй, удивляться не следовало. Другое - Маевский, Волевой и целеустремленный финансист, взошедший по головам себе подобных на самую вершину; как же он сплоховал в шаге от успеха? Или близость так долго вынашиваемой мести сыграла с ним злую шутку? Зная то, что я уже знал, мне было несложно свести концы с концами: ежели черная королева по одну сторону доски - единственная дочь и наследница всей его финансовой империи, то белая - не меньше, чем жена Вершинина, и, вероятно, та самая ставка в когда-то роковой для Маевского партии. Что еще могло побудить его к этому кровавому реваншу?! Ненависть! Ненависть, в которую с годами переплавилась, быть может, первая неистовая страсть. Ненависть и зависть к удачливому партнеру-сопернику и его дражайшей половине! Какое наказание уготовил он ей за собственную ошибку юности? Влить в ухо "прокажающий настой, чье свойство так глубоко враждебно нашей крови"? А вот что Иннокентия Парфеновича заставило принять участие в этаком безумии, предстояло мне еще разобраться. Неуязвимый для закона, мне он задолжал по-крупному, и я намерен был его отыскать. Пока же Маевский не давал мне отчего-то покоя. Не верилось мне, что он свихнулся на радостях. Принесенная в жертву собственная дочь? Причина серьезная. Более чем серьезная для нормального человека. Но и по-другому все могло произойти. Тут Паша Заклунный прав: в институте Сербского пусть разбираются. Еще и Руфь Аркадьевна тряхнет стариной. Возможно, все куда проще. Возможно, когда штатный палач Караваев свалил, бросив хозяина в самый переломный момент игры, и Аркадий Петрович повелел Хасану убить "белого слона", тут-то все и случилось. Одно дело - слона убить, даже пусть и белого, другое - человека. Одно дело - кидать в бойню, вычерчивая на картах горной местности возможное направление атаки, необстрелянных сопляков и слать в Москву реляции о победах ценой минимальных потерь, другое - увидеть эти потери собственными глазами. С подобным я сталкивался. Штабной генерал, прикативший на передовую с проверкой, ошибочно угодил под минометный огонь. Батальонный наш Дикович "духов" забыл предупредить. Генералу, как всегда, повезло, а вот адъютанту в двух метрах ногу оторвало по самый пах. Полководец был тронут. Причем настолько, что его пришлось связывать и с кляпом во рту эвакуировать в тыл на вертолете. Эвакуировал его, помню, Журавлев, после того как мы флягу технического спирта "списали" на троих. Допустим, Хасан доложил Маевскому об исполнении высочайшего повеления, предъявив в доказательство простодушно отрезанную голову несчастного референта. А Маевский возьми да и спять. Нормальная вещь. Так оно, вернее всего, и было.
- Осторожно, двери закрываются! Следующая станция "Аэропорт"!
Очнувшись, я успел выскочить на платформу.
По возвращении домой я застал весьма интересную картину. Интереснее даже той, что изобразил Шилобреев в приступе экстремального творческого экстаза. Кутилин стоял на коленях посреди комнаты, и в лоб ему целился мой собственный кольт. Кольт нетвердой рукой сжимала Европа. Намерения ее не вызывали сомнений.
- Саня! - при виде меня взмолился Кутилин. - Спаси и сохрани! Я же ее только набросать хотел! Для портрета! Для вечности!
- Молчи, насильник! - сурово сказала Вера Аркадьевна. - Ты лучше объясни, почему ты без штанов!
- Так это!.. Это!.. - Художник лихорадочно подыскивал оправдание.
- Что это?! - Вера прицелилась в его семейные трусы.
- Это недоразумение! - нашелся Кутилин. - Саня! Заступись! Ты же меня знаешь!
- Ничего не могу поделать. - Опустившись на диван, я испытал значительное физическое облегчение. - Искусство требует жертв. Сам сказал, я помню.
- Каких жертв, Саня?! - Кутилин замерз и нервничал. - Я принесу! Я сбегаю! Все магазины открыты!
- Не трясись - он не заряжен, - сжалился я над Юрой, доставая из кармана обойму.
- Раз в году и палка стреляет! - возразил резонно Кутилин.
- Это вы о чем?! - Вера перевела подозрительный взгляд с Юры на меня. - О поллюции моего мужа, что ли?!
- Вера, отдай пистолет. - Я протянул, не вставая, руку. - Заряжу, потом стреляй в этого извращенца.
Проверив колы, возвращенный доверчивой Европой, я убедился, что Кутилин был на волосок от бесславной гибели. Я начисто забыл про патрон, который дослал в ствол пистолета на даче у Раздорова. Типичная ошибка идиотов и очень утомленных людей.
Веру Аркадьевну, поскольку опасность, исходя из логики развития событий, ей более не угрожала, я одел, посадил в такси и отправил к чертовой бабушке.
- Когда мы встретимся? - спросила она, прежде чем умчаться в такую далекую для меня теперь Малаховку.
- Завтра, - соврал я все, что мог.
Пока я отсутствовал, Кутилин успел навести порядок в своей одежде, моей комнате и даже в общественной кухне. Страх иногда мобилизует соседей, подвигая их на подвиги. Судя по учуянному мной запаху, Юра сверх всего расщедрился на приготовление гречневой каши. Аппетит мне Хасан отбил недели на две. Тем не менее я сел с Кутилиным ужинать.
- А где Егоров?! - спохватился я, взявшись за ложку.
- Спохватился! - промычал Кутилин с набитым ртом. - Егоров "Гранд Чероки" Бурчалкина охраняет! Тот ему сто баксов посулил! Из психушки сообщение пришло, что Полина побег устроила.
Как поступают с продажными ментами, известно: в клетку сажают. А с перепродажными как поступать? Ну да ладно. Время такое. Нулевая мораль.
- А где телефон?! - сорвался я вдруг с места.
- Ты здоров ли?! - Участливый возглас Кутилина догнал меня уже в комнате.
"Черная Королева посмотрела исподлобья и произнесла: "Знакомьтесь! Пудинг, это Алиса. Алиса, это Пудинг. Унесите пудинг!" И слуги тотчас же схватили пудинг со стола, так что Алиса даже не успела ему поклониться". Пора! Пора и мне настала познакомиться кое с кем! Сказывают, будто аппетит приходит во время еды, но что во время еды приходит озарение - об этом я прежде не слыхивал!
ГЛАВА 30
ЖРЕБИЙ
Вдруг я понял, кто мне определенно способен был посодействовать в устройстве личной встречи с Вершининым. Передавший на старом Донском кладбище посмертную записку управляющего казино "Медный сфинкс" почтеннейший Александр Дмитриевич Курбатов, друг Штейнберга, в разговоре со мной обронил, что знал когда-то Маевского очень хорошо. Стало быть, и Вершинина знал. Поверенный хранитель семейных тайн ("Мало ли, какие скелеты, - сказал он тогда, - в шкафу пылятся"!), Курбатов не мог не знать и подробностей о той прискорбной шахматной партии, в какой Аркадий Петрович уступил Кешке свою даму сердца. Вот только номер телефона я запамятовал. Гипнотизируя диск с утопленными белыми цифирками, я предался воспоминаниям. Комбинация была незатейливая. Курбатов заметил еще: "Телефон у меня простой". Отчего-то слова, изречения и целые выдержки из текста я запоминаю сразу и насовсем, но с числами - просто беда! И все же я справился. Выскреб-таки семизначный этот набор из вероломных своих мозгов и набрал его.
- Александр Дмитриевич?! - возрадовался я, услыхав его бархатный голос. - Извинения просим за позднее беспокойство! Это Угаров! Мы с вами у Хераскова как-то встречались!
- Да, поздновато! - Ответ его прозвучал несколько двусмысленно. - Чем обязан?!
- Дельце у меня до вас! Человечка одного сыскать до зарезу желательно!
Я почти увидел, как он брезгливо морщится на другом конце провода.
- Вы, Александр Иванович, филолог, а говорите, словно приказчик из водевиля.
- Все - в людях! - поспешил я оправдаться. - Все - в толпе! С волками жить - по-волчьи, извиняюсь, выть! Язык засоряется моментально! А потревожил я вас оттого, что терпение мое совсем на излете. Секунды его сочтены! Только вы, Александр Дмитриевич, в состоянии облегчить!
- Давайте по существу, - предложил Курбатов.
- Давайте! - Следующую реплику я почти дословно содрал у Хазы. - Но это не телефонный разговор! Аудиенция моя вас, конечно же, затруднит?!
- Конечно же. - Александр Дмитриевич был холоден, как чугунная гармонь моей комнатной батареи. - Но завтра в полдень, извольте, я готов.
- Отлично-с! Буду с нетерпением ожидать вас на том же месте, ибо терпение мое… Впрочем, это я уже, кажется, отмечал!
Курбатов, не прощаясь, повесил трубку. Я и сам чувствовал, что становлюсь утомителен. Надобно было и мне от себя отдохнуть. Проглотив таблетку адвокатского валиума, я завернул на диван и уснул быстрей, как говорят у нас, водевильных приказчиков, чем стриженая девка свои косы заплела.
Следующий день пришелся на воскресенье. Богомольцы в Донской монастырь поступали без счета, и христарадникам было чем поживиться. Вели они себя кротко и ненавязчиво, обращаясь за подаянием вполголоса и щедро отдариваясь посулами всяческих благ.
Отдельным дуэтом на углу арки выступали Гудвин и Родион Петрович. Должно статься, когда затея с женитьбой провалилась, Гудвин решил приобщить бывшего учителя к своему доходному ремеслу. Историк сжимал в руке оловянную литровую кружку из тех, какими прежде пользовались молочницы, с наклеенной криво этикеткой "Монастырское", а у Гудвина помимо традиционного протеза и пересекавшей недостающий глаз ленты на шее висела табличка: "Никогда не подавляй искренний порыв!" Чуть ниже сомнительного афоризма значился и автор - Лев Толстой.
- Дался вам этот Толстой! - Опуская в кружку Родиона червонец, я вспомнил привокзального наперсточника. - И ничего подобного к тому же он вовсе не говорил!
- Тебе-то откуда знать?! - Гудвин извлек из кармана початую четвертинку. - Будешь?!
- Вы не правы, коллега! - поддержал его артельщик. - Лев Николаевич мог это сказать, когда убежал из Ясной Поляны! Сам его поступок сказал об этом!
"И кто меня за язык дергает?! - подосадовал я на собственную опрометчивость. - Литературного диспута мне только недоставало!"
- Вот кого я не люблю, так это - глухонемых! - насупился Гудвин, убирая бутылку. - Вечно, засранцы, на чужую точку прут!
Мыча и толкаясь с завсегдатаями, к шеренге попрошаек с краю пристроилась настырная компания упомянутых лишенцев.
- …И тогда писатель, запрыгнув на подножку отходящего поезда, воскликнул… - с жаром продолжал вещать Родион Петрович.
- А вам известно, коллега, что граф Толстой был от церкви отлучен?! - перебил я учителя.
Родион снял запотевшие очки и яростно стал их натирать о подол телогрейки.
- Это правда?! - обернулся к нему Гудвин.
- Видите ли, в чем дело, уважаемый Леонид! - замялся историк. - В кругах русской интеллигенции процесс богоискательства часто переходит границы дозволенного, и тогда…
- Заткнись! - Гудвин толкнул его локтем в бок.
Проходящая женщина уронила в его беретку бурый полтинник.
- Кто еще мог сказать?! - спросил озабоченно Гудвин, обращаясь уже ко мне.
- Пушкин мог бы, - прикинул я вслух. - У Пушкина в этом году юбилей. Ему и не такое с рук сойдет.
Мой одноклассник снял с шеи табличку, затребовал у Родиона Петровича маркер и немедленно восстановил историческую справедливость.
- Ну, мне пора, пожалуй. - Сверившись с часами, я откланялся.
Осенью на старом кладбище людей было явно меньше. Живых я имею в виду. Возможно, впрочем, что встреча моя с Курбатовым состоялась тогда в будни. Слишком много событий с тех пор произошло.
- Мама, мама! - Девчушка в малиновом комбинезоне тянула за собой к бронзовому ангелу, попиравшему на постаменте змею того же металла, румяную молодуху со строгим лицом, обрамленным черной косынкой. - Гляди, какой дядя с крыльями!
Мама на нее шикала и озиралась. А я брел мимо заметенных снегом надгробий к последней обители действительного поэта и тайного советника Михаила Хераскова. "Желаниям всегда предел найти мечтаем; имея что-нибудь, мы большего желаем!" - высказался он в адрес живущих и тогда, и теперь, и тех, кто будет после.
Александр Дмитриевич Курбатов прибыл в оговоренный час, как и в первое наше свидание, с другой стороны аллеи. Но застал он меня уже не на лавочке и не врасплох. Застал он меня за изучением надписи на мраморной плите одного из давних захоронений метрах в десяти от назначенного места. Помедлив, как я заметил периферийным своим зрением, он подошел ко мне и встал рядом.
- Что вы хотели этим сказать? - тихо справился я, созерцая эпитафию. - Что я - жалкий недоумок, способный лишь к проявлению блестящих навыков по части выживания?
"Коллежский асессор Александр Дмитриевич Курбатов, - гласила надпись, выбитая на тусклом надгробии. - Поспеши на помощь мне, Господи, спаситель мой!"
А ведь мог бы я и не обратить на нее внимание.
- И давно догадались? - усмехнулся "покойный асессор".
- Сподобился б раньше, - ответил я, едва сдерживаясь от желания удавить его прямо у "собственной могилы", - вас бы, Иннокентий Парфенович, уже на том свете с фонарями искали.
- Я в Бога не верую, - высокомерно отозвался Вершинин. - Я, попросту говоря, матерьялист. Поздно мне убеждения перекраивать. Соответственно, не верю и в тот, как вы изволите выражаться, свет. Я и в этот-то…
- Что мне с вами делать? - спросил я все так же тихо.
И действительно, я этого еще не решил. Слишком внезапным, слишком нечаянным было мое открытие.
- "Что нам с вами делать?" - хотели вы сказать, - с нажимом подчеркнул Иннокентий Парфенович. - Рекомендую пройтись. Разгонимте кровь и дурные мысли.
Он взял меня под руку и увлек на аллею. Я не сопротивлялся. Была в нем какая-то притягательная сила. Обаяние незаурядной личности его я и в первое наше знакомство ощутил, еще когда он выступал под маской Курбатова. Да, "белый король" выгодно отличался от "черного". Глаза Аркадия Петровича - две проруби, от которых веет холодом и смертью; в светло-серых очах Вершинина играло сдержанное веселье. Так играл, должно быть, славный оркестр на балконе дворянского собрания: под него сходились и расходились, просили руки и бросали вызов, его же дело - сама игра! И кто знает, когда Аркадий Маевский проиграл свою Дульсинею? Неудивительно, если еще до того, как сел с Вершининым за шахматы.
- Это началось в августе прошлого года, - рассказывал Иннокентий Парфенович. - Вы, верно, помните: паника на рынке ценных бумаг, кризис неплатежей. Долговые обязательства по внутренним займам, кредитование наших западных партнеров - это все к черту! Правление банка - а фактически мы с Аркадием, ибо наш пай значительно превышает долевое совокупное участие остальных учредителей, - перевело часть активов на совместный депозитный счет в одну из офшорных зон. Не спрашивайте, почему на совместный. Причина достаточно прозаическая.
- Нет, отчего же! - возразил я. - Мне интересна глубина и крепость вашего взаимного доверия.
- Ну, хорошо, - согласился Вершинин. - Все началось не в августе, а еще в мае, коли вам так угодно. И речь не об активах. Речь идет о наших личных деньгах. По сути, кое-какие средства только формально прошли через счета нашей бухгалтерии от покупателя к продавцу. Проценты же от сделки транзитом поступили в депозитарий доверенного банка на Каймановых островах, где и были заморожены до лучших времен. В этой чрезвычайно крупной сделке мы с Аркадием совместно выступали, как посредники. В сделке, допустим, по продаже оружия. Допустим - поскольку в оружии вы хоть что-то смыслите. Реальность же не имеет значения. Важно другое. Важно, что одни лишь проценты от нее составили…
- Я понял, понял! - Остановившись, я достал из пачки сигарету. Но тут же с досадой сообразил, что в пределах монастырской ограды мы, верующие, не курим.
- Итак, - дождался меня Вершинин. - Условия вклада - вот что важно. А условия депозитного вклада, согласно подписанному сторонами договору, таковы, что снять даже часть суммы каждый из нас может лишь с подтвержденного согласия партнера. А сумма, заметьте, значительная: шестьдесят четыре миллиона долларов, не облагаемых налогами. Поверьте, я и думать забыл о той глупой истории, что случилась тридцать лет назад, когда Аркадий предложил мне сыграть - а игрок он, между прочим, отменный! - на собственную невесту против того, что я напишу его идиотский… институтский, покорно прошу прощения, диплом. Надо признаться, что с Машей - это жена моя - и так уж мы встречались за спиной Аркадия, как это ни прискорбно. Тогда я сел играть в надежде, что честный выигрыш спасет его самолюбие и нашу дружбу. Результат вам, наверное, известен. Руфь Аркадьевна сказывала мне, что вы ее навещали. Однако вы прыткий молодой…
- Не обо мне сейчас! - перебил я Вершинина.
Иннокентий Парфенович терпеливо улыбнулся и продолжил как ни в чем не бывало:
- Но нет, Аркадий не забыл. Не забыл мне и не простил. И когда моя доля срочно понадобилась, чтобы сохранить с наступлением финансовой лихорадки доверие вкладчиков "Дека-Банка", Аркадий предложил этот подлый реванш. Условия вам почти все известны, кроме того, что победителю достается вся сумма. И более - ему отходит пакет акций проигравшей стороны. Отказаться я не мог. В противном случае - полный крах. Многие банкиры тогда воспользовались ситуацией, нагрев и руки, и собственных клиентов, но я - человек старого воспитания. Чтобы избежать отзыва лицензии, я влез в долги под гарантию всего своего имущества и восстановил активы банка. Должен я, кстати заметить, все тому же Маевскому. Я полностью оказался в его власти.
- Дальше! - Сочувствия к Вершинину почему-то у меня не возникло.
- Аркадий жаждал крови. - Иннокентий Парфенович присел на знакомую мне скамейку и жестом пригласил устраиваться рядом. - У него, конечно, и прежде бывали странности - назовем их причудами, - но тут я вдруг понял, что он просто сходит с ума. Живые люди вместо фигур с его и моей стороны - такое условие он поставил в нашей партии. С шизофренической одержимостью он разработал целую систему правил, вплоть до устранения каждой выигранной фигуры особенным способом, присущим ее "символическому Значению".
- Ваша жена, как я догадываюсь…
- Да! - оборвал меня Вершинин. - Белая королева!.. Белый ферзь, строго выражаясь. По-моему, Аркадию даже и деньги мои не так были важны.
- А вам? - задал я в общем-то лишний вопрос.
Иннокентий Парфенович ответил на него, когда сел играть.