Прошу вас? Умоляю? Он что, сошел с ума? Майоне заткнул бы комиссару рот кляпом, если бы мог. Энрика смотрела на Ричарди, и ее сердце наполнялось нежностью. Она приняла то решение, которое женщины часто принимают, если не знают что сказать, - то есть солгала.
- Вопрос был по поводу проблемы со здоровьем.
Потом она простилась со всеми легким кивком и ушла.
Майоне после ее ухода оказался в чрезвычайно трудном положении. Ему не хватало мужества спросить Ричарди, что произошло. Но притвориться, что ничего не заметил, он тоже не мог.
Комиссар упал в свое кресло. Его широко раскрытые глаза смотрели вперед невидящим взглядом, руки бессильно лежали на столешнице, лицо было белым, как у мертвеца.
Майоне сделал полшага вперед и тихо кашлянул, потом сказал что-то насчет необходимости пойти в уборную и с опущенной головой покинул кабинет.
Ричарди сам себе не верил. Он так много воображал себе по поводу их последней встречи и поэтому теперь был в ужасе. Как он мог повести себя так по-идиотски?! Он, который привык каждый день смотреть на смерть и разложение, был не способен всего несколько минут вести нормальный разговор. А теперь она ушла обиженная и сердитая, думая о нем все самое худшее, что только возможно.
Он был в отчаянии.
Энрика быстрым шагом возвращалась по улице Толедо к себе, на улицу Святой Терезы. Ароматный ветер дул ей навстречу, словно насмехаясь над ее горем.
Она была в отчаянии.
Она ждала чего угодно, но только не встречи с ним лицом к лицу. Значит, он комиссар полиции. Как же ей теперь сказать ему, что она не такая злая, какой появилась перед ним? Какая она дура! Дала волю своему гневу из-за того, что ее застали врасплох! И еще одета как женщина-солдат вспомогательных войск в книге Каролины Инверницио.
Она не сумела улыбнуться или сказать ласковое слово и этим дать ему предлог для приглашения. И что еще хуже, не смогла придумать ничего лучше, чем проблема со здоровьем. Не хотела выглядеть глупой доверчивой мечтательницей, а теперь он будет думать, что она больна, может быть, даже туберкулезом. Теперь он даже не станет подходить к окну по вечерам. Дура!
Энрика плакала и шла по улице, подгоняемая ветром, который нес из леса обещание весны - намек на запах цветов.
38
Вернувшись в кабинет, Майоне увидел там уже обычного Ричарди - непроницаемого, сдержанного, задумчивого. Может быть, комиссар был только чуть печальнее, чем всегда.
- Продолжаем работать, Майоне. Этот день оказался трудней, чем я ожидал. Кто у нас следующий?
Бригадир посмотрел в записную книжку:
- Значит, так. Следующий - Иодиче Тонино, хозяин пиццерии из Саниты, клиент по ростовщичеству. Дело обстоит так: Иодиче имел тележку - одну из тех, возле которых вы часто останавливаетесь пообедать. Его дела шли неплохо. Это трудяга и весельчак. Он работал даже в плохую погоду. Потом он открыл пиццерию, купив для этого помещение закрывшейся кузницы, и занял деньги у Кализе. Но дела пошли неважно. По словам Петроне, он уже два раза получал отсрочку платежа и в тот вечер обязательно должен был заплатить.
Комиссар, казалось, думал о чем-то своем.
- И он заплатил? - спросил Ричарди наконец. - Ты посмотрел в коробке?
Майоне кивнул:
- Да, комиссар, я снова проверил. Кажется, я уже говорил вам об этом. Но на его имя ничего нет. Извините, комиссар, за вопрос, но вы действительно хорошо себя чувствуете? У вас, правда, никогда не бывает очень яркий цвет лица, но сейчас вы, по-моему, похожи на мертвеца, до того бледный. Если хотите, прекратим работу до завтра. Кализе никуда от нас не уйдет.
- Говоришь, я похож на мертвеца? Нет, не похож. Поверь мне, нужно очень постараться, чтобы казаться мертвым. Может быть, я просто немного устал. Посмотри, не пришел ли этот Иодиче. Продолжим.
Он увидел полицейских в дальнем конце улицы. В это время он все еще стоял на балконе и думал о том, что ему надо сделать и как поступить. Он увидел, как эти двое приближаются. Уличные торговцы, женщины и дети гуляли по Санта-Лючии, стараясь первый раз в этом году глотнуть морского воздуха. В этой разноцветной толпе полицейские были похожи на двух серых насекомых.
Он сразу понял, почему они здесь. Эти двое пришли за ним. Он со своим простодушием, конечно, оставил следы, и полиция каким-то образом их обнаружила. Он улыбнулся, подумав об иронии судьбы. Он оказался неопытным. Самый знаменитый в Неаполе адвокат по уголовным делам, профессор самого престижного университета Италии в области юриспруденции, гроза всех прокуроров, получивший в суде прозвище Лиса. И попался. А из-за чего? Из-за любви.
О Руджеро Серре ди Арпаджо можно было говорить все что угодно, но нельзя было сказать, что он лгал себе самому. В том случае он не спасал свое имя или положение в обществе. Дело было в любви к жене. К той самой женщине, которая уже давно едва разговаривала с ним, не обращала внимания ни на него, ни на дом, ни на честь имени, которое носит, и бесстыдно выставляла напоказ свою любовную связь.
И все-таки он любил ее. Любил всем сердцем. Он мысленно увидел перед собой ее улыбающееся лицо, услышал ее серебристый смех и подумал, что стоило рискнуть собой, чтобы не отказаться от нее.
Два жандарма остановились перед входом в особняк и теперь разговаривали с привратником, у которого униформа была ярче, чем у них. Руджеро увидел, как они передали ему конверт и ушли. В чем дело? Он позвал свою служанку - девушку, у которой всегда был испуганный вид, и велел ей сейчас же принести ему этот документ.
Через минуту он уже вертел в руках вызов в управление полиции для синьоры Эммы Серры ди Арпаджо.
В первый раз за долгое время он с трудом улыбнулся. Может быть, еще не все потеряно.
Патрульные, которые ушли передать вызов хозяину пиццерии, опаздывали, и Ричарди сказал бригадиру Майоне, что решил пока сходить к невезучему Ридольфи. Этот человек жил недалеко от управления, в одном из тех особняков на улице Толедо, которые несколько лет назад были разделены на съемные квартиры, когда у владевшей ими старинной семьи возникли денежные затруднения.
Ричарди был невысокого мнения о неаполитанской аристократии, но ему становилось не по себе, когда он видел, что эти старинные здания так грубо выпотрошены. Это было неприятно: дом напоминал большого мертвого зверя, скелет которого почти цел, но во внутренностях кишат тысячи паразитов.
Во время короткого пути, идя рядом с Майоне, он старался очистить свое сознание от эмоций, вызванных тем, что он только что пережил, - встретился с Энрикой, говорил с ней, смотрел ей в глаза. Мечты, которые он лелеял в душе много месяцев, сбылись совсем не так, как он предполагал.
Привратник особняка встретил их с нескрываемой враждебностью. "Да, синьор преподаватель Ридольфи дома. Он повредил ногу. Да, вы можете подняться. Нет, здесь нет лифта. Последний этаж, квартира двадцать один".
Пока поднимались наверх, Майоне, тяжело дыша, рассказал комиссару то, что услышал от Нунции Петроне. Ридольфи - учитель латыни в гимназии. Он ходил к Кализе уже около года. Овдовел в результате несчастного случая: жена сгорела в доме, а пожар начался с того, что она нечаянно пролила растворитель. Ридольфи спрашивал гадалку, сможет ли он найти сверток с семейными вещами. Вещи стоили мало, но были очень дороги как память, а он не сумел их найти после несчастья. Ридольфи был убежден, и обе учредительницы предприятия "Кализе и Петроне" были этим очень довольны, что жена через карты старухи сама скажет ему, где лежит сверток.
Привратница рассказала, что Ридольфи во время каждого визита плакал. По ее мнению, он упал именно потому, что глаза были полны слез и он не видел ступеньки. Хороший человек, настоящий синьор. Она и Кализе сильно испугались в то утро: он прокатился по целому маршу лестницы.
Подойдя к двери, они постучались, попросили разрешения войти и оказались в крошечной гостиной, чистой и хорошо обставленной. Кресло, в котором сидел Ридольфи, было обито зеленым атласом. Левая нога учителя, зажатая в лубок и перевязанная, лежала на маленькой скамейке. В руках он держал книгу.
- Прошу вас, будьте как дома. Извините, что не могу встать. Чем обязан?
Он заметил полицейский мундир Майоне, но на лице не было видно следов тревоги.
Ричарди легко дал ему характеристику. Пятьдесят лет. Одевается аккуратно, но без утонченности или причуд: сейчас у учителя на шее были черный галстук и жесткий воротничок, но халат на нем был поношенный. Черты лица правильные, глаза грустные, черные очки в неважном состоянии. Один из многих.
- Добрый день. Нам придется побеспокоить вас несколькими вопросами по поводу Кармелы Кализе.
- Да, я уже читал. Это ужасно. Я был у нее накануне и как раз там упал с лестницы. В больнице сказали, что это сильный вывих, и обещали снять повязку через месяц. Мне было бы очень неудобно, если бы не помогала жена привратника… хотя, разумеется, это означает дополнительные расходы. Но бывают такие несчастья, что, думая о них, я начинаю считать, что мне повезло. Разве не так, синьор…
Майоне вмешался в разговор - и сделал это вежливо, потому что этот человек ему нравился и казался хорошим.
- Комиссар Ричарди и бригадир Майоне из мобильной бригады к вашим услугам, синьор преподаватель. Как, на ваш взгляд, выглядела Кализе в тот день?
Ридольфи вздохнул, покачал головой:
- Старость - скверная вещь, бригадир. А одиночество еще хуже. С тех пор как скончалась моя жена, а это было год назад, я думаю только о ней. Детей у нас не было; только мы двое, а теперь я один. К сожалению, все памятные мелочи хранила она, и я больше не могу их найти. Это мелкие вещицы, для других они не имеют ценности, но мне было бы очень важно их иметь.
Пока учитель говорил, слезы наполнили его глаза и стали понемногу вытекать на лицо. Тон его тихого голоса оставался ровным - ни всхлипов, ни вздохов, только слезы.
- Ради этого я и пошел к Кармеле Кализе. В первый раз я это сделал просто так, шутя, чтобы не сидеть дома. А потом… потом она стала читать в своих картах то, что знали только я и моя Ольга. И я подумал, что, может быть, есть какой-то способ мне снова поговорить с Ольгой. И встретился с ней в этом мире до того, как соединюсь с ней в другом.
Ричарди смотрел на этого человека и чувствовал: тут что-то не так. Почему-то - он сам не смог бы сказать почему - он не слышал в словах учителя настоящую боль. Может быть, оттого, что Ридольфи говорил ровным голосом, не меняя тон, словно читал знакомую молитву. Может быть, оттого, что у него не дрожали руки. А может быть, из-за его обильных, но беззвучных слез. У комиссара вдруг пересохло в горле.
- Синьор преподаватель, нельзя ли мне выпить стакан воды?
- Разумеется, можно, комиссар. Но вам придется пойти за ней самому: больная нога мешает мне выполнять обязанности хозяина. Сходите на кухню, ее дверь вон там. Стаканы лежат в раковине.
Ричарди движением руки остановил Майоне, который уже вставал с места, чтобы принести ему воды, и направился на кухню сам.
Открывая кран, он заметил краем глаза какое-то движение. В углу кухни, на видном месте, в луче света, падавшего из окна, сидел призрак покойной жены Ридольфи.
Прошло больше года, а этот призрак еще был виден. И нисколько не потускнел: были видны даже несколько струек дыма, который шел от сгоревшей кожи. Каким же сильным должно быть чувство, которое испытывала в последний миг эта женщина! Тело превратилось в скелет, на котором висели клочья мяса, от одежды осталась одна полоска ткани, висевшая на плече. Череп ярко блестел и имел цвет жареного миндаля. Одна глазница была пустой: глаз вытек; второй глаз был цел до сих пор и яростно вращался. Сгоревшие губы больше не прикрывали ряд зубов, таких белых, что они почти сверкали на черном фоне. Один из боковых зубов, малый коренной, был золотым и слабо поблескивал под ярким полуденным солнцем.
Призрак повернул голову к Ричарди и посмотрел на него своим единственным глазом. Руки сложены на коленях, ноги, которые превратились в две кости, были похожи на палки, но прижаты одна к другой с каким-то странным, разрывающим душу изяществом. Они смотрели друг на друга - призрак и комиссар, который забыл убрать стакан из-под струи. Вода переливалась через край стакана и лилась по руке.
"Ты ходишь по шлюхам, - сказала женщина. - Мерзкий негодяй, ублюдок, потаскун! Ты плачешь, когда захочешь. Ты говоришь, что они - любовь, а я - домашний очаг. Так вот, когда ты сегодня вечером вернешься домой, будет тебе хороший очаг - целый костер! Ты хотел получить драгоценности моей матери - они на дне моря. Хотел драгоценности, а вместо них получишь хороший очаг. Вы его получите сегодня вечером - ты и твоя шлюха".
Почерневший от огня скелет повернул череп обратно и засмеялся.
Эта женщина умерла, смеясь. Она смеялась, когда ее пожирал огонь. "Хороший очаг". Вот она и сожгла себя - в огне домашнего очага. На остатках сгоревшего затылка Ричарди заметил прядь светлых волос. Он закрыл кран, поставил стакан обратно, не отпив ни глотка, и вернулся в гостиную.
Ридольфи говорил.
- Нет, бригадир, я не заметил ничего необычного в Кализе. Может быть, она была чуть менее внимательной, думала о своем. Но это, может быть, только мое впечатление. Пожалуйста, входите, комиссар. Вы нашли стакан? Садитесь, будьте как дома.
Ричарди остался стоять и держал руки в карманах.
- Как умерла ваша жена, синьор преподаватель? Что с ней случилось?
На минуту учитель смутился. Майоне не мог понять, почему комиссар повел себя так грубо. Зачем напоминать человеку о трагедии, из-за которой тот до сих пор страдает?
Ридольфи глубоко вздохнул, снова заплакал и ответил:
- Она чистила кухню и почему-то - бензином. Я был в гимназии; когда пришел, было уже поздно. К счастью, со мной была коллега, которая мне помогла. Вместе с жизнью Ольги в каком-то смысле кончилась и моя жизнь.
"В каком-то смысле", - подумал Ричарди.
- Нам пора уходить, синьор преподаватель. Спасибо за сотрудничество. Я бы только хотел дать вам на прощение совет: что бы вы ни искали, прекратите поиски. У меня есть ощущение, что вы этого никогда не найдете.
39
Вернувшись в управление, они увидели, что полицейский, который должен дежурить у входа, стоит посреди двора и ждет их. Оба поняли: случилось что-то серьезное.
- Бригадир, комиссар, извините меня. Только что был звонок из больницы Пеллегрини. Камарда и Чезарано ждут вас там. Тяжелое ранение, ножевое. Вас просят прийти как можно скорее.
Ричарди и Майоне переглянулись и побежали в больницу.
Смущение, мешавшее им общаться после допроса Энрики, окончательно исчезло. Теперь оба думали только о Камарде и Чезарано, их детях и матерях.
Войдя во двор больницы, они почувствовали огромное облегчение: Камарда и Чезарано были там, целые и невредимые. Майоне, имевший склонность пылко выражать свои чувства, горячо обнял обоих. А Ричарди остановил взгляд на двух женщинах, молодой и пожилой, которые укрывались от солнца в углу двора: день еще не кончился. Они были такими бледными и так страдали, словно это были две души мертвых женщин. Словно они убили себя из-за потери любимого человека и сейчас сама Судьба показывает их полицейским. Это был образ самой боли. Молодая прижимала ко рту носовой платок, мокрый от слез. Старая была похожа на мраморную статую - не двигалась и смотрела прямо перед собой невидящими глазами. Одной рукой она сжимала под горлом черную шаль, которая была у нее на голове, второй рукой держала ладонь своей молодой спутницы.
- Что случилось? - спросил он у Камарды.
- Комиссар, мы пришли в пиццерию этого Иодиче Тонино передать ему повестку. Вот она, все еще у меня в кармане. Ну, мы смеялись, шутили между собой: обход ведь кончался. Кстати, я лично думал о своей жене. Мы вошли в пиццерию. Там было мало клиентов. Вот эта синьора, - он указал на плачущую молодую женщину, - жена Иодиче Тонино, она подавала заказы на столы. Пахло хорошо, было время обеда. Так вот, я уже сказал, мы туда вошли, эта синьора подошла к нам и спросила, не хотим ли мы поесть. "Возможно, хотим, - ответили мы, - но не сейчас, синьора. Это заведение Иодиче Тонино?" Не успел я договорить имя, как хозяин пиццерии - потом оказалось, что он и есть Иодиче Тонино, - ужасно закричал.
В разговор вступил Чезарано:
- Вы не поверите, комиссар! В полной тишине - вдруг этот жуткий крик во все горло, у нас от него кровь застыла в жилах, ей-богу. Я плохо понял, что он кричал. Кажется, "мои дети" или что-то в этом роде. Я подумал, что он приготовился броситься на нас, поэтому протянул руку к пистолету.
Снова Камарда:
- Я как раз поворачивался в сторону хозяина и увидел, как тот выхватил из-под прилавка этот свой длинный нож - знаете, такой, которым режут мясо. Сзади него была печь, и, поверьте мне, бригадир, перед ее огнем он был похож на грешную душу в аду. Короче говоря, он взмахнул ножом и вонзил его себе в грудь.
Рассказ опять продолжил Чезарано:
- Пресвятая Дева, ну и зрелище! Сначала он воткнул в себя этот нож, а потом всаживал его в себя все глубже, раз за разом. Все вопили, царила полная неразбериха, просто сумасшедший дом. Мы не успели его остановить, то есть попытались, но не удалось. Он вонзил в себя нож на всю длину, до рукоятки. Потом сказал "Простите меня" и закрыл глаза. Камарда подошел…
- Да, я подошел первым: Чезарано пытался успокоить жену хозяина. Она говорила: "Любимый мой, Тони, любимый, что с тобой сделали?" Ну, в общем, мы увидели, что он лежит посреди огромной лужи крови и еще дышит - грудью и ртом. Матерь Божия! Комиссар, он стал белым-белым. Я поднял один из столов, и мы с Чезарано стряхнули с него пиццы, тарелки и стаканы. Мы положили раненого на стол и принесли сюда, в больницу. И сколько народа шло за нами по улицам, бригадир! Это было похоже на похороны, но мы все бежали бегом. И сейчас его оперируют. Мы успели как раз вовремя: доктор Модо еще был здесь, хотя и заканчивал смену.
Ричарди снова посмотрел на женщин, которые стояли чуть дальше, во дворе:
- Значит, молодая - это жена?
Ответил Камарда:
- Да, комиссар. Та, что старше, кажется, его мать. Она пришла прямо сюда и еще не сказала ни слова.